«Да, — думал он, — права жена, которая сколько раз говорила: ты их отец, зачем кричать на парней. Ты их выслушай, дай им совет. А ты их все бездельниками и дармоедами обзываешь». Хакиму вдруг до боли захотелось увидеть сыновей.

Машина подъехала к родной улице, к дому, где он жил, у ворот остановилась. Хаким вышел, захлопнул дверцу. А дождь все шел и шел…

Калитка отворилась, и он услышал голос жены:

— Хаким, это ты?

— Да, Гульнора, это я. Ты не волнуйся, открой ворота, я машину поставлю.

В прихожей сидела собака. Ласковая, добрая, которую он звал «Динго». Беленькая, пушистая, с черными ушками, она всегда встречала его радостным лаем, а сегодня, как будто увидев настроение хозяина, молча подбежала и прижалась к ногам.

— Ну что ты, иди на место, — сказал Хаким, отворил дверь и зашел в дом.

В комнатах было тепло и уютно. Хаким умылся, молча походил по комнате, потом сел к столу.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила жена.

— Да ничего… Я просто задумался, хорошо ли мы с тобой живем?

— Что ты, слава богу, — всплеснула руками жена. — И жизнь у нас хорошая, и Соседи хорошие, и родственники нас не забывают.

— Знаешь, Гульнора, пригласи завтра на ужин детей. Пусть будут и невестки, и внуки, — запинаясь, сказал Хаким.

— Так они только вчера были, — удивилась жена.

— Вчера меня не было. Ты понимаешь, родная, меня не было. И вообще, я с ними давно по-настоящему не разговаривал. Ты согласна со мной, Гульнора? — спросил он.

Жена молчала. Но когда он поднял глаза, то увидел, что лицо ее осветила улыбка радости, по которой он так соскучился.

Было за городом бросовое поле. И каждый день везли сюда и сваливали городской мусор. Пока не навалили столько, что уже некуда было сыпать. Так и лежало поле никому не нужное, только иногда слеталась сюда черная стая ворон да пробежит от случая к случаю мимо ватага детворы. И вот однажды на поле появился старик с кетменем. Надоело ему, видно, без дела сидеть. Он размеренно, не торопясь, стал выравнивать и вскапывать поле. Закончив эту работу, старик принялся выкапывать лунки, потом носил ведрами с другого поля землю и с речки воду. И в эти лунки он посадил маленькие веточки. Каждое утро старик носил воду, поливал их, пока веточки не принялись. А с приходом зимы каждое дерево он укутал в тёплую одежду. На другое лето бросовое ноле нельзя было узнать: оно зеленело, радовало глаз. Через два года по весне здесь уже расцвел настоящий сад и к концу лета он дал первый урожай. Абрикосы, яблоки, груши — чего здесь только не было! Вот как хорошо кончается наша сказка. Ан нет! Тут-то все только и началось…

Оказывается, сад надо было зарегистрировать и оградить. Нужно его сдать под охрану. Надо, чтобы в этом саду был грамотный, современный руководитель и, конечно же, талантливые кадры по вопросам экономики, строительства, снабжения, сбыта и так далее.

Через несколько дней после назначения шестнадцать человек вселились в неожиданно быстро построенный корпус, где они разместились сами и разместили необходимую мебель. Расселись прочно и, кажется, надолго. Старик думал-думал и никак не мог понять, зачем нужны эти люди и что они делают целый день у себя в кабинетах. Пока он думал и работал на поле, там в административном порядке решили рассмотреть вопрос о старике. Уволить нельзя, иначе некому будет работать. Но делать же что-то с ним надо…

Пригласили, посадили на стул. Сами расселись за большим столом и спрашивают:

— Старик, зачем тебе нужен такой большой сад? Хочешь быть капиталистом?

— Да не знаю я, что такое капиталист. А сад посадил для люден. Пусть радуются и пользуются его плодами.

— Странный ты, старик, — сказали заседавшие. — А план у тебя есть?

— Какой план? — пожав плечами, спросил старик.

— Сколько ты должен собрать урожая в год с каждого дерева, со всего сада…

— Не знаю, — засмущался старик. — Про план я не подумал…

— Так вот, старик, с сегодняшнего дня это уже не твой сад. Здесь будет институт плодоносящих деревьев. А ты у нас будешь на должности младшего научного сотрудника.

Старик уже не сидел на стуле: поднявшись, он махнул рукой и вышел.

— Вы куда? — спросил вдогонку председательствующий.

Старик ничего не ответил и захлопнул дверь.

— Уволить, немедленно уволить! — крикнул председательствующий.

— Но он не числится в наших штатах, — шепотом сказал один из заседавших.

Старик, так и не поняв, что это за люди и что за непонятные слова говорили они ему, слег. И через несколько дней помер.

На следующий год сад зачах. И никто не мог понять, что случилось с садом. Большие насосы подавали воду из реки, специальные машины опрыскивали плодовые деревья разными растворами, спасая их от вредителей, но ничего не помогло… Тогда на месте сада было построено большое стеклянное здание, на котором повесили вывеску «Лаборатория института плодоносящих деревьев по проблемам сохранения садов».

А вокруг, как и прежде, снова расстилалось бросовое поле…

Он резко вошел в кабинет, остановился у стола, внимательно осмотрелся и громко сказал:

— Вы меня вызывали?

Я, улыбнувшись, предложил ему сесть.

— Да я тороплюсь, — с волнением проговорил мой новый знакомый. — Вы, наверное, не знаете, что такое вдохновение. Я художник, притом профессиональный, за моими плечами Ленинградская Академия. И если ко мне приходит вдохновение, то я сутками не выхожу из своей мастерской. Хотя она не ахти, — продолжал он, — не ахти какая хорошая. Но ничего, дайте время…

— Вы знаете, — перебил я его, — мы бы хотели с вами посоветоваться. Насчет наглядно-художественного оформления города… Ведь скоро праздник — «Ташкенту — 2000 лет».

— Только не сейчас, — взмолился посетитель. — Позже, сейчас у меня начата работа, и пока я не остыл, не отрывайте, пожалуйста, меня… — Он говорил, водя правой рукой по воздуху, словно держал в руке кисть и перед ним стоял большой мольберт.

— Что ж, хорошо, — решил я. — Насильно мил не будешь. Как закончите свою работу, дайте знать.

Он с улыбкой на лице пожал мне руку и так же, как вошел, быстро вышел из кабинета.

Подготовка к празднику была в самом разгаре. Сроки поджимали, дел изо дня в день прибавлялось. Всюду ощущалось, что город живет в каком-то новом трудовом ритме. Вовсю шел ремонт зданий, приводились в порядок улицы. Замелькали крупные надписи на троллейбусах, автобусах и трамваях: «Городу—2000 лет».

Каждый житель города жил в ожидании праздника и хотел непременно принять в нем личное участие. На центральном стадионе с утра до вечера проводились репетиции. В дирекции по подготовке и проведению праздника шли беспрерывные споры о сценарии, о художественном оформлении праздника. Среди творческих работников мелькало и лицо моего нового знакомого, который ни с кем не спорил, да и вообще не вступал в разговор. Приходил на совещание дирекции, сидел молча и так же уходил. Поэтому я однажды не выдержал и обратился к нему:

— Слушайте, вы же профессиональный художник, и почему-то совершенно не принимаете ни в чем участия.

Он, опустив глаза, как-то смутившись, негромко ответил:

— Вы знаете, меня последнее время преследуют сплошные неудачи, и прежде всего творческие. Что-то хочется сделать новое, необыкновенное, но не могу нащупать, зацепить. Честно говоря, страшно устал от своей неудовлетворенности. — Говорил он так искренне, с какой-то болью, что присутствовавшие в дирекции товарищи начали успокаивать его:

— Ничего, это бывает. И у Пушкина до Болдинской осени было состояние не лучше…

Он растерянно улыбнулся, взял со стола свою белую кепку и вышел из комнаты. Вечером, после очередного совещания, я в плохом настроении возвращался домой. Пройдя по улице Ленина, повернул на улицу Навои. Навстречу мне, весело разговаривая между собой, шла группа молодых ребят. Среди них я увидел художника. Поздоровавшись со мной, он отстал от ребят.