- Рубцов от тебя вышел? - спрашивает.

Я растерялся:

- Какой Рубцов?

- Что значит - какой?.. Коля Рубцов, поэт... Это же его комната, 317-ая...

Я пригляделся и понял:

- Николай Михайлович Рубцов, - говорю, - погиб в 1971 году. Что, Нин, "белочка" началась?

- Похоже на то, - согласилась Нинка. - А у тебя есть микстура?

У меня была бутылка в загашнике. Нинка выпила и начала рассказывать:

- Представляешь, Руслан, просыпаюсь я и хочу закурить. А потом вспоминаю, что спички закончились. Выхожу на центральный проход - думаю, встречу кого. Смотрю - мужик у лифта. Лысенький такой, и лицо знакомое. Спрашиваю: "Мужчина, у вас спичек не будет?" А он молча раздвоился и пошел в разные стороны. И тут только я поняла, что это - Рубцов. Ну и к тебе побежала: если Рубцов - значит, из 317-ой вышел.

- Ты бы, Нин, завязала, что ли. Хотя бы на денек-два. А то "белочка" это такой зверь...

- Так если б не "белочка" - давно бы тормознулась... Выключи свет глазам больно.

Я щелкнул выключателем. Полумрак залил комнату. Фонарь через окно освещал стол. За дверью послышался стук одиноких шагов.

- Все порядочные люди уже давно повесились, - сказала Нинка. Она выпила еще и легла на свободную койку. Я лег на свою.

Неожиданно представил себя в петле: вишу, удавленный, и показываю окружающим вывалившийся язык. Окружающие скорбят, расстраиваются, а в моих закатившихся глазах немой упрек: "А где вы раньше были, о чем думали?.. Загубили талант!.."

Я принял сидячее положение и затряс головой. Привидится же такое... А ведь я в некоторой степени интеллектуал. Свободно общаюсь с докторами наук. Порою даже консультирую. Доказал частные случаи теоремы Ферма. "Критику чистого разума" осилил. Гомера в оригинале читаю... Так почему же в мою голову лезет такое убожество? Или человек всегда остается беззащитным ребенком, обманывающим себя и других мнимой значимостью?..

Нинка приподнялась, налила еще.

- Знаешь, - говорит, - Игорь Вавилов - хороший парень. Но зачем он так много пьет?

Моя реакция была незамедлительной:

- А я? А как же я?..

Она выпила и снова налила. Потом продекламировала:

Мое слово верное прозвенит!

Буду я, наверное, знаменит!

Мне поставят памятник на селе!

Буду я и каменный навеселе!..

- Рубцов, кажется, - назвал я автора.

- Да, мой любимый Рубцов, - согласилась Нинка. - Спой, пожалуйста.

- Ночь уже, - попытался я отказаться. - Спят все.

- Спой. Тихонько. А то блики какие-то...

Я взял гитару, подстроил вторую струну и запел. Сумерки комнаты наполнились трогательностью:

... Но однажды, прижатый к стене

Безобразьем, идущим по следу,

Словно филин, я вскрикну во сне,

И проснусь, и уйду, и уеду.

И пойду, выбиваясь из сил,

В тихий дом, занесенный метелью,

Дом, которому я изменил

И отдался тоске и похмелью...

Поздно ночью откроется дверь:

"Бес там, что ли, кого-то попутал?"

У порога я встану, как зверь,

Захотевший любви и уюта...

Мне неведомо, кто вложил гармонию в звуки и как рождается нежность из железа и дерева, но я старался не испортить рубцовский стих гитарой и голосом:

... О, печальное свойство крови!

Не скажу ей: "Любимая, тише".

Я скажу ей: "Ты громче реви!

Что-то плохо сегодня я слышу!.."

Тревога сменилась усталостью. Ласково защемило в груди. Казалось, кто-то зажег невидимую лампаду. Не будучи спиритами, мы вызвали дух Рубцова, озаривший происходящее смыслом.

- Его убила женщина, - сказала Нинка, - в сущности, жена. Задушила. Руками, - Нинка показала даже не дрожащие, а трясущиеся руки...

Мы еще не знали тогда, что в 2001 году выйдет "Комсомолка" с сенсационным утверждением, что-де "поэта Рубцова никто не убивал", что-де "симптомы смерти Рубцова никак не похожи на симптомы смерти от механической асфиксии" и что-де "Рубцов умер сам, от сердечного приступа, который спровоцировал хронический алкоголизм с поражениями сердца"... Далеко не все поверят этой ревизионистской статье: заявление - не официальное, новых обстоятельств открыто не будет. Будут просто переинтерпретированы данные судебно-медицинской экспертизы в свете новых "воспоминаний" Дербиной-Грановской. Но даже те, кто поверят, не смогут отрицать прямого и, выражаясь формальным языком, физического участия этой женщины в трагедии на улице Яшина...

- Сама же в милицию сдалась, - продолжала Нинка, - а на суде сказала, что Рубцов якобы над ней издевался, чуть ли не насиловал и спичками не прижигал...

- Хватит! - прервал я. - Не хочу слушать...

- Да-да, - согласилась Нинка. - Погиб поэт, а представлено так, что чуть ли не маньяка обезвредили... Читала я ее стихи, сборник вышел в Вельске, "Крушина": "Лишь где-то в крещенские дни Запели прощальные хоры, И я у своей западни Смела все замки и затворы..."

Нинка всхлипнула и уткнулась лицом в подушку. А я почувствовал, что задыхаюсь. Какое уж тут "В горнице моей светло". Я вышел, точнее выбежал из тяжелого сумрака. Спустился на улицу и сел прямо на землю, прислонившись к дереву.

Я был среди осени и ночи, был их частью, их начинкой. Вокруг было грустно и красиво. Нет, я не разглядывал эту красоту, а как-то сразу всю ее понял. И еще я понял, что какое-то чудовище лишило все это окончательного смысла...

Напротив остановился милицейский УАЗик. Только этого мне и не хватало...

- Эй! - крикнули из кабины.

Я поднялся.

- А ну иди сюда!

Я подошел к машине. В УАЗике сидели двое - сержант-водитель и майор.

- Садись в машину! - сказал старшой.

Положение не из приятных. Документов с собою не было. Обычно в таких случаях забирали "до выяснения". Я собрался мыслями:

- Товарищ майор, мне в машине плохо станет. Я - астматик. (Это было неправдой.) Понимаете, я студент, живу в этом общежитии. Готовился к экзаменам. А минут двадцать назад у меня приступ начался. Задыхаюсь. Вот и вышел на свежий воздух, пока не отпустит.

Майор пригляделся:

- Пил сегодня?

- Пил?.. - театрально удивился я. - Да вы что! Экзамены же...

- Документы есть?

- С собою - нет. Но могу вынести - они в комнате. А еще лучше: давайте пройдем со мной до вахтера - он подтвердит, что я живу в этом общежитии.

- А ты что, правда задыхаешься?

Я кивнул.

- Может, "скорую" вызвать?

- Спасибо, не надо. Уже лучше.

- Ну а если лучше, - строго сказал майор, - то иди к себе. Нечего под деревьями сидеть. А то ограбят или изобьют, а потом - милиция виновата...

Я вернулся в комнату. Нинка уже допила бутылку и спала. Я присел рядом, поправил ей волосы, прикрыл обнажившуюся грудь. Спи, мученица, на какое-то время водка заслонит тебя от всей этой опостылости. Это - лакуна среди страданий. Отдых. Закулисье...

И вдруг я понял, что плачу. Видимо, уже тогда предчувствовал, что через год этой женщины не станет. Прибывший после очередной отсидки муж убьет ее в припадке пьянства и ревности...

Я не стеснялся своей слабости. И радовался, что не выпил. Значит, из глаз не водка льется. А то она любит брызнуть. Значит - слезы. Я их давно ждал, слез своих. Потому что не стыдно. Потому что это - честно...

Вранье, что мужики не плачут. Плачут. А если не плачут, так они и не мужики вовсе, а так... придорожники... А слезы - это хорошо. Это сродни молитве. Исповедь такая...

Меня передернуло. Слова! Снова эти слова, эта пошлость, этот тюль между мной и действительностью! Сколько можно быть себе адвокатом? Жалеешь себя? А за что себя жалеть? Какая во мне такая неповторимость?.. Только животный страх, называемый волей к жизни. И эта треклятая жалость к себе, присущая всем мерзавцам...

За стеной послышался шум - в 316-ой начали опохмеляться. Всё, понял я, напьюсь! Пора гасить этот огарок трезвенности. Разум требует резигнации, погружения в нирвану. Наивно бегать от мыслей. Их нужно топить, как кутят. В водке. Чтобы не скулили...