Я отвел от лица голую ветку — ноябрьский морозец сорвал с деревьев почти все листья — и втянул носом воздух. Скоро пойдет дождь. Я знал это и потому, что долго жил на плантации, и потому, что обостренные вампирские чувства постоянно сообщали мне самую разную информацию о мире вокруг. Переменившийся ветер принес с собой дразнящий, приторный запах ржавчины. Снова. Болезненный, металлический вкус.

Запах крови. Человеческой.

Я залез внутрь — густой запах железа был везде, он наполнял эту дыру почти ощутимым туманом. Я осмотрелся. Здесь я проводил мучительные ночи, дрожа и ворочаясь в ожидании рассвета. Снаружи, рядом с выходом, громоздились балки и двери, оставшиеся от снесенных домов и вскрытых склепов. Сверкающие белые статуи и фонтаны, которые обязательно установят в парке.

А потом я увидел. На постаменте статуи принца лежала молодая женщина, и ее белое бальное платье покрывали пятна крови.

В глазах все стало черно-красным, а жилы на лице напряглись от нахлынувшей Силы. Клыки выросли, быстро и жестоко прорвав десна. Я снова стал охотником и, пригнувшись, крался на цыпочках, готовясь к броску. По мере того как я приближался к ней, все чувства снова обострились, глаза ловили любую тень, ноздри раздувались, вбирая запахи. Даже кожей я чувствовал малейшие движения воздуха, изменения температуры и биение крови, означавшее жизнь. Несмотря на все зароки, мое тело готово было разорвать мягкую плоть и глотать ее квинтэссенцию.

Девушка была невысокой, но не слишком изящной. На вид ей было лет шестнадцать. Грудь неровно вздымалась в попытках вздохнуть. Темные волосы посеребрила восходящая луна. В них были шелковые цветы и ленты, которые частично оторвались; прическа растрепалась, и волосы лежали как морская пена.

Темно-красную нижнюю юбку скрывала белая ажурная верхняя. Там, где белье было порвано, обрывки багряного шелка открывали тело, демонстрируя кровь, текущую из ран на груди. Одна из замшевых перчаток осталась белой, а вторая потемнела от крови, как будто девушка пыталась заткнуть рану рукой.

Длинные подкрученные ресницы задрожали, и глаза закатились под веки. Она цеплялась за жизнь, боролась за право остаться на земле и пережить чудовищный удар.

Мои уши — более чуткие, чем у любой собаки, — легко уловили ее сердцебиение. Несмотря на всю ее силу и волю, пульс замедлялся. Между ударами проходили целые секунды.

Тук…

Тук…

Тук…

Тук…

Тук…

Весь остальной мир молчал: только я, луна и шум крови умирающей девушки. Скорее всего, она умрет в ближайшие минуты, и не от моих рук.

Я провел языком по клыкам. Я сделал все, что мог. Я поймал белку — белку, — чтобы утолить голод. Я делал все, чтобы сопротивляться темной стороне, голоду, который медленно разрушал меня изнутри. Я отказался использовать Силу.

Но запах…

Пряный, металлический, сладкий. Голова закружилась. Моей вины в нападении на нее не было. Это не из-за меня вокруг лежащего тела растекалась лужа крови. Один маленький глоточек… я уже не сделаю ей хуже…

Я вздрогнул. Сладкая боль прокатилась по позвоночнику. Мышцы напряглись и расслабились. Я сделал шаг. Теперь я был так близко, что мог прикоснуться к красной луже.

Человеческая кровь не только поддержит мое существование, она подарит мне тепло и Силу. Нет ничего вкуснее человеческой крови, и ничто не дает таких ощущений. Всего один глоток, и я стану таким же, как в Новом Орлеане: непобедимым, быстрым, сильным… могущественным. Я смогу подчинять себе людей. Я залью свою вину и избавлюсь от тьмы в душе. Я снова стану настоящим вампиром.

В этот момент я забыл все: почему я в Нью-Йорке, что случилось в Новом Орлеане, почему я покинул Мистик-Фоллз. Келли, Катерина, Дамон… все исчезло, и я, не думая, не рассуждая, припал к источнику агонии и экстаза.

Я упал на колени. Пересохшие губы полностью обнажили клыки.

Один глоток. Одна капля. Мне это так нужно. И я ведь не убью ее. Технически ее убил кто-то другой.

Сердце билось все медленнее. Струйки крови становились тоньше, сбегали по груди, пульсируя вместе с сердцем. Я наклонился, облизнулся. Она с трудом открыла один глаз. За густыми ресницами прятались глаза цвета травы и клевера.

Такие же глаза были у Келли.

Когда я последний раз видел Келли, она, умирая, лежала на земле в такой же бессильной позе.

Она тоже умерла от ножевой раны — в спину. У Дамона не хватило вежливости даже на то, чтобы дать ей возможность защититься. Он ударил ее, когда она была очень занята — она говорила, как сильно меня любит. А потом, прежде чем я успел напоить ее собственной кровью, чтобы спасти, Дамон отшвырнул меня. Он оставил ее в тусклых мертвых сумерках и попытался убить меня. Если бы не Лекси, у него бы получилось.

Застонав, я отдернул руки от девушки и упал на землю. Я попытался загнать овладевшую мной жажду крови в темные уголки сознания, откуда она вылезла.

Еще секунду я пытался успокоиться, а потом вытащил тело девушки на свет, чтобы осмотреть рану. Ее ударили ножом или другим маленьким острым клинком. Он с дьявольской точностью вонзился между ребер, но не попал в сердце. Как будто нападавший хотел, чтобы она мучилась, чтобы медленно истекала кровью, а не умерла мгновенно.

Нападавший не оставил ножа, поэтому я поднес запястье к губам и рванул кожу зубами. Боль помогала мне сосредоточиться: легкая, чистая боль, сравнимая с ощущением от режущихся клыков.

Невероятным усилием я поднес запястье к ее рту и сжал кулак. У меня было так мало крови, что этот поступок мог меня почти убить. Я не знал, сработает ли это, потому что от крови животных моя Сила стала значительно меньше.

Тук-тук. Пауза. Тук-тук. Пауза. Пульс все замедлялся.

— Ну же, — умолял я сквозь сжатые зубы, — давай.

Несколько капель крови попали ей на губы. Она вздрогнула, проглотив немного. Губы дрогнули, будто прося о поддержке.

Я сжимал запястье, буквально выдавливая кровь и вливая ее в раскрытые губы. Когда кровь наконец коснулась ее языка, ее практически вырвало.

— Пей, — приказал я, — это поможет. Пей.

Она отвернулась и пробормотала:

— Нет.

Игнорируя ее слабые возражения, я встряхнул рукой над ее лицом, вливая в нее кровь. Она тихо застонала, пытаясь не глотать. Ветер задирал ее юбки. Дождевой червяк закапывался в мягкую мокрую землю, спасаясь от холодного ночного воздуха.

А потом она перестала сопротивляться.

Губы сомкнулись на моем запястье, и мягкий язык коснулся раны. Она начала пить.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.

Рука в испачканной кровью перчатке слабо дернулась и схватила мою руку, пытаясь подтянуть поближе к себе. Она хотела еще. Я слишком хорошо понимал ее желание, но ничего больше не мог ей дать.

— Хватит, — сказал я, сам чувствуя себя очень слабым, и, невзирая на ее хныканье, осторожно высвободил руку. Сердце билось ровнее.

— Кто ты? И где живешь? — спросил я.

Она всхлипнула и вцепилась в меня.

— Открой глаза, — приказал я.

Она послушалась, и я посмотрел в ее глаза, такие же зеленые, как у Келли.

«Скажи мне, где ты живешь», — я подчинил ее, используя последние капли Силы.

— Пятая авеню, — сонно ответила она.

Я попытался сохранить терпение.

«А дальше? Пятая авеню и?»

— Семьдесят третья улица. Дом один, Ист-сайд, Семьдесят третья улица, — прошептала она.

Я рывком поднял ее — надушенный шелк, газ и кружево, мягкая и теплая плоть. Ее кудри щекотали мне лицо, щеку и шею. Она снова закрыла глаза и обвисла у меня на руках. Кровь, ее или моя, капала в пыль.

Я сжал зубы и побежал.

Как только я выбежал из парка, мимо промчался двухколесный экипаж, а за ним — полисмен верхом на лошади. Я шарахнулся обратно в тень, оглушенный криками.

Я думал, что Новый Орлеан большой. По сравнению с Мистик-Фоллз так и было. Дома, конторы и лодки теснились на крохотном шумном участке около Миссисипи. Но он ни в какое сравнение не шел с Манхэттеном, где алебастрово-белые здания вздымались к небу, а люди из Италии, Ирландии, России, Германии — даже Японии и Китая — толпились на улицах и продавали свои товары.