На губах Фрэнка неопределенная улыбка. В ярком свете ванной я замечаю маленькие красные пупырышки на внешней стороне его рук, и хватаюсь за этот недостаток как за соломинку. На бачке унитаза стоит тюбик геля для волос «Пантин». Воображаю, как Фрэнк, обеспокоенный собственной внешностью, укладывает волосы перед зеркалом — нарочито небрежно. От этого мне становится легче, но ненадолго.

Нырнув обратно в постель, я лихорадочно натягиваю одеяло до самого подбородка. Мне хотелось, чтобы между нами все было непринужденно и естественно, но я сама взвинтила себя до такого состояния, что какая уж тут естественность. В кишках снова заурчало. Мое бунтующее тело производит такие звуки, что я готова отдать жизнь, только бы они прекратились.

Фрэнк забирается в кровать и обнимает меня. Лицо у него умиротворенное, дыхание пахнет красным вином, марихуаной, соусом к спагетти и салатной заправкой. А от меня чем? Ах да, зубной пастой. Уф.

Неусыпным караульным у собственного тела, я отсчитываю час за часом, прислушиваясь к машинам, «скорым» и «пожарным» на Второй авеню. Тени на стенах и потолке, как в детстве, превращаются в людей. У бабушки с дедушкой в Нантакете был домик, весь утопающий в розах. Там, лежа на верху двухъярусной кровати и вглядываясь в тени на потрескавшейся побелке потолка, я разыгрывала целые пьесы с участием угрюмого бакалейщика Джимми, сморщенной старушки Чокстик, толстого садовника Эрни. Здесь, у Фрэнка, тени чужие — резкие, угловатые, неестественные, похожие скорее на машины, чем на людей.

Ночь длинна.

В шесть я сажусь на кровати и потягиваюсь, как будто мне никогда так хорошо не спалось. Как будто встать в такой час — для меня обычное дело. Кровать стоит прямо напротив импровизированной кухни на другом конце комнаты, еще одна ширма отгораживает ее от окон. Еще темно, и я с трудом различаю предметы, но свет не включаю: боюсь разбудить Фрэнка. Он тихо похрапывает.

Интересно, где у него кофе, не в морозилке ли? Точно! «Старбакс Фрэнч роуст». Отлично. Кофеварка есть? Нет. А фильтр для кофе? Нет. Посмотреть в тумбочках, ящиках, под раковиной. Ладно, обойдемся и ситечком с бумажным полотенцем. Кипячу воду, наливаю кофе на двоих, расставляю кружки и жду, голая, замерзшая…

Запах кофе пробуждает Фрэнка. Он приподнимается на локте и удивленно говорит:

— Как ты рано встала. Сколько времени?

— Шесть пятнадцать.

Он встает, идет в ванную, выходит оттуда с клетчатым фланелевым халатом, накидывает его мне на плечи. Потом обнимает меня, целует в обстриженные виски и снова забирается в кровать.

— Не возражаешь, если я еще немножко вздремну?

Не возражаю? Не возражаю? Разумеется, возражаю! Мне нужно срочно мотать отсюда! У меня кишечная катастрофа! Не стоило, наверное, варить кофе, но ведь хотелось соблюсти приличия. Нельзя же просто с воплем выбежать в предрассветный город, стискивая ягодицы. Это уж точно не было бы круто.

Глоток кофе может оказаться смертельным для моих внутренностей, но я не сдаюсь. Как будто нет ничего естественнее, чем готовить кофе у Фрэнка на квартире в понедельник утром, в шесть пятнадцать.

Фрэнк лежит на боку, с головой под одеялом.

— Нет, больше не усну, — бормочет он минут через пять и присоединяется ко мне. Включив свет и обнаружив мое примитивное приспособление для варки кофе, обнимает меня сзади за талию.

— А ты изобретательная, — замечает довольно, куснув мое ухо.

— Молоко? Сахар? — улыбаюсь я.

— Просто черный.

Спокойствие, только спокойствие. Веди себя невозмутимо, как будто ты всю жизнь варила Фрэнку кофе. Я подхожу к огромным окнам и безмятежно (ха!) наблюдаю за проносящимися по Второй авеню машинами. Люди выгуливают собак, бомжи толкают тележки, мусор закручивается в маленькие смерчи. Небо серое, и, хотя еще рано, мне ясно, что весь день будет таким же.

Обернувшись, чтобы глянуть на комнату в утреннем свете, я вижу, что чистота здесь безупречная, если не считать посуду на ковре и неубранную кровать. Я тяну время, прежде чем сделать глоток: от кофе мои кишки точно зайдутся в конвульсиях.

— Ну, мне пора, — заключаю я, ставлю кружку на столик и направляюсь к шкафу за пальто. Эх, будь я нормальным человеком, как было бы славно поваляться в постели со своим новым парнем. Но не судьба.

— Уже? — Фрэнк явно обижен.

— У меня сегодня куча дел. — Ничего лучшего на ум не приходит.

— Но поцелуй я по крайней мере получу? — Фрэнк подходит ближе.

Нужно бежать, бежать, бежать!

Я улыбаюсь, надеюсь, не идиотской, а сексуальной утренней улыбкой после совместно проведенной ночи. Не довольствуясь простым поцелуем, Фрэнк засовывает свой кофейный язык мне в рот. Дело хорошее, но время выбрано неудачно.

— Я тебе позвоню, — обещает он.

— Конечно. — Я накидываю пальто и неспешной походкой кинодивы (надеюсь, это выглядело именно так) выхожу за дверь. Я настолько озабочена предстоящим путешествием через весь город, что забываю посмотреть с улицы на окно Фрэнка. Потом гадала, стоял ли он там.

Я не увольняюсь из «Такомы» ни завтра, ни послезавтра, ни после-послезавтра, потому что боги решили одарить меня мимолетной улыбкой. Каким-то чудом Дэнни О’Шонесси с Джейком разом заболели. Раньше чем через неделю на работе их ждать не приходится. Поскольку у Ноэля больше никого нет (к тому же я все равно практически одна готовила для О’Шонесси рабочее место), он нехотя ставит меня на соте. Но предупреждает:

— Если мне придется спасать твою задницу больше чем один раз за вечер, отправлю обратно на закуски, поняла?

Последние два месяца я изучала все тонкости каждого блюда соте. Я узнала, что жареный лук с ячменной начинкой хорошо сочетается с красным люцианом[38] в крепком бульоне, посыпанным острым перцем-чили и политым маслом из кориандра. Что фазана, обжаренного с обеих сторон и доведенного до готовности в духовке, подают с тыквенным ризотто, клюквенным пюре и стрелками чеснока. Что морского окуня, припущенного в оливковом, а затем в сливочном масле и подрумяненного в духовке, нужно выкладывать на горку из картофельного пюре, обложенную по кругу молодыми репками и жареной кукурузой, сбрызнутой бальзамическим уксусом.

Рэй в подвале нарезает телячьи отбивные.

— Эй, мамуля, иди-ка, глянь на телятину!

Я стою рядом с ним, улыбаясь во весь рот, не в силах вымолвить ни слова, и слежу, как он вырезает мясо между ребрами острейшим ножом и кладет каждый кусок на стоящие перед ним весы.

— Сияешь как медный таз.

— Угадай, кто сегодня на соте?

— Вот это да-а! — Рэй, похоже, взволнован не меньше меня. — Не сядь в лужу, мамуля. Покажи ему, на что ты способна.

— Покажу, не сомневайся.

Решив все делать по науке, я прежде всего прокаливаю сковороды с толстым слоем крупнозернистой соли. Затем, ухватив щипцами сложенное бумажное полотенце, надраиваю этой солью дно сковороды и смазываю его арахисовым маслом (азы профессиональной кухни: при высоких температурах это масло не так быстро сгорает, как другие).

Сегодня среда, поэтому зал наполняется часам к восьми. Я работаю методично и сосредоточенно, рассчитываю время, чтобы мясо и рыба были готовы одновременно с гарниром. Ноэль стоит над душой, наблюдает, скрестив руки на груди, выгнув бровь, выискивая ошибки.

Я в ударе — сообразительная, организованная, старательная. Такое впечатление, что Ноэль разочарован отсутствием промахов. Но ничто не может испортить мое хорошее настроение и мою радость: я так благодарна ему за этот шанс. Я хочу впечатлить его. Ты думал, Ноэль, я ни на что не гожусь? Смотри же!

Мы с Хавьером работаем слаженно, как первая и вторая скрипки в оркестре, постоянно согласуем время готовности наших блюд. Хавьер — отличный напарник (геев, правда, ненавидит; иной раз у них с Хоакином чуть не до драки доходит, но мне-то что за дело). Я мечтаю о том, как Ноэль уволит О’Шонесси и поставит меня на соте. Давненько работа на кухне не шла так хорошо. Бифштексы Хавьера готовы одновременно с моим фазаном и окунем, все составные части блюда горячие, специй ровно столько, сколько нужно. Несмотря на обычное сумасшествие и крики, такой четкий ритм создает иллюзию, что на три часа нам дано навести в мире порядок.