И еще пытался понять, на самом ли деле основная вина за налет лежит лично на мне.

Пытался – и не мог.

Казань.

Апрель

В номер на 12 апреля с меня были два авторских материала. Еще один, посвященный участию казанских ученых в советском адекватном ответе на рейгановскую программу «Звездных войн», Долгов завернул на ранней стадии. На утренней планерке он объяснил приволокшей текст Наташе Соловьевой, что время настало дурное, потому не стоит подставляться по пустякам. Наташа, лелеявшая репутацию склочницы, раскипятилась и потребовала объяснений. Долгов объяснил, что, во-первых, подобные темы наши друзья в погонах любят сливать нарочно, чтобы потом брать журналистов за задницу и судить за разглашение гостайны. Нет, Наташа, до сих пор мы не подставлялись: рассказы зеленодольских конструкторов о разработке сторожевых кораблей для Индии или о пиропатронах для катапультируемых кресел истребителей посвящены давно и официально открытым темам. А с космосом можем влететь. Ведь не факт, что Союз вообще разрабатывал анти-СОИ, и не факт, что эти разработки прекращены. Во-вторых, пусть мы хоть сдохнем, все равно материал будет воспринят как натужный такой свист о боевом товариществе Казани и Москвы. Боевые товарищи, значит, в горло друг другу вцепиться готовы, а мы будем из себя «Блокнот агитатора» изображать. Мне, уж простите, дамы, как-то в падло подмахивать, когда не меня любят. Все, Наташа, диспут закрыт.

Наташа с этим решительно не согласилась, воззвав к авторитету Айрата Идрисовича как непосредственного куратора ее отдела науки и технологий. Айрат Идрисович разозлился и тоже вдарил дуплем.

– Наташа, во-первых, я умоляю не согласованные со мной темы на планерки не выносить. Во-вторых, подумай еще о такой вещи. Под замес могут попасть наши герои. Допустим, Магдиеву не понравится, что на его территории кто-то крепит военное могущество шовинистов, а Придорогину не понравится, что татарская рука залезла в мягкое стратегическое нутро страны. Получится, что мы дяденек подставили. Тебе, Наташа, это надо? – осведомился я.

– Мне нет, – обрадовался Долгов. – Я не для того газету с нуля строил, чтобы в Гапоны попасть. Это самый главный аргумент. Спасибо, Айрат Идрисович.

– Isän saw bulığız2, Алексей Иванович, – легко сказал я, потому что давно привык не обижаться на неспровоцированные подкусы шефа.

В итоге в космический номер пошел всего один «датский» текст, который, по счастью, в правке практически не нуждался. Девочка из елабужского информагентства писала очень прилично. К тому же история о том, как в Закамье приземлился один из предварительных «Востоков» с компанией мышей и тараканов, свитой очередного «Иван Иваныча» – манекена с подсаженными человеческими органами, – была самоигральной. Нужно было лишь переделать пару официозных оборотов и переставить местами абзацы, попутно отжав из них водичку и обозначив несколько юмористическое отношение к теме. В принципе, этого можно было и не делать, но тогда заметка получалась скучноватой. К тому же я не был уверен, что лет пять—десять назад какая-нибудь местная газета не писала об этом случае. Такую возможность следовало учесть, чтобы привередливый читатель не возмущался тем, что ему впаривают старую историю, а радовался тому, насколько изящно это делают. Фактами сегодня могут ограничиваться информагентства. Телевидение берет картинкой, газеты – анализом и оценкой. В общем, стилем.

Со вторым материалом была беда. Глава небольшого казанского банка нарисовал предложения о развитии ипотечного кредитования. Текст занимал восемь страниц, то есть требовал сокращения как минимум вдвое. Естественно, автор чуть не на коленях просил обойтись минимальными правками под тем смехотворным предлогом, что он сам статью ужал как мог и теперь в купели остался совершенно обезвоженный ребенок. Естественно, я клятвенно пообещал материал без нужды не трогать – так, поставить пару запятых, пропущенных вордовским редактором. И естественно, планировал резать насмерть. Умелое сокращение не вредит практически никакому тексту – а уж умения мне было не занимать: за пятнадцать лет и заяц насобачится ножницами клацать. Забавно, что пострадавшие авторы, как правило, покушения на территориальную целостность своих опусов почти не замечали, более того, научник, которого я хронически резал с особенно зверской силой, всегда пылко благодарил за бережное отношение и, по словам коллег, ставил нашу газету в пример другим, нечутко относящимся к внештатникам. Знали бы они, что со штатниками творить приходится. Взять ту же Наташу… Ладно.

Проблема была в том, что банкир написал толковую статью, лишь самую малость перегруженную дидактикой и поклонами в адрес республиканских властей. Их удаление сократило бы текст всего-то на страничку – и итоговый объем материала все равно наполовину вываливался из объема, который я самонадеянно запросил на планерке. И чохом выжигать весь политес было неразумно, поскольку заметища была-таки политической, рассчитанной главным образом на внимание тех самым властей – а они обижаются как дети, когда в обращенном к ним тексте не видят привычных комплиментов в свой адрес.

Пришлось браться за самый муторный и выматывающий метод точечной правки: вырезать по слову, если повезет – по фразе из каждого абзаца и предложения, страшно радуясь, когда удавалось выбросить строчку зараз. Вместо стандартного получаса это извращение заняло добрых полтора, к завершению которых я ненавидел ипотеку, жилищный вопрос, который так все испортил, редактирование как функцию и банкиров как класс.

В принципе, это было даже хорошо: озлобленный читатель подмечает ляпы и недостатки лучше доброжелателя. А я был очень агрессивен, когда пробегал глазами отредактированную статью. И вынужден был отмякнуть: для столь нудной (в газетах сие называется нужной) темы это был просто шедевр.

Я сбросил его на верстку и приготовился почувствовать прилив сил, бодрости и гордости оттого, что дневная норма выполнена мною досрочно – но обнаружил, что легкая озлобленность не хочет покидать такого молодца, как я. Удивлялся я недолго, до первого взгляда на часы. Пришла пора обедать – а мой организм обычно откликается на нее не желудочными руладами, а впадением в легкую депрессию.

Я тут же позвонил Татьяне, которая верстала завтрашний номер, попенял ей за то, что она до сих пор не поставила и даже не заметила лежащую в каталоге номера банкирскую статью и предложил геен эссен (даже университетская зубрежка и солидная языковая практика, обернувшиеся приличным владением немецким, не излечили меня от привитого детской игрой в шпионов очарования ломаным немецким). Получив согласие, я положил трубку и уже встал из-за стола, когда телефон торжествующе заулюлюкал. Наверняка куражилась Татьяна, имевшая гнусную привычку любую договоренность закреплять контрольным звонком в голову.

Я поднял трубку и приготовился отлаять Таньку за непристойную трату времени, но трубка мужским голосом осведомилась:

– Айрат?

– Да, слушаю вас, – взглянув на часы, сказал я.

– Привет, это Петя беспокоит. Как дела?

Я с детства глуховат, и то ли поэтому, то ли по какой другой причине плохо узнаю голоса по телефону. Не всегда помогает даже предупредительность собеседника, сходу называющего свое имя. К счастью, знакомых Петь у меня было всего двое, причем второй давно и безнадежно был Петром Николаевичем и под уменьшительно-ласкательными наименованиями в наших диалогах не фигурировал. Зато первый слегка шепелявил. Так что терзания с идентификацией исключались.

– Это у вас дела, а у нас так, делишки. Добрый день, Петь, рад тебя слышать.

Обоснованность моей поправки Петя подтвердил немедленно, сообщив, что у него ко мне небольшое дело, связанное с публикацией одного интересного материала, так что не могли бы мы встретиться в удобное для меня время, но при этом как можно скорее. Все как всегда, словом.