А беседа, которую я вел с одним очень интересным человеком по поводу ночных бабочек, дала мне большой материал для размышлений и заслуживает того, чтобы записать ее. Ассоциации, раздумья, суждения о людях… Но все это, к сожалению, не вмещается в рамки официального протокола. Поэтому я хочу записать этот разговор для себя, сохранить его неуловимое настроение, его подтекст. Может быть, что-нибудь из этого разговора пригодится в деле, которое я веду. Почему бы мне не попробовать подражать Бодзячеку?

В один прекрасный день я отправился на Новый Свят, у меня там были дела. Я зашел в маленькое ателье по пошиву женских блузок. Оно помещается в одном из павильончиков, что прячутся за домами на Смольной. Под тем предлогом, что я будто бы хочу купить подарок на день рождения своей жене, я заинтересовался десятью прелестными блузочками, грустно свисавшими с плечиков вдоль ширмы примерочной. К сожалению, они не продавались. Так сказала мне симпатичная пани с темными глазами и пышными черными волосами, скромно одетая в черное платье, с изящной старинной брошкой из слоновой кости, приколотой у воротничка.

Я настаивал. Она опять отказала и объяснила, что, во-первых, ателье шьет большей частью на заказ, а во-вторых, блузки эти сшиты для их постоянной клиентки, которая, к сожалению, опаздывает на примерку. Я лицемерно заломил руки: господи, да зачем же ей целых десять блузок?! И получил любезный ответ, что дама эта собирается за границу. Пани в черном платье снисходительно улыбнулась моей наивности: вот простофиля, не разбирающийся в тайнах женской души. Разве какая-нибудь женщина может считать, что у нее много блузок?

Имя Божены Барс-Норской ни разу не прозвучало в разговоре. Но я нашел адрес этого ателье в ее большой записной книжке, переплетенной крокодиловой кожей. Она лежала в доме в Джежмоли, около телефона. Обыск на вилле супругов Барсов, проведенный со всевозможными реверансами с нашей стороны, был процедурой весьма неприятной, хотя для нас совершенно необходимой. Ведь мы обязаны были проверить, не спрятал ли кто-нибудь, например, остаток цианистого калия…

Похоже, пани Божена едет за границу. Интересно. Она об этом ничего не говорила. Надо будет проверить в паспортном бюро.

Потом я заглянул в комиссионный магазин на противоположной стороне улицы. Здесь я уже представился официально. Без особых трудностей я узнал, что пани Норская очень часто сдает вещи на комиссию. Мелочами она себя не утруждает. Обычно это комплекты шикарного французского белья и дорогие меха. С января по сентябрь она получила здесь триста тысяч злотых. Все законно. Магазин высчитывает положенный процент. Если бы она еще не жаловалась на то, что ей постоянно занижают цены.

Третий визит был для меня самым важным. Я шел туда с бьющимся сердцем».

О, я знаю, куда отправился Хмура. В том квартале Нового Свята между угловым домом на Рутковского, где в пыльных витринах можно увидеть самую нелепую модную одежду, и Варецкой улицей, где в салоне «Десы» обедневшие аристократы, испытывающие острую потребность в наличных, передают в опытные руки любезных оценщиц остатки столового серебра и родительских сервизов, медные ступки с пестиками и керосиновые лампы, самовары и полотна Коссаков, а также иконы в таком количестве, что можно подумать, будто Польша издавна была православной, — именно там находятся три комиссионных магазина. Эти магазины — словно три островка зелени в высохшем русле реки. Здесь житель каменного города утоляет свою тоску по живой природе — даже если эта природа заключена в стеклянную банку с несколькими рыбками, меланхолично кружащими между крохотными клочками водорослей. Ни в чем так не проявляется дух предков, как в страстном желании иметь канарейку, что высвистывает свои звучные трели среди грохота трамваев, визга тормозов, стука тысячи шагов по тротуару и воя соседского радио.

Тот, у кого есть домик в предместье, может купить парочку голубей. Одинокий и сентиментальный утешится морскими свинками или хомячком. Сноб заведет экзотического сверчка. Здесь ждут своих хозяев персидский котенок и две таксы, попугайчики и боксер с бандитской мордой и ангельской доброты сердцем, ждут нас с вами, чтобы мы купили их и дали им место в своем доме. Ждут кого-нибудь, кого они верно и нежно любят.

В один из этих магазинов и направился Хмура, потому что именно о нем говорил Славомир Барс, когда рассказывал о том, как купил кота Йоги и о том, что время от времени пополняет свою коллекцию бабочек. Владельца этого магазина все называют не иначе как «пан профессор».

Здесь охватывает душный запах птиц и животных, живущих в клетках и клеточках, тесно уставленных в небольшом помещении. Глядя на аквариумы, кажется, что находишься на дне моря, в котором колюшки, вуалехвосты и золотые рыбки заменяют китов и акул. Подсвеченная зеленоватая вода пронизана серебристыми воздушными пузырьками и золотящимися, подвижными пятнышками рыбок, от нее идет таинственный изменчивый свет. А вот и житейская проза: какой-то клиент самозабвенно ругается из-за обогревателя для аквариума, который он недавно купил здесь и который уже испортился. «Из-за неправильного с ним обращения, надо уметь пользоваться такими сложными и чувствительными приборами», — ядовито парирует продавец. Два малыша пытаются засунуть пальцы в клетку к попугаю: клюнет или нет? В магазине полно людей. Кто-то спрашивает о чучелах птиц, необходимых для школьного кабинета биологии, кто-то не уверен, правильно ли он кормит черепаху, привезенную летом из Болгарии. Но зачем пришел сюда Хмура? Впрочем, пусть он сам расскажет.

С профессором можно поговорить за перегородкой, в темном коридорчике, тесном и заставленном какими-то коробками.

Он приглашает меня присесть к столу, заваленному бумагами и книгами. Наш разговор прерывает звонок телефона.

— Что? — переспрашивает профессор. — Змея? Нет, сейчас у нас нет этого вида…

Он смеется и кладет трубку. Крокодила еще никто не спрашивал? Нет? А жаль. Его можно приручить… Профессор худой и подвижный, у него румяные щеки, седеющие волосы и веселые глаза.

— Пан Барс? — улыбается он. — Ох, не вспоминайте, это меня бог наказал, не иначе.

— Он действительно такой страстный коллекционер? — с любопытством спрашиваю я.

Профессор пренебрежительно машет рукой:

— Э, где там… Три четверти его коллекции — из моего магазина. Я думаю, что это особый вид снобизма. Вы понимаете, артисты — люди странные. И чем страннее, тем лучше, — значит, более великий артист. Так говорят. Значит, надо иметь свою странность, чтобы никто не сказал: «Да он просто обыватель». Один знаменитый художник, знаете ли, собирает все в стиле сецессион, самое вычурное безобразие. Все восторгаются его коллекцией. А Барс выбрал бабочек. Благодаря мне возни у него с этим немного, а какой эффект! Все только об этом и говорят!

— Это, видимо, стоит больших денег?

— Единичные экземпляры или даже стенды — это не так уж дорого. Но в таком масштабе, как у Барса — да, конечно, он на этих бабочек просадил большие суммы. Но он не всегда рассчитывается со мной наличными.

— А как же? — разговор все более увлекал меня.

— Привозит мне разные экзотические экземпляры. И не только бабочек. Птиц, змей, земноводных, мелких животных. Раздобыл где-то удостоверение, что он делает это в научных целях. И привозит. Так что в итоге ему все это окупается.

Я еле сдерживал смех. Наш изысканный ценитель прекрасного, серьезнейшим образом ведущий расчеты мексиканскими лягушками и тритонами…

— И еще как ругается, если бы вы видели! Из-за каждого гроша! — В голосе профессора звучало глубокое презрение. Худое лицо искривилось в брезгливой гримасе.

— Скажите мне, пан профессор, почему Барс пользуется для усыпления бабочек цианистым калием. Нет ли других способов, менее… страшных? Безопасных для окружающих?

— Глупостями занимается, — фыркает рассерженный профессор. — Бабочка, усыпленная цианистым калием, становится жесткой. Ее потом нельзя расправить и красиво поместить на стенде. Нормальные коллекционеры усыпляют бабочек эфиром. Цианистый калий обычно используют в научных лабораториях, когда препарированный экземпляр должен служить для других целей, а не для экспозиции.