Можно ли еще удивляться тому, что в самые ранние времена музыка понималась не абстрактно, а совершенно конкретно – она была персонифицированной, Божественно-очеловеченной, наделенной индивидуальными, «магическими» качествами? И как вообще связана сила воображения с музыкальным слухом и удовольствием, получаемым от музыки? Обладал ли первобытный человек преимущественно эйдетической[78] способностью наглядно воспринимать образы, было ли у него принципиально иное отношение ко всем музыкальным явлениям? Упомянутому «воображению», которое «демонически выражается как душевная сила магической природы» [85, с. 294], особое внимание уделял Парацельс, считавший, что «превосходное воображение» живет в astris (звездах), и локализовавший его в душе, которая, как и сам Бог, вечна и бессмертна [Там же]. С «воображением» Парацельс также непосредственно связывает «колдовство над изображением» человека, которое дает нам следующий ключ к пониманию музыкально-магических приемов и которому мы уделим внимание еще позже в связи с вопросом о магии музыкальных инструментов. Для начала достаточно будет знать, что здесь используется изображение того существа, на которое хотят оказать магическое воздействие. Люди верили, что могут нанести недругу тот же вред, который причиняют его изображению, проткнув его иглой или повредив каким-нибудь другим способом. Это намерение совершенно необязательно должно служить проявлению сил черной магии. История музыки во все времена обнаруживает многочисленные примеры «колдовства над изображением», причем сам человек или музыкальный инструмент становится «звучащим» изображением богов природы. Он приобретает магические способности, подражая необычным, зловещим голосам природы и таким образом подчиняя их себе. Колдун странствующего германского племени, описание которого послужило вступлением к этой части, тоже занимался музыкальным «колдовством над изображением».
Мы это ясно видим на примере музыкального заклинания дождя у многих первобытных народов. Согласно Вильгельму Вундту [86], у индейцев цуни в Новой Мексике трещотка бога дождя должна подражать шуму падающих капель и таким образом вызывать дождь. По этой же причине маски людей, исполняющих колдовской танец, изображают облака. Удары в металлические диски вместе с заклинанием вызывают гром. Комбарье приводит примеры мелодий дождя [87, с. 38]. Скачки октав и понижение мелодии примерно на полторы октавы тоже считаются своего рода «колдовством над изображением»: звуковые шаги символизируют нависание облаков над землей и последующий ливень. «Колдовством над изображением» является церемония летнего солнцестояния у индейцев цуни, чьи жрецы, произнося нараспев заклинания, ходили по домам, при этом обливая себя водой [86, IV, с. 535]. Как получилось, что эту же форму исконно народного заклинания дождя можно обнаружить в Греции? Распевая песни, девушка, украшенная травами и цветами, обходит дома, а каждая хозяйка дома обливает ее водой из ведра [88, с. 101]. Согласно Вундту, эту форму заклинания дождя можно встретить у самых разных народов. Зачастую она выражается только в обливании водой служанки, «дождевой девушки».
Мелодии дождя были у африканских колдунов, в Древнем Египте эту же роль играл гимн Нилу, точно так же как греческий гимн Афродите, богине плодородия. Еще Сенека упоминал о возможности вызывать дождь с помощью пения. Согласно Комбарье и Вагнеру, автору «Исторических очерков о природе Швейцарии», пением оживляются иссякшие источники. В «Албанских очерках» Гальма можно прочесть о роднике, который струится лишь после того, как дети три раза подряд споют распространенную в этой стране песенку. Солиний, которого в своих «Очерках и популярных лекциях» цитирует Шлейден, рассказывает еще об одном источнике, который начинает бурлить, словно танцуя от радости, при игре на флейте.
Индия и Китай – это те страны, которые из-за своих религий сильнее всего пронизаны верой в музыкальную магию. В ведическом ритуале музыка является колдовством. Музыка – «не самоцель, а помощница». Нараспев произносятся или поются магические формулы, музыка должна исполнять «в первую очередь магические обязанности» [63]. Сохранилась красивая легенда об одной индийской девушке, которая машинально напевала себе под нос песню. Но когда небо вдруг оказалось затянуто тучами и разразилась сильнейшая буря, она заметила, что пела в полголоса одну из древних раг, колдовских мелодий. Этой песней она спасла свой край от голодной смерти вследствие засухи. Один английский исследователь осведомился, почему это средство редко используется. В ответ он услышал, что в противном случае рага потеряла бы свою тайну [87, с. 43]. Индийцы уверяют, что «эта древняя небесная музыка, способная вызывать духов, по-прежнему существует в некоторых провинциях в качестве тайного искусства отдельных избранных людей» [13, с. 26].
В Китае, где определенные звуки означали те или иные явления природы и приводились в соответствие с космосом, вера легко смогла укорениться в музыкальном мифе о природе. Речь прежде всего идет о небезынтересных легендах Ли-Цзы, относящихся ко временам примерно 2300-летней давности [89, с. 57 и далее]. В этих рассказах чувствуется такое глубокое почитание природы, что самый важный из них, наверное, имеет смысл привести без сокращений.
«Когда Гу-Ба ударял по струнам цитры[79], птицы кружились над ним и рыбы выпрыгивали из воды. Учитель музыки Вен Чен прознал про это. Он покинул дом и стал сопровождать учителя Сианга в его путешествиях. Три года он шевелил пальцем струны, но ни одна мелодия так и не появилась. Мастер Сианг сказал: „Возвращайся домой“.
Учитель Вен отложил в сторону цитру, вздохнул и сказал: „Дело не в том, что я не умею шевелить струны, не в том, что я не создал ни одной мелодии; то, что у меня на уме, не относится к струнам; то, чего я добиваюсь, не относится к звукам. Пока я не достигну этого внутри, в сердце, я не смогу выразить этого внешне, на инструменте. И все же дайте мне еще чуть-чуть времени, а затем посмотрите, что я могу“.
Через недолгое время, весной, он снова предстал перед мастером Сиангом. Тот спросил: „Ну и как, ты научился играть на цитре?“ Учитель Вен ответил: „Научился, прошу, испытайте мою игру“.
После этого он ударил по струне чанг под аккомпанемент восьмой трубы. Тут вдруг поднялся прохладный ветер, а травы и деревья зацвели. Когда наступила осень, он ударил по струне гуо под аккомпанемент второй трубы. Мягко заструился теплый воздух, а травы и деревья расцвели во всем своем великолепии. Летом он ударил по струне йю под аккомпанемент одиннадцатой трубы. Друг за другом выпали изморозь и снег, озера и реки вдруг стали неподвижны. Когда наступила зима, он ударил по струне джи под аккомпанемент пятой трубы. Засияло колючее и жаркое солнце, и твердый лед быстро растаял. Наконец, он дал зазвучать струне гунь и вместе с ней заиграл на четырех других струнах, и тут же зашелестели нежные ветры, приплыли приносящие счастье облака, выпала сладкая роса и громко зашумели источники.
Мастер Сианг ударил себя в грудь, вскочил и сказал: „Волшебна Ваша игра. Даже учитель Куанг со своими напевами и Дсон Ян на флейте не сумели бы лучше сыграть. Пусть с цитрой под мышкой и с флейтой в руке они следуют позади Вас“».
Согласно примечанию издателя, упомянутый учитель Куанг жил во времена герцога Пинь Цзиня (557–532 гг. до Р. Х.). Он использовал трубу гу си с нотой гоо и благодаря этому достиг того, что при втором ее повторении поднялся ветер и пошел дождь, а при третьем повторении разбушевался разрушительный ураган. Дсон Ян был музыкальным дирижером у герцога Саана Яна (601–587 гг. до Р. Х.) или герцога Шана. На севере Яна была хорошая земля, которую не возделывали лишь из-за холода. Дсон Ян подул в флейту и смягчил этим климат, после чего в изобилии стало произрастать зерно.
Эта легенда могла показаться правдоподобной только в стране, где каждый звук сочетался с месяцем года. Двенадцать труб – это двенадцать лю, основных тонов, соответствовавших месяцам. А каждая труба создавала климат, подходящий тому или иному месяцу. Более глубокий смысл легенды заключается в том, что ни одна струна и ни одна мелодия не могут совершить чудо, если они не подкрепляются волшебной силой тайных душевных потоков. Здесь фигурируют инструменты, в другом рассказе Ли-Цзы – человеческий голос, заставлявший дрожать деревья и останавливавший облака. О всемогуществе, которое приписывалось музыке, свидетельствует байка из «Воспоминаний Се-Ма-Цзиена» [87, с. 89], рассказывающая, как одному китайскому принцу была передана таинственная мелодия для лютни, оказавшаяся заклинанием и принесшая ненастья, бурю и засуху.