— Пожалуй, потопить не мешало бы, руки чего-то мерзнут, — нарушил тишину молчаливый Лосенко, работающий над картиной «Чудесный лов рыбы».

— Да, глупость все это, — машинально проговорил Баженов.

— Ты о чем?

— О глупости, — равнодушно, без каких-либо стеснений за случайно сказанное вслух, ответил Василий.

— О чьей глупости-то?

— О своей.

— Так зачем же вслух? — съязвил Лосенко.

— Чтобы знал.

— А я и так знаю, — рассмеялся Антон.

— А коли знаешь, так не спрашивай и не мешай думать, — сказал Василий, устраиваясь возле печурки в драном кресле.

…Надобно начать просто, — продолжал размышлять Баженов. — Ну, хоть бы так… Дела мои идут хорошо. Мой учитель доволен мною. Недавно я показал де Вальи модель храма римской богини Весты, сделанную мною по Витрувию. Для меня занятие сие, как и в детстве, большое удовольствие составило. И делал я ее, будучи озабоченный не токмо аккуратностью и красотою, но и всяческими науками архитектурными. Мой любезнейший учитель пришел в восторг неописуемый, но потом величайшее сомнение выразил, что сие изготовлено мною. Увещевать словами я его не стал, но порешил повергнуть в еще большие смятения трудами своими. Ныне Колоннаду Лувра заканчиваю, а также другие модели, проекты…

— Вот так-то, пожалуй, лучше, — опять вслух сказал Василий.

— Не может быть, — возразил Лосенко.

— Уверен.

— Тогда, конечно, валяй дальше.

— Зело говорлив ты сегодня, — заметил Баженов. И было трудно понять, шутит он или нет.

На этот раз Лосенко на всякий случай промолчал, не отпарировал.

— И все-таки, — тяжело вздохнув, задумчиво произнес Баженов. — …И все-таки… Как это у Аристотеля? «Людие вси от естества самого ведати желают…» Да, но мышление, яко свойственная от естества особливость разума, лишь первоначальное дело в познаниях истины, терпеливые пути к которой и через душевные свойства пролегают. Справедливо ли сие отрицать, всецело полагаясь на разум? Правы ли горячие умы, кои несовершенство мира в своих трудах изобразуя, желают, чтобы народами и государствами лишь законы повелевали? Повелевали! Можно ли законами человека изваять? Возможно ли высшее назначение бытия определить?.. А пред какими законами надлежит искусству рабою быть? — размышлял Баженов, забыв о том, что приготовился писать письмо родителям. — Все законы архитектуры — у Витрувия. Но они существуют для разума, а не для того, чтобы душою художника повелевать. И все-таки… И все-таки душа повелениям подвластна. Почему Пьер де Монтеро готикою увлекался, а мои нынешние учителя Вальи и Суффло покорить французов и мир античной простотою желание имеют? Где повелитель? В нас ли самих, в нравах ли времени, в политике, в душе ли народов, от коих мы происходим? Где корни, кои питают душу, создающую творения бессмертные?.. Французы ныне возглашают: «Назад — к Витрувию». Но что с того?.. Познать гармонию работ его — труд невеликий. Сотворить подобное — дело нехитрое. Но как познать душу творения, сокрытую в камне художником?.. Трудно, однако. Устал я. Хватит ли силы уйти от соблазна, не искать высшего счастья и смысла бытия в сиюминутных довольствах? Быстрее бы все… Кому как, а в России мне легче дышится, светлее страдается, шире думается…

Около полутора лет пролетели незаметно. За это время неприглядное жилище посланцев Петербургской академии несколько преобразилось, оно украсилось многочисленными рисунками, миниатюрными моделями, изготовленными Баженовым, его эскизами, чертежами, проектами.

Лосенко работал неторопливо, но основательно. Он мог переделывать картину или отдельные ее детали десятки раз, вернее, до тех пор, пока последний уверенный мазок не ложился на полотно.

Баженов же рядом с педантичным Лосенко выглядел транжиром своего труда и таланта. Если у него что-то не получалось, он бросал и начинал заново, пробовал разные варианты. Случалось и так, что почти готовый проект, не вызывавший у Лосенко никакого сомнения в совершенстве и талантливости, Василий Баженов рвал в клочья, чтобы не быть в плену у неудавшихся, на его взгляд, замыслов. Но были и такие работы, которыми он дорожил, но не спешил почему-то завершить их. Впрочем, спешить не было необходимости. Творческая плодовитость молодого русского архитектора и без того покорила скупого на похвалу де Вальи. Он пророчил своему ученику великое будущее. А баженовский вариант проекта Дома инвалидов наделал столько шуму, что русский дипломат И. Г. Чернышев поспешил отписать И. И. Шувалову: «Об этом человеке мне говорят до невероятности много хорошего; думают даже, что в ближайшем собрании архитекторов он получит первую награду за сочиненный им проект Дома инвалидов, необыкновенно прекрасный. В то же время говорят, что поведение и нравственность его отвечают его таланту, но бедняк лишен нужных средств к жизни. Если бы вы к его жалованью прибавили сотенку-другую рублей, его положение сделалось бы лучше. Он будет еще прилежнее, и такое вознаграждение заслуг послужит к чести нашей страны. Он много говорит о своем отце; я полагаю, любезный друг, что вы хорошо сделаете, ежели соблаговолите его к нему послать. Это есть средство делать людей полезными стране и дать им возможность навеки вас прославить».

Проект парижского Дома инвалидов (один из вариантов уже построенного тогда ансамбля) стал для Баженова своего рода экзаменом на зрелость. Этот грандиозный ансамбль из множества зданий, соединенных воедино, со сложной системой внутренних дворов и площадей потребовал от Баженова применения всего комплекса архитектурных и инженерных знаний. Сей экзамен Василий выдержал на «отлично». К сожалению, баженовский проект не сохранился. Однако восторженные отзывы о нем современников Баженова дают основание смело утверждать, что молодой архитектор достиг той цели, к которой стремился. Он разгадал и творчески переосмыслил секреты Лувра. Легкость и изящество Дома инвалидов при всей внушительности размеров здания-ансамбля поразили даже самых строгих ценителей искусства. Добиться таких результатов не часто удавалось даже зрелым архитекторам.

Наступили напряженные дни. Баженов готовился к экзаменации. Работал много. По ночам пил крепкий чай. Стал малоразговорчивым. Волновался: как оценят учителя его мастерство и знания? А тут еще прибавились дополнительные волнения: пропали некоторые эскизы, готовые чертежи. И надо же такому случиться перед самым экзаменом! Потом обнаружилось, что пропажа не случайная. Отдельные французские коллеги решили «позаимствовать» некоторые удачные творческие находки молодого русского архитектора, скопировали его работы. Впоследствии, вспоминая годы учебы в Париже, Баженов без злобы замечал: «…а мои товарищи и французы молодые у меня крадывали мои прожекты и с жадностью их копировали».

Экзамены в Парижской академии прошли, однако, более чем успешно. Василий Иванович Баженов, хорошо подготовившись, осмелился пойти первым. Он представил экзаменаторам модель Колоннады Лувра, изготовленную с ювелирной точностью. Представил также чертежи, рисунки, офорты. И еще покорил парижских знаменитостей своей эрудицией, буйной фантазией.

Баженову выдали архитекторский диплом, скрепленный подписями профессоров академии: Леруа, Моро, Суффло, Габриэля. Это была не просто аттестация, а почетный документ, дававший право на Prix de Rome (золотая медаль, Римская премия). Такая награда предусматривала поездку в Рим за счет академии. Но Баженов ее не получил, так как награда давалась по уставу лишь лицам католического вероисповедания.

Слух о творческих удачах Баженова и Лосенко, об их успехах в учебе докатился до Петербурга. Там тоже был произведен экзамен, только заочно, на основании присланных Баженовым и Лосенко работ. Оценки самые высокие. Сие засвидетельствовано на публичном собрании Академии художеств 19 августа 1762 года. Шувалов в распорядительном письме — «Ордере» официально уведомлял: «Мне не инако как весьма приятно слышать о ваших успехах и вашей прилежности, которыми вы делаете честь себе, а более нашей нации, о чем уверен, что вы, всегда получа о себе такую репутацию, более ея распространения не оставите. По последнему экзамену вы произведены оба адъюнктами, с чем я вас честь имею поздравить». На основании этого жалованье было увеличено до 400 рублей в год. Однако с деньгами, как и обычно, произошла задержка. Перевод доставили лишь спустя месяц через купца Томсона. Пришло еще одно уведомление, в коем говорилось, что «Лосенко быть в Москве, а Баженову на зиму в Рим». Деньги на дорогу в счет жалованья были наконец выделены, но с настоятельной рекомендацией тратить экономно, а «что из того останется, то можете употребить на покупку хороших эстампов, рисунков, книг и протчего пристойного и надобного для Академии художеств и, накупив все оное, отправить в Академию».