Покинем на мгновение, чтобы идти за Джинсом, короткую шкалу времени и примем приятную его сердцу гипотезу, согласно которой атомы внутри звезд превращаются целиком в излучение за триллионы лет. Исходя из этой своей гипотезы, Джинс заключает, что все вещество во вселенной стремится за больший или меньший срок превратиться в излучение. Он высчитал даже конечную температуру вселенной, которая будет соответствовать всему количеству тепла, полученному тогда, когда подвергнется превращению последний атом вещества. И эта температура, по Джинсу (вследствие очень малой средней плотности, которую он приписывает вселенной), будет гораздо ниже температуры жидкого воздуха. Таким образом, звезды теряют вес по мере того, как вселенная стареет. Если возвратиться в прошлое, то общий вес вещества, или, говоря более точно, его общая масса должна все более увеличиваться. И Джинс показывает, что нужно предположить существование в некоторый момент прошлого настолько значительных масс вещества, что их превращение в тепло должно было бы привести на Земле и вообще всюду к исключительно высоким температурам, не идущим ни в какое сравнение с теми, которые нам известны. Он считает себя обязанным остановиться и высказать две следующие гипотезы:

1. Различные спиральные туманности образовались из одной-единственной туманности, из чего-то аналогичного хаосу, заполнявшему все пространство. Это возникновение различных галактик произошло около десяти триллионов лет назад (с учетом прежних результатов вычислений возраста Млечного Пути).

2. Первоначальная хаотичная материя не существовала вечно. На основании довольно туманных теоретических расчетов Джинс даже пришел к выводу, что атомы не могут быть старше 200 триллионов лет.

«Таким образом, — заключает он хладнокровно,[80] материя, которая не существовала прежде, возникла в определенный момент…»

«Если мы хотим дать физическое истолкование этому творению материи, — продолжает он, — мы можем вообразить лучистую энергию…, которая распространяется в пространстве». Он уточняет затем свойства, которыми следует наделить эту энергию, и добавляет: «Если нам нужно конкретизировать картину такого сотворения, мы можем говорить о руке божьей, возбуждающей эфир».

Тот факт, что Джинс прибегает к вмешательству бога, не должен нас слишком удивлять: в другом своем произведении он заставляет вмешаться «всеведущего математика» (mathematical thinker)! Он как бы вносит в божественное творение некоторый научный дух:[81]

«Мы можем избегнуть такого примитивного представления, если заметим, что пространство, время и материя нераздельны и образуют единое целое, и совершенно бессмысленно говорить о пространстве и времени в ту эпоху, когда материя не существовала. Эта точка зрения согласуется не только с прежними метафизическими теориями, но также и с современной теорией относительности. По этой гипотезе вселенная становится чем-то вроде картины конечных размеров, содержащей некоторое количество пространства и некоторое количество времени. Когда мы перемещаемся во времени, то мы не приближаемся к моменту творения картины, но лишь к ее рамке. Творение остается вне картины, так же как художник остается вне полотна; рассуждать о сотворении вселенной в пространстве и времени — это все равно, что пытаться обнаружить художника и замысел картины, передвигаясь по картине к ее краям. Эта точка зрения нас весьма приближает к философским системам, в которых вселенная рассматривается как плод духа ее творца и, следовательно, сводит на нет все исследования и все дискуссии по поводу творения материи».

Чувствуя, что этой второй формой божества, хотя и менее «примитивной», чем первая, он рискует все же немного удивить читателя в произведении, претендующем на научность (и которое является таким в целом за исключением некоторых мест), Джинс внезапно поворачивает назад и становится на позицию, близкую к агностицизму некоторых позитивистов, которую он пытается оправдать авторитетом Анри Пуанкаре.

«Эти две точки зрения неуязвимы, — пишет он, — но иная точка зрения, свойственная среднему человеку, также является таковой: констатируя, что человеческий ум не в состоянии постичь в целом вселенную, человек решает прекратить попытки своего ума выяснить проблему творения материи. С чисто философской точки зрения этот последний взгляд, возможно, наиболее приемлем. Вот уже четверть века, как физика, главным образом под влиянием Пуанкаре, отказалась от попыток объяснять явления и ограничивается их описанием в наиболее простой форме».

Но подобный возврат к позиции, более приемлемой на вид с научной точки зрения, лишь позволяет английскому астроному еще больше настаивать на необходимости привлечения религии или по крайней мере некоторой деистической философии, чтобы придти к удовлетворительному объяснению мира. Таким образом, мы имеем налицо типичный пример идеалистических или мистических вихляний, к которым приводит агностицизм слишком многих учеников Конта. Это — высшая точка реакционного движения, которой достигли эмпириокритики школы Маха, беспощадно разоблаченные Лениным.

Сравнивая данные, полученные наукой, с зашифрованным текстом, Джинс пишет:[82] «Часто бывает, что сам зашифрованный текст помогает открыть тот код, с помощью которого он составлялся; наличие некоторой ловкости позволяет сделать остальное. Но здесь идет речь о том, чтобы узнать, где, кем и с какой целью составлялось донесение; нет никакого основания полагать, что зашифрованный текст нам поможет ответить на эти вопросы. Здесь астроном должен отказаться от этой задачи. Астрономическое донесение интересует, разумеется, философию, религию и вообще все человечество, но расшифровка его не является миссией астронома. Стараться понять и объяснить ясно смысл последовательности найденных слов — это дело других».

Нельзя сказать, что Джинс игнорирует теорию восстановления вещества во вселенной. Но он с самого начала отмахивается от нее несколькими презрительными словами, за которыми следует в высшей степени субъективистское заключение:

«Некоторые, — говорит он[83] — давая полную волю своему воображению, полагали, что это тепло, т. е. энергия в низшей своей форме, могло бы в течение какого-то времени превратиться само собой в электроны и протоны; по мере того, как активная вселенная рассеивается в форме излучения, ее пепел дал бы, по их мнению, начало новому небу и новой Земле. Наука не дает никаких оснований для подобных фантазий: может быть, это даже лучше, так как неясно, какое преимущество имеет вечное восстановление вещей или даже их изменение, не имеющее конца».

Мы сочли нужным детально привести «доводы» Джинса, так как это, по существу, то же самое, что мы находим у всех креационистов, опирающихся на принцип Карно. Идеи Эддингтона, хотя они ведут к тем же самым заключениям, основаны на соображениях иного рода; мы рассмотрим их в гл. VIII.

Этот новый креационизм имеет своих представителей и во Франции. Один из наиболее решительных креационистов, астроном Страсбургской обсерватории Вероннэ, автор одной космогонической гипотезы,[84] не поколебался написать после ряда соображений, столь же категорических, как и туманных, следующие слова:

«Верить в то, что мир существовал вечно, что весь ансамбль должен достичь некоторого состояния постоянного равновесия, что звезды должны восстанавливаться и рождаться и т. д., - это ложная идея, искажающая принципы астрономии. Таким образом тс, кто упрекал других за идею о сотворении мира, сами приходят к априорному и антинаучному решению проблемы. Именно креационисты правы. Астрономический мир имел начало во времени так же, как он практически ограничен в пространстве».