Ослепленные зрелищем этих, по выражению газеты «Таймс», «красиво сидящих на конях принцев», немногие обратили внимание на девятого короля, единственного из всех, кому удалось стать действительно великим человеком. Несмотря на высокий рост и мастерское владение лошадью, Альберт, король Бельгии, не любивший пышных церемоний, выглядел в этой компании смущенным и рассеянным. Ему было тогда тридцать пять лет, и он находился на троне немногим более года. Позже, когда он стал известен миру как символ героизма и трагедии, у него был почти такой же рассеянный взгляд, как будто он мысленно находился в другом месте.

Будущая причина трагедии — высокий, осанистый, затянутый в корсет, с качающимся на шлеме плюмажем, эрцгерцог Австрии Франц-Фердинанд, наследник престарелого императора Франца-Иосифа, ехал справа от Альберта, а слева от него находился еще один отпрыск, который никогда не займет трона, — принц Юсуф, наследник турецкого султана. После королей ехали королевские высочества: принц Фусима, брат императора Японии, великий князь Михаил, брат русского царя, герцог Аоста в светло-голубом мундире, брат короля Италии, принц Карл, брат короля Швеции, супруг царствующей королевы Голландии принц Генрих, а также кронпринц Сербии, Румынии и Черногории Данило, «обаятельный, необычайно красивый молодой человек с восхитительными манерами», похожий на возлюбленного «Веселой вдовы» не только именем. Он прибыл лишь накануне вечером в сопровождении «очаровательной молодой особы необыкновенной красоты» (к неудовольствию британских государственных деятелей) и представил ее как фрейлину своей жены, приехавшую в Лондон, чтобы сделать кое-какие покупки.

Затем следовали более мелкие представители германской королевской фамилии: великие герцоги Мекленбург-Шверина, Мекленбург-Стрелица, Шлезвиг-Голыптейна, Вальдек-Пирмонта, Кобурга, Сакскобурга и Сакс-Кобург-Гота, Саксонии, Гессена, Вюртемберга, Бадена, Баварии. Кронпринц Рупрехт из Баварии вскоре должен будет повести немецкую армию в бой. Там же находились принц Сиама, принц Персии, пять принцев бывшего французского орлеанского королевского дома, брат хедива Египта в феске с золотой кисточкой, принц Цзя-дао из Китая в вышитой светло-голубой одежде, династии которого оставалось длиться не более двух лет, а также брат кайзера, принц Пруссии Генрих, представлявший германский флот, главнокомандующим которого являлся. Среди всего этого величия можно было увидеть трех одетых в штатское господ: Гастон-Карлина из Швейцарии, Пишона, министра иностранных дел Франции, и бывшего президента Теодора Рузвельта, специального посланника Соединенных Штатов.

Эдуарда, ставшего причиной этого беспрецедентного сборища, часто называли «Дядей Европы» — это прозвище, если иметь в виду правящие дома Европы, следовало бы понимать в буквальном смысле. Он был дядей не только кайзера Вильгельма, но также (по линии сестры своей жены) вдовствующей русской императрицы Марии и царя Николая П. Сама русская царица была его племянницей. Его дочь Мод являлась королевой Норвегии, другая племянница, Ена, была королевой Испании, а третья племянница, Мария, вскоре должна была стать королевой Румынии. Датская ветвь его жены, помимо того, что владела троном Дании, находилась в родстве по материнской линии с русским царем, а также снабдила королями Грецию и Норвегию. Другие родственники, отпрыски девяти сыновей и дочерей королевы Виктории, находились в избытке во всех королевских дворах Европы.

И все-таки не только семейные чувства или даже печаль и потрясение, вызванные смертью Эдуарда, — как известно, он проболел всего один день и умер на следующий — послужили причиной неожиданного потока соболезнований по случаю его кончины. Это было действительным признанием великих заслуг Эдуарда как короля, оказавшего неоценимую услугу своей стране. За девять коротких лет его правления Англия отошла от блестящей изоляции, вынужденная согласиться на «взаимопонимание» и заверения в преданности (но не на союзы — Англия не любит определенности) с двумя своими старыми врагами — Францией и Россией — и еще одной многообещающей державой, Японией. Изменение сил проявилось во всем мире и повлияло на отношения каждой страны с другими. Хотя Эдуард не выступал в качестве инициатора и не влиял на политику своей страны, его личная дипломатия способствовала этим изменениям.

Еще ребенком, находясь вместе с родителями с официальным визитом во Франции, он заявил Наполеону III: «У Вас прекрасная страна, и я хотел бы быть Вашим сыном». Это предпочтение всего французского в противовес или, скорее, в знак протеста против пристрастия матери ко всему немецкому продолжалось и после ее смерти и было воплощено в реальных делах. Когда Англия, с растущим беспокойством наблюдавшая за вызовом, который ей бросала программа усиления германского флота, решила забыть свои старые счеты с Францией, таланты Эдуарда — «короля-очарователя» — помогли ей плавно обойти все острые углы.

В 1903 году он направился в Париж, несмотря на предупреждения о том, что официальный государственный визит может встретить холодный прием. Встречавшая его толпа была мрачна и тиха. Лишь изредка раздавались насмешливые возгласы: «Да здравствуют буры!» и «Да здравствует Фашода!»[46]. Но король не обратил на них никакого внимания. «Французы не любят нас», — пробормотал один из его адъютантов. «А почему они должны нас любить?» — парировал Эдуард, продолжая кланяться и улыбаться из открытого экипажа. В течение четырех дней он постоянно был на публике, осматривал войска в Венсенне, присутствовал на гонках в Лонгшамп, на торжественном представлении в опере, на государственном банкете в Елисее, завтракал на Кэ-д'Орсе, сумел преобразить холодок в улыбки, когда, смешавшись с толпой зрителей в антракте, высказал галантные комплименты одной знаменитой актрисе за кулисами. Повсюду он выступал с изящными и полными такта речами о дружбе и своем восхищении французами, об их «славных традициях» и их «прекрасном городе», к которому он, по его признанию, привязан «многими счастливыми воспоминаниями». Он говорил о своем «искреннем удовольствии» от этого визита, о своей вере в то, что все старые разногласия, «к счастью, преодолены и забыты», что процветание Франции и Англии взаимосвязаны, что укрепление дружбы является его «постоянной заботой». Когда он уезжал, толпа кричала: «Да здравствует наш король!» «Редко можно наблюдать такое резкое изменение общего настроения, которое произошло здесь. Он завоевал сердца всех французов», — сообщал один бельгийский дипломат. Германский посол считал этот визит «весьма странным делом» и высказал мысль, что англо-французское сближение явилось результатом общей нелюбви к Германии. В тот же год после трудной работы, выполненной министрами, преодолевшими много спорных вопросов, это «сближение» превратилось в англо-французскую Антанту, договор о которой был подписан в апреле 1904 года.

Германия могла бы иметь свою Антанту с Англией, если бы ее руководители, подозрительно относившиеся к английским намерениям, сами не отвергли заигрывания министра колоний Джозефа Чемберлена сначала в 1899 году, а затем в 1901-м. Ни находившийся в тени Гольштейн, ни направлявший из-за кулис германскую политику элегантный и эрудированный канцлер Бюлов, ни даже сам кайзер не знали точно, в чем именно они подозревают Англию, однако были уверены в ее вероломстве. Кайзер всегда стремился заключить соглашение с Англией, но так, чтобы она даже не догадывалась о его желании подписать подобный договор. Однажды под влиянием всего английского и родственных чувств во время похорон королевы Виктории он позволил себе признаться Эдуарду: «Даже мышь не посмеет пошевелиться в Европе без нашего согласия». Так он представлял будущий англо-германский альянс. Но, как только англичане проявили признаки готовности, он и его министры стали действовать уклончиво, заподозрив какую-то хитрость. Опасаясь, что англичане будут иметь преимущества за столом переговоров, немцы предпочли вообще уйти от этого вопроса и полностью положиться на постоянно растущий флот, с тем чтобы запугать англичан и заставить согласиться на германские условия.