Каждый раз, когда реплики актеров вызывали в зале взрыв смеха, Куколка толкала Мэри под ребра:

— Мотай на ус. Вот как надо отвечать. Это и есть остроумие.

— Если бы ты хоть на минуту закрыла рот, я бы, может, и услышала, что они говорят, — прошипела Мэри и ткнула ее в ответ.

Конечно, у них было полно знакомых, а кое с кем они даже приятельствовали — например, с Мерси Тофт, или с Нэн Пуллен, или с Элис Гиббс, или с братьями Ройл, что держали кабачок за углом, — но на самом деле, как начинала понимать Мэри, у нее и Куколки не было никого, кроме друг друга. Даже когда толпа разносила их в разные стороны — той зимой они принимали участие в «потехе с чучелами» и вместе со всеми жгли чучело хозяина шелковой мануфактуры, который отказывался поднимать рабочим плату, — даже тогда Куколка и Мэри старались не терять друг друга из виду. Они говорили на своем собственном, понятном только им языке, имели свои собственные шутки. Может быть, их и разделяли целых семь лет, но они понимали друг друга с полуслова, так что если одна начинала предложение, другая всегда могла его закончить.

По ночам Куколка часто напевала одну старую песенку:

Не было такого места в Лондоне, где бы Мэри не делала этого с клиентами — начиная от вылизанных мостовых Уэст-Энда и заканчивая перепутанными улочками в районах кокни, где, как краски в огромном чане, смешались испанские евреи, индийские матросы, черные и китайцы. Она отдавалась бондарям и башмачникам, точильщикам и стекольщикам, сторожам и акцизным чиновникам, и мяснику с грубыми обветренными руками. В толпе, что собралась в Мурфилдс по случаю проповеди знаменитого мистера Уэсли, Мэри три раза поработала рукой и получила в общей сложности два шиллинга. Она раздвигала ноги перед каменщиком-ирландцем в Мэрилебоне, перед ткачом-французом — он оказался гугенотом — в Спайталфилдс, перед джентльменом-плантатором, который только что прибыл с Ямайки, и перед студентом-эфиопом, который изучал медицину. С него Мэри запросила двойную цену; ходили слухи, что у чернокожих огромный член, и она побоялась, что эфиоп ей что-нибудь повредит. Однако выяснилось, что хозяйство у него не больше, чем у обычного англичанина, и таким образом Мэри узнала еще кое-что новое. Ей был знаком каждый уголок большого города — от почтовой кареты, что ходила по Пэлл-Мэлл, до ограды церкви Святого Климента, до комнатушки наверху «Ягненка и флага» на Роуз-стрит. Ту комнату снимал один погонщик скота из Уэльса.

— Полежи спокойно, — сказал он Мэри после того, как все закончилось. Как и все уроженцы тех краев, он слегка пришепетывал. — Просто полежи спокойно, красотка, и я заплачу еще два пенса сверх.

У нее выдалась пара неудачных ночей, но она постаралась поскорее о них забыть. Однажды, когда Мэри явилась домой со следами ногтей клиента на шее, Куколка назвала ее мямлей и простофилей и показала, как ударить мужчину коленом, чтобы у него еще неделю болели яйца.

Мэри знала, что никогда не умрет с голоду. Теперь она была в этом уверена. Мокрая щелка притягивает мужиков, как кость собаку. У нее между ног был волшебный кошелек, который никогда не пустел, — совсем как в той сказке.

После двух месяцев работы все клиенты слились в одну серую массу, но было среди них несколько таких, которые ей запомнились. Например, как тот парень с сальными волосами, что взял ее прямо у стенки кареты и — как Мэри осознала позже — по ходу дела ловко срезал у нее карман. Можно было догадаться, что это жулик, корила она себя. У него были бегающие глазки.

Одним из постоянных клиентов был молодой шотландец, которого девушки прозвали Мистер Латы. Между собой они все смеялись над ним, потому что Мистер Латы всегда надевал на себя что-то вроде мешочка из оболочки овечьего кишечника.

— А это еще что такое? — встревоженно спросила Мэри, когда увидела его самый первый раз.

— Кондон, — ответил шотландец, высвобождая из корсета ее грудь. — Из соображений здоровья.

Мэри вытянула руку, отстраняя его.

— Каких таких соображений?

Мистер Латы пожал плечами:

— Он защищает меня от нехороших болезней. От сыпи, разных выделений.

— Что? Так ты что, надеваешь этот кондон всякий раз, когда этим занимаешься?

Он нетерпеливо дернул шнурки корсета.

— Ну, не с леди, ясное дело. Только с… девушками из города.

Мэри пронзительно рассмеялась — совсем как Куколка, подумала вдруг она.

— А как же мы? — спросила она, тем временем как Мистер Латы уткнулся лицом в ее груди и задрал юбки. — Разве мы, шлюхи, не можем подцепить от вас «насморк» или «клубничку»? Точно так же, как и вы от нас?

Он изумленно посмотрел на нее, будто не ожидал, что она вообще может рассуждать.

— Ну… в вашем ремесле иначе не бывает, — выдохнул он и принялся раздвигать ей колени, придерживая при этом свой футляр.

Но Мэри решила задать еще один, последний вопрос.

— А я могу купить этот кондон?

— Конечно можешь, — с невозмутимым лицом ответил Мистер Латы, но тут же ухмыльнулся. — Вот только я не представляю, на что ты его наденешь.

Через секунду он был уже внутри, глубоко-глубоко, и ему стало совсем не до разговоров.

Одним из лучших мест для охоты был Сохо-сквер часов в пять утра. Как раз в это время заканчивались балы по подписке, что устраивала миссис Корнелис, и лорды выходили на улицу. Однажды Мэри уединилась в кустах с джентльменом, который оказался членом парламента. Он без конца болтал о каком-то месье Мерлине, появившемся на балу в туфлях на колесиках.

— На колесах! Честное слово!

— Не может быть, — пробормотала Мэри и потерла выпуклость на его панталонах. Какой невероятно мягкий бархат, машинально отметила она.

— Он мчался как птица — пока не врезался в зеркало миссис Корнелис. Грохот, кровь, битое стекло повсюду… н-да, доложу я вам. Бедный лягушатник.

— Бедный лягушатник, — повторила Мэри, высвобождая из панталон немного кривоватый член. — Бедный, бедный маленький лягушатник.

— Не такой уж и маленький, а? — несчастным голосом спросил он.

Должно быть, лорд был сильно пьян или бредил — что за дикую историю он выдумал, подумала Мэри. Но, взбираясь на него верхом, она видела перед глазами эту картинку — маленький француз, несущийся над землей, словно ласточка, прямо навстречу беде.

Как-то раз ей повстречался носильщик с надорванной спиной — он таскал носилки богатым горожанам, чтобы заработать себе на жизнь, и каждый шаг причинял ему неимоверные страдания. Он даже заплатил за комнату, чтобы они смогли сделать это лежа. Мэри устроилась сверху и пообещала, что не будет его трясти. И какое же это оказалось наслаждение — немного поспать после всего! Мэри приснилось, что она едет по городу в королевской карете, украшенной золотом.

Очень разборчивой она, конечно, не была. Уличные мисс не могли позволить себе такую роскошь, «не то что эти сучки из борделей, что валяются на бархатных диванах», по выражению Куколки. Мэри ложилась даже с борцами, что дрались на ярмарках, — их лица были искорежены чужими кулаками. Однажды ей попался матрос, у которого было только одно яичко; второе было выедено сифилисом. Он клялся, что давным-давно вылечился, но Мэри все равно ограничилась «ручной работой». Теперь мало что могло внушить ей отвращение. Она не отказывала клиентам, которые просили их высечь, — эти парни любили играть в строгую мать и непослушного сына. Самый первый раз Мэри еще подумала, что это странно: мужчина, который хочет, чтобы ему причинили боль, вместо того чтобы причинять боль самому. Как-то раз ей попался извращенец, который пообещал ей два шиллинга за то, что она позволит плюнуть себе в рот. Единственными, с кем Мэри никогда не связывалась, были угольщики; ее воротило от запаха угольной пыли и начинало казаться, что она снова сидит в подвале на Черинг-Кросс-Роуд.