В письме этом слышится сомнение в правомерности единой воспитательной системы, не учитывающей особенностей личности.

Письмо писалось, когда давно потерпели трагическое крушение планы Дашковой, обучив сына и сформировав его нравственные убеждения и принципы, сделать из него человека выдающегося («прославляя себя, он прославит тем самым свою родину»). По свидетельству С. Р. Воронцова, сестра не однажды говорила, что сможет гордиться, воспитав человека, который не будет иметь ни одного недостатка, свойственного современному поколению.

Но оказалось, что гордиться нечем: Павел Дашков вырос вполне заурядным, ленивым князьком, хоть и дослужился до генерал-лейтенанта, чему при энергии его матери удивляться не приходится. Г. А. Потемкин, единственный из фаворитов Екатерины, с которым Дашкова не рассорилась, взял его к себе в адъютанты, а с 1798 г. Павел Дашков стал военным губернатором Киева. Короткий взлет его карьеры совпал с правлением Павла I, когда чаши весов резко качнуло: приближенные императрицы были удалены со своих постов, а те, кого она не жаловала, возвышены. Павел Михайлович стал в ту пору ненадолго предводителем дворянства Московской губернии…

«Прост и пьяница», — характеризует его Екатерина II. То ли юный Дашков не выдержал чересчур энергичного напора матери, то ли победило не воронцовское, а дашковское начало — пошел в отца красотой, да не в мать головой.

Екатерина злорадствовала: «С хваленым матерью воспитанием и дочь и сын вышли негодяи: сын и военного ордена не мог… заслужить».[77] (Ничего не вышло, хочется добавить, и с воспитанием сына самой императрицы, что она с присущей ей трезвостью прекрасно понимала. «Вы дикое животное…» — говорила она, видя жестокие наклонности наследника престола. Пророчила Павлу: «…И недолго же ты процарствуешь!»[78]).

Дашковой суждено было пережить крах просветительских иллюзий — и в общественном плане, и в личном.

А с каким тщанием еще во время первого своего зарубежного путешествия выбирала она место, где будет учиться ее сын! Екатерина Романовна остановилась на Эдинбургском университете: в то время там были сосредоточены крупные научные силы, да и его удаленность от «соблазнов больших столиц» привлекала Дашкову. «Я желала сохранить его нравственные начала неприкосновенными, спасти его от тысячи обольщений, столь неизбежных для молодого человека дома. Вследствие этого я решилась увезти его за границу… Я убеждена была, что английское воспитание всего лучше отвечало его развитию…»

Вслед за Бецким Дашкова полагала, что дети должны воспитываться вне привычной среды. Но только — не в закрытых учебных заведениях, а под наблюдением и влиянием родителей. Она писала ректору Робертсону: «…Я никогда не думала удалять сына от своей кровли и надзора… Думаю, что моя нежная любовь к ним (детям. — Л. Л.) будет самым верным хранителем нравственного и физического их блага…»

Дашкова говорит о карьере молодого русского дворянина, отличной, как она считала, от карьеры юношей в других странах. Военно-служебная карьера русского юноши «очень почетна» и начинается очень рано, а значит, молодой Дашков может посвятить общему развитию не более четырех лет. «Если к этим четырем годам прибавить еще два для путешествия (Екатерина Романовна считает это обязательным элементом образования. — Л. Л.), то мой сын — ему теперь тринадцать лет — на двадцатом году приступит к исполнению своих обязанностей, и я ничего более не желала бы, как видеть его возвышение тем же честным путем, каким шли предки его к своему превосходству».

Так она писала, выспренно и, должно быть, искренне. А за этой преамбулой шел деловой перечень предметов, которые Павел уже изучал, и тех, которые, по мнению матери, ему следовало изучить за пять университетских семестров. Любопытный перечень:

«1-й семестр. Языки, риторика, литература, государственные учреждения, история, математика и логика.

2-й семестр. Языки, история, государственные учреждения, математика, логика, опытная физика, рисование и фортификация.

3-й семестр. Языки и литература, история и государственные учреждения, фортификация и естественное право, публичное, универсальное и политическое; физиология и естественная история, рисование и математика.

4-й семестр. Этика, математика, фортификация, права народов, универсальное и положительное; общие начала положительной юриспруденции и гражданская архитектура.

5-й семестр. Этика, повторение физики, элементарная химия и после общее повторение всех предметов».[79]

В 1775 г. Дашкова попросила Екатерину разрешить ей уехать за границу для завершения образования сына. «Мне это было разрешено чрезвычайно холодно».

Еще в начале этого года, ознаменовавшего начало реакции в России, Екатерина Романовна писала брату Александру: «…Ты спрашиваешь, мой друг, имела ли я, как многие, любопытство видеть Пугачева, из чего я заключаю, что ты худо еще меня, батюшка, знаешь. Сколь ни отвратителен он по злодеяниям своим и сколь возмездия по оным ни справедливы будут, но окованный человек и осужденный к смерти мне не иначе как жалостным предметом представляется. Я его не видела и видеть не хочу…».[80]

Она спешит выдать замуж дочь (за некоего бригадира Щербинина) и вместе с сыном, дочерью, мужем дочери и многочисленными сопровождающими лицами на долгие восемь лет покидает родину.

Путешествие начиналось трудно.

По дороге, неподалеку от Пскова, с лошади упал один из слуг, и по нему проехало двое саней. В соответствии с представлениями медицины той поры для спасения жизни требовалось незамедлительное кровопускание. Но хирурга не оказалось ни на первой почтовой станции, ни на второй. Найдя ланцет в дорожной аптечке, Дашкова тщетно умоляла мужчин, своих спутников, помочь несчастному. Никто не решался. Тогда твердой рукой она сама вскрыла вену больному, и, как это ни удивительно, тому стало легче. Она расплатилась за свой маленький подвиг нервными припадками, о которых, однако, «не сокрушалась, так как ценою их спасла жизнь человека». Решительности и силы воли ей было не занимать. Пробиваясь через деревни, «где царствовали неимоверная грязь и нищета», через непроезжие леса, окружавшие Гродно (30 казаков прорубали дорогу, чтобы мог проехать кортеж княгини), она наконец добралась до этого города, где надолго застряла: и сын, и дочь заболели корью.

Только к осени Дашкова попала в Эдинбург.

В Эдинбурге она некоторое время живет в старинном королевском замке. К ее апартаментам примыкает лестница, с которой некогда лорд Дарнли сбросил итальянского певца Риччио, фаворита своей красавицы-жены Марии — той самой Марии Стюарт, которой суждено было первой из коронованных властителей Европы окончить жизнь на плахе (1587 г.). «Живя там, я не раз вспоминала о неразумной и несчастной королеве Марии», — пишет Дашкова.

Дашкова называла годы, проведенные в Шотландии и Ирландии, самыми спокойными в своей жизни.

Сын обучается в знаменитом университете, а мать завязывает дружеские отношения со многими выдающимися людьми своего времени. Историки Уильям Робертсон (кстати, первый биограф Марии Стюарт) и Адам Фергюсон, физик Джозеф Блэк, экономист Адам Смит — вот круг ее друзей. «Я познакомилась с профессорами университета, людьми, достойными уважения благодаря их уму, знаниям и нравственным качествам. Им были чужды мелкие претензии и зависть, и они жили дружно, как братья, уважая и любя друг друга… Беседа с ними являлась неисчерпаемым источником познания».

Екатерина Романовна высоко ценила ту чистую нравственную атмосферу, которой ей довелось дышать среди своих новых друзей, столь отличную от атмосферы придворной.

Она беседует с учеными, ездит слушать ораторов, как всегда, много читает, пробует (и успешно) свои силы в композиции: в дублинской церкви исполняют ее музыку. Очевидно, концерт из произведений Дашковой состоялся и в Англии, в графстве Эссекс.