(151) Пифагор, как говорят, в целом был приверженцем стиля и образа мыслей Орфея и почитал богов подобно Орфею, воздвигая их в медных изваяниях, связанных не с нашими формами, а с образами богов, которые всеобъемлющи, обо всем пекутся и природа и образ которых подобны Вселенной. [144] Он возвещал их очистительные обряды и так называемые мистерии и имел об этом самое точное знание. Еще говорят, что он соединил божественную философию с религией, одному научившись у орфиков, другому — у египетских жрецов, третьему — у халдеев и магов [145], четвертое заимствовав из мистерий, совершающихся в Элевсине, на Имбросе, Лемносе и в Самофракии [146], а кое-что заимствовав у сообществ, существующих у кельтов и иберов. (152) У латинян читают «Священное слово» Пифагора, но не для всех и не всеми, а лишь теми, кто благосклонно относится к его учению о благе и не совершает ничего постыдного. Он говорил, что нужно трижды совершать возлияние богам и что Аполлон прорицает с треножника из-за того, что тройка — первое по природе число [147], Афродите же нужно жертвовать что-нибудь на шестой день, так как это число первое, которое является общим для всей природы чисел [148], а будучи поделенным любым образом, дает одинаковое значение вычитаемого и остатка. Гераклу нужно приносить жертвы на восьмой день месяца, помня, что он рожден семимесячным. (153) Пифагор также говорит, что в храм нужно входить в чистой и белой одежде, в которой не спали, помня о том, что сон, так же как черный и огненный цвет, — свидетельство праздности, а чистота — свидетельство честности и справедливости помыслов. Он предписывает, что, если в храме нечаянно прольется кровь, нужно очистить храм или золотом, или морской водой, потому что вода возникла первой, а золото — самая прекрасная вещь, и по ним измеряется ценность всех вещей. (154) Он также запрещает рожать в храме, так как неблагочестиво в храме облачать божественную часть души в тело. Он запрещает на праздниках стричь волосы и ногти, считая, что власть богов нельзя оставлять ради умножения наших благ. Он запрещает убивать в храме даже вошь, полагая, что божество не должно быть причастно ничему чрезмерному и гибельному. Он говорит: «Почитай богов кедром, лавром, кипарисом, дубом и миртом, не чисти ими ни тело, ни зубы, считая, что это [149] первое порождение влажной природы, питавшее первую нерасчлененную материю». Вареную пищу он запрещает жарить, говоря, что кроткое не нуждается в гневе [150]. Следуя магам, он не позволяет сжигать тела умерших, желая, чтобы смертное не было причастно ничему божественному. [151] (155) Он считает благочестивым сопровождать к могиле умершего в белых одеждах, намекая этим на простую и первую природу соответственно числу и началу всех вещей. [152] Главное — он призывает клясться честно, и хотя будущее далеко, но для богов нет ничего далекого. Он говорит, что больше благочестия в том, чтобы претерпеть несправедливость, чем в том, чтобы убить человека (ибо суд совершается в Аиде), если подумать о природе души и природе ее первой сущности. Он запрещал делать гроб из кипариса, так как из кипариса сделан скипетр Зевса, или по какой-либо другой мистической причине. Он предписывал совершать возлияние перед алтарем Зевса-Спасителя, Геракла и Диоскуров, воспевая Зевса, начало и главу пищи, Геракла — природную силу и Диоскуров как образец согласия всех вещей [153]. (156) Он говорит, что возлияние следует нести не закрывая глаз, так как он считал, что ничто прекрасное не заслуживает стыда и позора. Он предписывал всякий раз, когда гремит гром, прикасаться к земле, показывая, что мы помним о происхождении всех вещей. Входить в храм он предписывал справа, а выходить слева, полагая, что правое — начало так называемой нечетности чисел, которая божественна, а левое — символ четного и распадающегося. [154] Вот так описывают проявления благочестия Пифагора, а об остальном, что касается его благочестия, можно догадаться из сказанного, так что я заканчиваю разговор об этом.

(157) Важнейшим свидетельством его мудрости, если говорить прямо, следует считать записки пифагорейцев, содержащие правду обо всем, отделанные по сравнению со всеми прочими сочинениями такого рода, покрытые, словно нетронутым пухом, старомодным налетом древности, составленные с помощью божественного знания, полученного свыше, полные мыслей и проницательные, замысловатые и разнообразные по форме и содержанию, исключительно простые и совершенные по стилю, насыщенные до предела очевидными и бесспорными фактами, изложенными научно и полно (такое изложение называется силлогизмом), если читать эти записки соответствующим образом, чтобы это чтение не было второстепенным или поверхностным. Итак, эти записки передают от первоисточников знание об умопостигаемом мире и богах. (158) Итак, Пифагор учит обо всех природных явлениях и дает полный очерк двух частей философии — этики и логики. Он дает всяческие математические знания и излагает лучшие науки. В целом, в человеческих знаниях о чем бы то ни было нет ничего, что не было бы детально изложено в этих сочинениях. Итак, если признать, что из приписываемых Пифагору сочинений одни подлинные, а другие составлены на основе его лекций и поэтому не называют авторов и отсылают как к автору к Пифагору, то из всего этого очевидно, что Пифагор был достаточно сведущим во всей мудрости. Но говорят, что он отдавал предпочтение геометрии. Ведь у египтян хорошо разработана геометрия, так как еще с древних времен и из-за разливов по воле богов Нила образованные египтяне были вынуждены измерять всю землю, на которой они жили, и поэтому наука была названа «геометрией» (землемерие). Но и исследование небесных явлений, в котором также был сведущ Пифагор, не остается у них в небрежении. Действительно, представляется, что все его геометрические теоремы происходят из Египта, а теоремы о счете и числах, как говорят, изобретены финикийцами. Учения о небесных явлениях некоторые равно относят и к египтянам, и к халдеям. (159) Пифагор, как говорят, заимствовав все это и умножив знания, развил их и вместе с тем ясно и стройно изложил своим ученикам.

Действительно, он первым придумал название «философия» и сказал, что она есть стремление, как бы любовь к мудрости, а мудрость есть знание истины, заключенной в сущем. Сущее он признавал и говорил, что оно нематериально, вечно и что только оно деятельно, — такими признаками обладают лишь бестелесные вещи. Далее, материальные и телесные виды, называющиеся похожим именем существующих, по причастности к сущему, подвержены рождению и гибели и никогда не являются истинно сущими. Мудрость же есть знание о собственно сущем, а не о соименных ему подобиях, поскольку телесные вещи непознаваемы и не дают точного знания, как лишенные предела и не доступные познанию и как бы вовсе не существующие соответственно их отличию от целостности и соответственно их неспособности получить ясное определение. (160) Невозможно получить знание о вещах по природе непознаваемых. Следовательно, следует стремиться не к знанию о несущественном, но скорее к знанию об истинно-сущем, всегда неизменном и постоянном и существующем одновременно с понятием «существование». Обычно постижение существующих вещей сопровождается постижением соименных им сущностей, даже если не делать этого специально, как постижение частичного связано с постижением общего. «Поэтому, — говорит Архит, — кто хорошо постиг общее, тот сможет хорошо рассмотреть и частности, что они собой представляют». Поскольку существующие вещи не являются едиными, однородными и простыми, они сразу представляются в разнообразных и многочисленных видах: как мысленные и бестелесные виды, которые называются сущим, и как телесные и доступные восприятию, которые участвуют в истино сущем. (161) Обо всем этом он передал точнейшие знания и ничего не оставил неисследованным. Он передал людям общие знания, как, например, искусство демонстрации, определения и различения, как можно понять из пифагорейских сочинений. Он обычно возвещал предельно короткими изречениями в символической форме своим ученикам грандиозные и разветвленные рассуждения, подобно тому как Аполлон и сама природа, первый — добрыми словами, вторая — при помощи малых по величине семян, являют нескончаемое и труднопостижимое обилие мыслей и сотворенных вещей. (162) Например, такое изречение самого Пифагора: «Начало — половина всего» [155]. Не только в этом полустишии, но и в других, подобных, божественнейший Пифагор заключил искру истины для способных разжечь ее, утаив за краткостью речи необозримый и огромный размах умозрения. Или такой пример: «Все приличествует числу», — изречение, которое он очень часто произносил перед всеми. Или: «дружба есть равенство» [156], или слово «космос» [157], или, в самом деле, слово «философия», а также понятие «существование» [158], или [159], или прославленное понятие «четверица». Все эти и многие другие образы и стихи Пифагор придумал для пользы и исправления учеников, и те, кто понимал его слова, так чтили и боготворили их, что для обшины учеников они стали формой клятвы: