— Ага. Ты хочешь выставить его дураком. Понимаю…

Так мы с Боженой Норской обсудили «маленький прелестный семейный вечер» на вилле Барсов в Джежмоли по случаю пятой годовщины их свадьбы и полученной на фестивале в Цитроне награды. Я заранее предвидел, что это не будет обычный нудный прием и коротких замыканий не избежать. Но, честное слово, это не наша вина — не моя и не Божены Норской, — что дело приняло столь серьезный оборот и дошло до трагедии.

Сейчас мне трудно с точностью до минуты определить, когда кто приехал в Джежмоль пятого сентября. Но я не ошибусь, если скажу, что мы все появились почти одновременно, между пятью и четвертью шестого. Никто не опоздал больше, чем на полагающуюся «академическую четверть часа». Итак, в пятнадцать минут шестого мы все были в сборе и уселись на лужайке у террасы, за знаменитым крестьянским столом, на знаменитых крестьянских лавках Барса. Мы говорили между собой, что это «мебель царя Гороха». Ей-богу, гораздо удобнее было бы развалиться в садовых креслах и шезлонгах, но это было бы «не в стиле». Насколько я помню, я и Фирко приехали на моем «альфа-ромео» в пять минут шестого. Дудко уже был. Значит, он приехал первым. После нас прибыли Проты на своей «сирене». Нечулло приплелся последним — он шел пешком вместе со своей новой пассией, художницей Лилианой Рунич. Экая глупость — ездить в Джежмоль на поезде! Говорят, ему пришлось продать свой старый «фиат» — ходит и жалуется, что Лилиана его разоряет. Я-то в это не верю, он всегда любил пожить за чужой счет. Скорее уж ей приходится раскошеливаться, тем более что свою карьеру она потихоньку делает. Ей то и дело перепадают разные приработки — то костюмы, то декорации, в кино, в театре. Скажем прямо: Густав — страшный скряга. Ему жаль денег на бензин, а среди нас всегда найдется кто-нибудь, кто подвезет его.

Меня так и подмывало устроить маленький бунт и продемонстрировать свою независимость. Я принес из машины английский клетчатый плед и расстелил его на траве.

— Иди сюда, Лилианка, — помахал я рукой приятельнице Густава, — здесь нам будет гораздо удобнее. «На постели трав душистых…» Пикник так пикник. Обожаю лоно природы.

Все изобразили страшное возмущение, а я притворился, что мне на это плевать. Лилиана мне нравилась, я бы с удовольствием отбил ее у Густава. Классическая представительница молодого поколения. Стройная, высокая, с сильными, красивыми ногами, невероятно длинными. Прямые, небрежно распущенные каштановые волосы, хорошенькое личико с курносым носиком. Рот великоват, но мне по вкусу, и хорошо, что она не красит губы. Зато вокруг глаз — такой Лувр, что даже и разобрать трудно, какого они цвета. Кажется, орехового. Интересно, сколько времени она тратит вечером на то, чтобы смыть все эти художества? Взгляд у Лилианы прямой и холодный. Видно, что она последовательна в своих поступках, умеет идти к цели самой короткой дорогой и лишена всяких предрассудков. Может быть, она даже слишком цинична для нашего маленького мирка.

Она охотно уселась рядом со мной, позванивая огромными серьгами и бесчисленными цепочками, висящими на шее и запястьях. Густав поглядел на нас, скорчил презрительную мину и процедил сквозь зубы, обращаясь ко мне:

— Я бы на твоем месте не сидел бы вечерами в это время года на голой земле. В твоем возрасте и с твоим ревматизмом…

Я не люблю, когда мне напоминают про мой ревматизм. Но на этот раз я лишь улыбнулся — вредное замечание Густава лишь свидетельствовало о том, что он бесится от ревности, это-то меня и развеселило. Да и что от того, что он моложе меня? Он может дожить до ста лет, и не только не станет Феллини, но и не вскарабкается даже до половины той высоты успеха, которого достиг я. И я сказал Лилиане, сделав вид, что не слышал его слов:

— Не слишком ли долго ты растрачиваешь свой талант и красоту рядом с нашим милым Густавом? Ты слишком редко меняешь поклонников. Пожалуй, скажут, что ты не пользуешься успехом. Предлагаю тебе мое покровительство. По-моему, теория о конфликте поколений абсолютно неверна. Я, например, всегда нахожу общий язык с молодыми девушками.

Она кокетливо засмеялась и отбросила прядь волос, упавшую на лицо, словно раздвинула занавес, чтобы я мог заглянуть в ее глаза. Она смотрела на меня холодно и вызывающе. Видимо, старательно взвешивала все «за» и «против» — стоит ли ей менять Густава на меня и что она от этого получит. Но я не люблю скороспелых побед. Вся прелесть не в достижении успеха, а в долгих прелюдиях, в атаках и отступлениях. Я сделал вид, что мое предложение было лишь светской шуткой и переменил тему:

— А где же наш милый хозяин?

Я задал это вопрос Боже не, которая как раз старательно отрепетированным движением наполняла хрустальные чаши жидкостью неопределенного цвета. Барс еще не появился. Не было и «гвоздя программы» — Иоланты Кордес, но еще не представилась удобная минута, чтобы спросить у Божены, где же эта нежеланная гостья.

У меня в голове даже мелькнуло, что, пожалуй, все, что наговорила мне по телефону Божена, — ложь. Просто она перехитрила нас. Пригласила на сегодняшний вечер, чтобы потом вычеркнуть из списка гостей настоящего, большого приема, передвинутого на другое время. Наш «Вихрь» разваливается, об этом все уже знают. Барсы ищут на кого бы свалить вину, кого выбросить за борт, как балласт. Если нас — тех, кто сейчас здесь сидит — не будет на главном приеме, тут же пойдут слухи: «Конечно, что мог сделать Барс в таком объединении? Он выгнал их всех, а теперь наконец покажет, на что он способен. Он решительно порвал со всей этой бандой посредственностей».

Барсы одни хотят выйти из «Вихря» целыми и невредимыми. Только теперь я понял это, а поскольку самым нестерпимым для меня является чувство, что меня обманули, обвели вокруг пальца, что мне придется платить за чужие грехи, — меня охватил такой гнев, что в глазах потемнело. В такие минуты я за себя не отвечаю — я даже убить могу.

Меня отрезвил неожиданный вскрик прямо у моего уха. Лилиана обиженно уставилась на меня, потирая запястье.

— Что случилось? — спросил я, приходя в себя.

— Как это — что? Грубиян! Ты так сжал мне руку, что синяк будет.

А я и не заметил этого. Я взял ее руку и поцеловал запястье — с удовольствием прижался губами к гладкой и теплой коже.

Божена подошла к нам с маленьким арабским подносом, на котором сверкали хрустальные чаши, наполненные таинственной жидкостью, и стояли крохотные блюдца с чем-то похожим на длинные узкие сухарики. Она присела на корточки рядом с нами на пледе и любезно пригласила:

— Прошу, дорогие мои, угощайтесь.

— А что это такое? — подозрительно спросил я.

— Ничего подобного ты наверняка ни разу в жизни не пробовал. Это великолепно! Наливка из мандрагоры, смешанная с гранатовым соком, а на, закуску — саранча, запеченная в рисовой муке. Не бойся, не отравишься. Вот что могло бы тебе повредить, — она понизила голос и зашептала доверительно, — так это взгляд Густава. Яд кобры — пустяк по сравнению с этим.

Я покосился на него. Действительно, он был бел, как стена, а если бы взглядом можно было убить, я давно бы уже был мертв. Я пренебрежительно пожал плечами. Божена, благоговейно прикрыв глаза, пригубила свою чашу и закусила саранчовым сухариком. Ее кошачье личико выразило неописуемое блаженство. Она встряхнула пышной гривой своих иссиня-черных волос. Теперь ее голубые глаза смотрели на Лилиану с холодным любопытством. У нее было такое выражение лица, словно она рассматривала редкого зверя в зоопарке.

— Похоже, он и в самом деле влюблен в тебя, твой Густав. — Божена сказала это почти оскорбленно, можно было подумать, что она порицает какое-то неприличие, что-то противное правилам хорошего тона. Было в ее голосе любопытство и непонимание. И я уверен — зависть. — Нечулло — влюблен! Влюблен искренне! Боже, ты мой, чего только с людьми не случается…

Лилиана слегка смутилась, но уже не успела ответить Божене, лишь широко открыла свой большой рот и воскликнула: