— «Музей прикладного искусства приобретает у мастера…»- быстро стал читать внук. — И вдруг воскликнул: —Ого-го, неужели это глиняное корыто стоит 20 тысяч рублей? Ха-ха, дед, ты, оказывается, беспредельно богат. Подумать только! Дед, а дед, — продолжал он, — а ты можешь сделать 500 таких ваз?

Мастер, закурив свою трубку, молча улыбнулся.

Внук повторил свой вопрос:

— Дед, а дед, ты бы сварганил 500 штук?

— Зачем? — спросил мастер.

— Ты понимаешь, дед, мы с тобой могли бы их нашлепать. Представляешь, дед, 500 штук дадут нам миллион. Дед, понимаешь ты это?. — возбужденно говорил внук. — Ты не представляешь, какую мастерскую, нет, даже фабрику на этот миллион мы можем отгрохать.

— Подожди, не шуми так и отойди от вазы, пожалуйста, — тихо обратился внуку мастер. — Это кирпичи можно нашлепать на конвейере, хотя и кирпичи надо делать красивые, тогда и дома будут хорошие.

— Ха-ха, дед, — рассмеялся внук. — Какие кирпичи? Это невыгодно, это копейки, понимаешь? Надо шлепать вот такие вазы. Сделать одну пресс-форму — и шлепать. Вынимать их и разукрашивать — дело нехитрое…

— Э, не говори глупости, внук, — перебил мастер. — То, что можно нашлепать — это не искусство. То, что выстрадано сердцем и сделано в муках, — это неповторимое явление. Лишь это остается в памяти людей.

— Дед, о чем ты говоришь, какое искусство? — И вдруг, дочитав листок с синими чернильными записями, внук вскрикнул — Дед, ты что, совсем спятил? Как это вазу, оцененную в двадцать тысяч рублей, ты передаешь музею бесплатно, в подарок? Да ты же сумасшедший! Это же один, а то и два «Жигуленка»! Во даешь! — не мог успокоиться внук.

— Не горячись, — усмехнулся старый мастер. — В эту вазу я вложил весь свой опыт, знания, все, что я вообще мог вложить. Всю жизнь мечтал о ней. Переделывал сотни раз. И когда сделал, то понял, что она радует не только меня, но и людей. Конечно, не таких глупых, как ты. Ведь ко мне приходят мастера из разных краев, соседи, знакомые, чтобы посоветоваться, иногда даже поучиться. И тогда я решил передать ее в музей — пусть люди смотрят на нее и радуются.

— Ну ты даешь, дед! Если я расскажу своим друзьям об этом, они точно скажут, что предок у меня сумасшедший. Так вот, дед, что я скажу: или ты продаешь эту вещь в музей и поможешь внуку купить приличную автомашину, или ее у тебя не будет, — выпалил внук.

— Как это не будет? — заволновался мастер.

— Не будет — и все, понимаешь, дед? Глупый ты. Твой родной внук живет в двухкомнатной квартире, ездит на старой «Волге», а его родной дедуля делает царские подарки какому-то музею, — не успокаивался внук.

— Подожди, не горячись, пожалуйста, — прищурив глаза, попытался образумить его мастер. — Мне не хотелось бы упрекать тебя, внук, но я же сделал для тебя все, что мог. Возможно, поэтому ты привык, что тебе должны все время помогать. Ведь до сих пор ты не женат, ничего не сделал в жизни сам, не учишься. И все имеешь: квартиру, машину, видеомагнитофон. И профессии у тебя нет. Да и кто знает, что ты делаешь, чем занимаешься? Родители твои махнули на тебя рукой. Я ведь пытался научить тебя своему искусству. Л ты посчитал эту работу грязной. Да, я виноват. Я любил тебя и потому многое прощал тебе. И на все, что ты хотел, что просил, я беспрекословно соглашался. Теперь ты вырос, и я не знаю, да и не хочу знать, как ты живешь. Мне надоели твои наезды, твои невыносимо грубые нападки, после которых болит душа. И, пожалуйста, больше не мешай мне. Я уже стар, а желание сделать много красивого не покидает меня. Хотя знаю, времени у меня осталось не так уж много. Вот эту работу сегодня заберут в музей, а я начну следующую. Ты ведь не знаешь, сколько у твоего деда было выставок. Я даже за рубежом выставлялся. И сколько моих работ находятся в музеях страны. Ничего, к сожалению, ты не знаешь, тебе это не интересно. Вот что обидно.

— А я всегда считал, дед, — перебил его внук, — что ты не умеешь жить. Ты всегда был глупым и потому всю жизнь копался в этой грязи…

— Это я в грязи копался? — резко остановил сто мастер. — Ошибаешься, я всегда был художником, мастером. Да, я не всегда вкусно ел, дорого одевался, но я всегда был полой жизни. А вот ты, внук мой, всегда пользовался чужими благами. Таких в природе называют пустоцветом. Л ведь давно известно: кто не работает, того не кормят, — в сердцах сказал старый мастер.

— Ах так, дед! За эти слова ты у меня ответишь. Ты еще пожалеешь! — И, подняв над головой вазу, он бросил ее на пол. Ваза разбилась, рассыпалась на мелкие кусочки. — Я сказал тебе, что ты пожалеешь, — кричал внук. — Я таких дураков, как ты, в гробу видел. Больше меня не жди, у меня своих дел в городе хватает, будь здоров! — и громко захлопнув дверь мастерской, он выскочил на улицу.

Мастер молча сидел за своим столиком, покуривая старую трубку, пока дверь мастерской не открылась и в комнату не вошла девушка.

— Дедушка, еще раз здравствуйте, — тихим голосом сказала гостья. — Мы приехали, как договорились утром, с помощником, чтобы увезти ваше произведение.

— Проходите, проходите, она вон там, ждет вас, — махнул рукой мастер за перегородку.

— А эта что, разбилась? — увидев осколки, воскликнула девушка.

— Не волнуйтесь, это всего лишь копия, а оригинал целый. Можете забирать.

— А эту зачем разбили? Она ведь тоже была прекрасна, — удивленно спрашивала девушка.

— Каждая вещь, настоящая вещь, в искусстве должна быть неповторимой и в единственном экземпляре…

На другое утро в маленькой, чисто прибранной мастерской было тихо. Мастер сидел за своим низким столиком, в удобном плетеном кресле, покуривал свою старую трубку и обдумывал будущее произведение. Не стоит ему мешать. Лучше придем к мастеру, когда он завершит свою очередную работу, а если не найдем времени, то придем в музей посмотреть на творение его рук, порадоваться и мысленно поговорить со старым мастером о жизни.

На старой площади города шли строительные работы. Движение на примыкающей улице было односторонним. На другой стороне велось строительство подземного перехода.

Был жаркий полдень. Вокруг все гремело — работали бульдозеры, экскаваторы. Из котлована один за другим выезжали самосвалы с жёлтыми горбами грунта, похожие за завесой пыли на идущих по пустыне верблюдов.

Для жителей это было привычным явлением: город давно был большой строительной площадкой. Люди бесконечной вереницей шли через площадь — к торговому центру, театрам, гостинице. От площади рукой подать и до одного из лучших восточных базаров.

Нас было четверо только что демобилизовавшихся солдат, и решили мы в этом удивительном городе навестить своего друга, демобилизовавшегося на год раньше нас. Приехали без телеграммы, так как запамятовали его точный адрес. Рассчитывали только на то, что знали название его махалли — «Кукча»— и что он мастер резьбы по ганчу. Мы уже представляли, как приедем в старую часть города, найдем эту махаллю, зайдем в чайхану и спросим, где здесь живет наш друг Шерзод-усто, резчик но ганчу.

Но прежде всего мы решили посетить торговые ряды восточного базара. Л уж потом, отведав восточных сладостей, двинуться на поиски друга.

Мы не успели перейти центральную часть площади, как все движение остановилось. Милиционер с широким загорелым на солнце лицом что-то объяснял старику, удобно сидевшему на двухколесной арбе, заехавшей на полосу встречного движения. Старик размахивал длинным кнутом, но лошадь стояла неподвижно, низко опустив голову. Мы подошли ближе. Старик, пытаясь привести лошадь в чувство, сердито покрикивал. Л вокруг скопилось множество машин, которые, как стадо животных, выпущенных из зоопарка, рвались на свободу. Перед лошадью сигналила красиво украшенная яркими лентами свадебная «Чайка». Из нее выскочил высокий человек в черном элегантном костюме. Но не успел он подойти к лошади, как она шарахнулась в сторону, и арба только чудом не опрокинулась в глубокий котлован.