(241) Поскольку мы рассказали о Пифагоре и пифагорейцах, расположив материал по темам, то после этого давайте приведем также обычно упоминаемые разрозненные свидетельства, которые не вписываются в указанный порядок. Итак, рассказывают, что они призывали всех эллинов, вступавших в их братство, говорить на родном говоре [192], так как быть иноплеменником у них не поощрялось. В пифагорейскую школу приходили также и чужестранцы: япиги, луканцы, выходцы из Пицена [193], римляне. Метродор, брат Тирса, сын Эпихарма [194], применивший к медицине большую часть учения своего отца, говорит, объясняя брату учение отца, что Эпихарм, а до него Пифагор лучшим говором считали дорийский, так же как и лучшей музыкальной гармонией — дорийскую. Ионийский и эолийский говоры относятся к гармонии системы хроматизма, в еще большей степени это касается аттического говора. Дорийский же говор относится к энгармонике, (242) так как построен на гласных. О древности дорийского говора говорит такой миф. Нерей женился на Дориде, дочери Океана, и, по преданию, у него родились пятьдесят дочерей, и среди них мать Ахиллеса. Метродор говорит, что некоторые утверждают, что от Девкалиона, сына Прометея, и Пирры, дочери Эпиметея, родился Дор, от Дора родился Эллин [195], от Эллина — Эол. В вавилонских храмах мы слышали, что Эллин родился от Зевса, а от Эллина родились Дор, Ксут и Эол, и с этим согласен сам Гесиод. Более поздним поколениям нелегко понять, который из этих двух рассказов о древности правильный, или узнать что-либо достоверно. (243) Но очевидно, что и из того, и из другого рассказа следует, что старейшим говором является дорийский, после него возник эолийский, получивший имя в честь Эола, третьим возник аттический, названный в честь Аттики, дочери Краная, четвертым — ионийский, названный по имени Иона, сына Ксута и Креусы, дочери Эрехтея, и этот говор датируют тремя поколениями позже первых говоров, временем фракийцев и похищения Оритии [196], как свидетельствует большинство историков. Орфей, старейший поэт, также говорил на дорийском говоре. (244) Из медицины пифагорейцы, как говорят, более всего принимали то, что касается образа жизни, и этот вопрос у них был подробно разработан, и прежде всего они старались найти определения правильного соотношения питья, еды и отдыха. Поэтому они едва ли не первыми попытались изложить и определить нормами вопросы приготовления пищи. В большей степени, чем предшественники, пифагорейцы применяли мази, но применение лекарств одобряли меньше и использовали их главным образом для лечения гнойных ран, а хирургия и прижигания у них были менее всего в употреблении. При некоторых болезнях они произносили заклинания. [197] (245) Они, как говорят, избегали людей, разменивающих на мелочи свои знания и открывающих свои души, словно ворота харчевни, всякому встречному. Такие люди, если не находятся покупатели, сами наводняют города и, короче говоря, занимаются в гимнасиях и с юношами за деньги, беря плату за то, что не оценивается в деньгах. Пифагор же скрывал за иносказаниями многое из того, что говорил, чтобы те, кто воспитан в нравственной чистоте, поняли его ясно, а остальные, как Тантал у Гомера [198], лишь скорбели бы, слушая его наставления и ничего не вкусив. Я думаю, пифагорейцы говорили и о том, что не следует брать плату за обучение с тех, кто приходит к ним. Тех, кто берет плату, они считали хуже скульпторов и возничих, так как скульпторы, когда кто-нибудь закажет им герму, ищут дерево, пригодное для создания образа, а обучающие за плату тут же сообщают добродетельный образ жизни любому характеру. (246) Пифагорейцы говорят, что философии следует уделять больше внимания, чем родителям и земледелию, так как родителям и земледельцам мы обязаны жизнью, а философам и нашим воспитателям — хорошей и разумной жизнью, ибо они нашли правильный способ ведения дел. Пифагор считал, что не нужно ничего ни говорить, ни записывать, чтобы мысли были понятны любому обычному человеку, но первое, чему он, как говорят, учил своих слушателей, так это умению, избавившись от всякого рода невоздержанности, хранить в тайне все то, что они слышали. По крайней мере тот, кто первым разгласил природу симметрии и асимметрии среди непосвященных, вызвал, как говорят, такую ненависть, что его не только изгнали из общины и отлучили от пифагорейского образа жизни, но и соорудили ему надгробие, как будто действительно ушел из жизни тот, кто некогда был их товарищем. (247) Другие говорят, что даже божество было в гневе на тех, кто разглашал учение Пифагора. Так погиб в море, как нечестивец, тот, кто разгласил построение двадцатиугольника, то есть двенадцатигранника, одной из пяти объемных фигур, которая вписывается в шар. [199] Но некоторые говорили, что это претерпел тот, кто разгласил учение об иррациональности и бесконечно больших величинах. Все обучение у Пифагора было своеобразным и построенным на символах, афористичностью и старомодной манерой напоминающее какие-то намеки и загадки, так же как подлинно божественные изречения пифийского оракула кажутся несколько темными и труднообъяснимыми для тех, кто вопрошает оракул праздно. Вот сколько сведений о Пифагоре и пифагорейцах можно извлечь из разрозненных высказываний.

(248) Но были люди, которые враждовали с этими мужами и восставали против них. Все авторы согласны с тем, что заговор возник в отсутствие Пифагора, разногласия имеются лишь относительно того, куда он уехал: одни говорят, что он уехал к Ферекиду Сиросскому, другие — что он уехал в Метапонт. Причин заговора называют много. По одной версии, заговор составили так называемые килоновцы. Дело было так. Кротонец Килон, выделявшийся среди граждан родом, славой и богатством, но с тяжелым характером, склонный к насилию, буйный и деспотический человек, приложил все старания к тому, чтобы приобщиться к пифагорейскому образу жизни, и обратился к самому Пифагору, который был уже тогда пожилым, но по указанным причинам получил отказ. (249) Когда это произошло, и он сам, и его друзья начали жестокую войну против Пифагора и его учеников. Честолюбие Килона и его сторонников оказалось столь сильным и неодолимым, что распространилось на всех пифагорейцев до последнего. Итак, Пифагор по этой причине отправился в Метапонт и там, как говорят, умер. Сторонники же Килона продолжали враждовать с пифагорейцами и проявлять к ним всяческую неприязнь. Но все-таки некоторое время одерживало верх добронравие пифагорейцев и воля самих городов, так что, как того хотели города, общественными делами руководили пифагорейцы. Наконец злой умысел килоновцев против этих мужей достиг того, что, когда пифагорейцы устроили собрание в доме Милона в Кротоне и обсуждали общественные дела, они поджгли дом и сожгли их всех, кроме двоих, Архиппа и Лисида — они были самыми молодыми и сильными и как-то вырвались наружу. (250) Когда это произошло и города не придали никакого значения случившейся беде, пифагорейцы отошли от дел. Это произошло по обеим причинам: из-за бездействия городов (ведь они не обратили никакого внимания на столь великое бедствие) и из-за гибели самых авторитетных пифагорейцев. Из двоих спасшихся (оба были из Тарента) Архипп вернулся в Тарент, Лисид же, возненавидев проявленное бездействие, уехал в Элладу и жил в Ахайе Пелопоннесской, а затем, когда возник интерес к нему, переселился в Фивы, где Эпаминонд [200] стал его учеником и называл его отцом. Здесь он и умер. Остальные пифагорейцы, за исключением Архита из Тарента, покинули Италию. Собравшись в Регии, они восстановили там свою общину. (251) Через некоторое время, поскольку управление в городах шло все хуже… [201] Самыми главными были Фантон, Эхекрат, Полимнаст и Диокл из Флиунта, а также халкидянин Ксенофил из фракийских халкидян. И хотя школа уже приходила в упадок, они сохраняли первоначальные нравы и знания до тех пор, пока достойно не ушли из жизни.