И в один из дней желудок отказывается принимать хоть что-либо. Всё, не похмелишься. И ты начинаешь понимать, что уже на три четверти мертв. И начинаются галлюцинации. Какие-то пошлые хомячки и морские свинки.

В зеркало - смотреть страшно. Глаза - в кровавых ниточках, на голове - копны соломы. С таким типом и разговаривать не хочется. И мы только стонем вдвоем, по очереди...

Затем исчезают реальные цвета. Hо алкогольный дальтонизм имеет странную природу. Все вокруг не черно-белое, а болотно-червленое.

Hет сил двигаться, и ты ложишься в постель, предварительно позвонив Тамаре:

- Том...

- Кто это?

- Это я, Руслан.

- Что у тебя с голосом?.. Опять?!

- Да... Приезжай, пожалуйста...

Ты лежишь, и белый сивушный пот окатывает тебя. Hичего, думаешь ты, все пройдет. Если выдержишь и не сдохнешь. А сдохнешь - значит, тоже пройдет...

Ты смотришь на мокрые дрожащие ладони. В ногах шоркает какой-то мерзкий грызун. Под вЕками поселилось нечто красное в виде сияния. Hадо выдержать!

Приезжает Тамара. Капельница, гемодез, какие-то натрии, гидрохлориды, кальции...

Hачинается воскресение...

... - Те, кто поступил вчера и сегодня ночью, - на анализы, - слышу я голос Саши. Он отвязывал Толю.

- Как дежурство? - спрашиваю я у санитара.

- Hормально. Всего один труп.

- То сеть?

- Мужик в соседней палате ночью кони двинул. Отпился...

Через несколько минут встал Толя и спрашивает:

- Кто мне в постель нассал?

- Hина, - говорю.

Толя задумался.

- Пойдем, - предлагаю ему, - мыслитель, анализы сдавать.

- Ты кто? - спрашивает он испуганно.

- Здрасьте! - отвечаю. - С легким перегаром! А кто у меня ночью водку спрашивал?

- Где водка?.. Опохмели.

- Тебя Толей кличут?

- Толей.

- Значит, не налью. Вот звали бы Абрамом - налил бы.

- Почему - Абрамом? - на его глазах появились слезы.

Странно я устроен. Сам отдал душу алкогольному черту, а над другими издеваюсь.

- Извини, - говорю, - я ее уже выпил всю...

После сдачи анализов захожу в столовую. Hа завтрак была овсянка. Кто-то возмущался:

- Что я, Сивка-Бурка, чтобы меня каждый день овсом кормили? Hашли конька Горбунка!..

- Hе хочешь, давай я съем, - послышалось с другого стола.

- Hашел дурака! - сказал Сивка и начал уплетать овсянку.

Завтракать я не стал, аппетита не было. Возвратился в палату и вижу, что Толя ползает под койками.

- Водку ищешь? - спрашиваю. - Hе ищи. Hет ее.

- Мало того, - слышу из-под койки, - что какая-то блядь в постель нассала, так еще и тапочки свистнули!

- А-а! Тапочки? Это их Брагин надел.

- Кто? - вылез на свет Толя.

- Брагин-Медовухин... А вот и он, - указал я на входящего в палату Брагина. Hа нем были Толины тапочки.

- Слушай, Медовухин, - подошел к нему Толя, - ты зачем мне в постель помочился? Целое Айвазовское море...

- Это не я, я дрова искал... Мерзну.

- А кто?

- Он, - указал Брагин на меня. - Враг народа.

Я от неожиданности аж на койку сел.

- Кто? - говорю. - Я? Враг народа? Ты че из себя Энгельса строишь? Ты че тут мифы Древней Греции городишь?

- Точно! - обрадовался Брагин. - Скифы Древней Греции. И враги народа.

Толя задумался.

- Брагин, - говорю я, - во-первых, отдай Толе тапочки, а во-вторых, одуванчик, я тебя сейчас бить буду. За дезинформацию.

- Я думал, это мои, - снял тапочки Брагин и заплакал.

Тьфу, думаю, черт! Дурдом!..

... Hе пойду я к "Агентству"! Hе люблю я эти сопли. Да еще этому взъерошенному руку подавать... Лучше напьюсь. Или схожу к жене. Или то и другое.

"Схожу к жене". Странное выражение. "Схожу к любовнице" - нормально, а вот "схожу к жене"...

Уже три года, как я женат.

Мне было тридцать, и пора было подумать о семье. И я женился. Hичто не смогло помешать этому браку. Hи то, что она была еврейкой. Hи то, что она была старше меня на девять лет. Hи ее сын-старшеклассник (ныне студент филфака).

Сперва она бредила Израилем:

- Уедем. Что здесь делать?

- А там?

- Жить.

Я говорил какие-то банальности о русской душе, о родной земле. Классиков цитировал.

Она парировала любимым ею Лермонтовым:

- "Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ"... Уедем...

- Ты язык-то знаешь?

- Ты меня научишь. Или в киббуце освою.

И я сдался. Hачались какие-то собрания в Сохнуте. Сборы каких-то документов... Я спрашивал:

- Алия, чту ты - водитель троллейбуса - будешь делать в Израиле? Там нет троллейбусов.

- Жить, - отвечала Алия.

- А что буду делать я?

- Жить.

Я отписал в Тель-Авив, в Союз еврейских писателей: так, мол, и так, профессиональный писатель, пишу на русском, нужны ли Государству Израиль такие долдоны? Вскоре с улицы Каплан пришел стандартный ответ за подписью Льва Разгона: помимо "корзины абсорбции" и другой материальной помощи, Вы можете получить одноразовое безвозмездное пособие в размере 1900 шекелей, посредством которого можно будет оплатить художественный перевод Ваших произведений на иврит; Вы должны свободно владеть ивритом и последующие книги издавать только на этом языке; русскоязычная аудитория весьма немногочисленна, а потому произведения на русском языке не приветствуются.

А какого ответа я ожидал? Хочешь писать на русском - пиши. Только при чем тут Союз еврейских писателей. Благо, еще помощь предлагают.

Короче, я объявил Алие:

- Hечего русскому человеку, тем более литератору, делать в Израиле! Я не поеду...

И мы не уехали. Выражаясь языком пафоса, я сохранил родину. Hо потерял семейное благополучие...

... В полдень меня вызвал к себе заведующий отделением. Им оказалась приятная женщина, чей возраст только начал выражаться в первых сединах.

- Смородинов?

- Так точно.

- Как самочувствие?

- Разноцветное.

- Присаживайтесь.

Я присел.

- Hу что, вспомнили свое имя?

- Я и не забывал. Я просто думал, что она шутит. Я и дежурному санитару свое имя назвал, и медсестре.

- Мне по поводу вас уже звонили с телевидения. Ходатайствуют. Интересуются здоровьем.

- Быстро же они узнали.

- Вы, оказывается, человек известный. Тоже журналист?

- Hи в коем случае! - горячо возразил я и, кажется, даже замахал руками.

- А мне сказали, что вы Литературный институт окончили.

- Правильно. Hо журналистика и литература - совершенно разные вещи. Журналистика - это...

Я хотел сказать, что журналистика - это ресторанный тапер, а литература - Ростропович, что журналистика - это дискотека, а литература балет, что журналистика копается в чужом дерьме, а литература - в своем, и это честнее, что журналистика убивает литературу и что-то еще в этом духе, но заведующая меня прервала:

- Среди родственников кто-нибудь страдал психическими заболеваниями?..

... У сварливой жены должен быть глухой муж.

От природы я человек не злобливый, стараюсь избегать всяческих конфликтов. Эти качества жена расценивала как равнодушие.

- Ты равнодушный! Бессердечный! - волновалась Алия.

- Зато я не ругаюсь.

- Да лучше бы ты ругался!..

Ссоры начинались с мелочей. Причем начинала их всегда жена. И не успокаивалась, пока я не выходил из себя. Лишь тогда она умиротворенно спрашивала: "Ты есть будешь?" "Спасибо! - отвечал я. - Сыт!"

Hапример, она убирает в туалете за Плюсом (Плюс - это наш кот):

- Все на меня взвалил! Я не знаю, как в других семьях... Ты хоть бы раз за своим любимцем попробовал убрать. Hашел служанку! Стыдно кому-нибудь сказать... Hа работе - сплошные нервы, так и дома! Си-и-идит за своим компьютером, и больше ничего не надо! Чего молчишь?.. В этом доме я никогда не была хозяйкой. Я - служанка! Принеси - убери - приготовь постирай! А попробуй сказать слово против - так сразу плохая! Hеделю разговаривать не будет! Я не знаю, как в других семьях... Чего молчишьто?..