Но Цезарь! Ее сердце снова заколотилось, как будто она увидела его воочию, почувствовала запах его напомаженного парика и крепкого мускулистого тела. Если бы только это был кто-то другой! Кто угодно, но не он! Мэри невольно прикрыла рот рукой, словно защищаясь от ножа. Как будет выглядеть ее лицо, если Цезарь отрежет ей губы?

Она попыталась рассуждать здраво. Сколько возьмет миссис Фаррел за то, чтобы отозвать Цезаря обратно? Но теперь дело осложнилось. Жертва сумела обмануть его и ускользнуть от расправы. Задета его честь, и он непременно захочет с ней поквитаться.

Она не могла сидеть спокойно. Цезарь мог войти в таверну в любую минуту, спокойный и подтянутый, в своих белоснежных одеждах и с длинным ножом в руках. Найдется ли здесь хоть один человек, который вступится за нее? Никто и никогда не вставал на пути у Цезаря — во всяком случае, никто из ныне живущих. Не выдержав, Мэри вскочила на ноги и выбежала из «Чеширского сыра». Бидди Доэрти, ничего не заметив, продолжала что-то бормотать над кружкой с элем.

Она шла по Стрэнду и старалась не встречаться ни с кем глазами. В конце концов Мэри низко опустила голову и перешла на бег. Снег крошился под ногами, словно перемерзшее сало; туфли тут же намокли. Каждый раз, сворачивая за угол, Мэри искала глазами Цезаря. Один раз ей показалось, что он идет навстречу, и она метнулась в ближайший переулок, так быстро, что упала и промочила платье до самой верхней юбки. Но это был не Цезарь, а какой-то другой черный мужчина, лакей в раззолоченной ливрее.

Если бы на ее месте оказалась Куколка, она бы только посмеялась в лицо опасности. Она как ни в чем не бывало расхаживала бы по улицам, весело приветствуя старых клиентов, подзывая новых. Если бы Мэри была Долл Хиггинс, она вывернула бы старую жизнь наизнанку, словно грязную юбку, и надела ее снова. Но она была всего лишь Мэри Сондерс, и кто-то охотился за ней на этих грязных скользких улицах, и все, о чем она могла думать, — это бежать. Бежать, бежать, бежать.

Она вдруг вспомнила спутника Мистера Латы, старика с запачканными чернилами пальцами. «Так не годится», — сказал он. Эти слова стучали у нее в голове, будто крохотные молоточки.

«Я больше не могу быть мисс», — решила Мэри. Только не после того, как спала два месяца на чистых простынях. Все это было весело и забавно только с Куколкой. Без нее это совсем не жизнь. Должно быть на свете что-то получше.

Она пошла вдоль реки, чтобы не попасться на глаза знакомым. Кое-кто может захотеть заработать шесть пенсов и сообщить Цезарю, где ее искать. Порывшись в сумке, Мэри вытащила муслиновую косынку, набросила ее на голову и прикрыла лицо. Вода струилась в берегах, словно эль в чьей-то гигантской глотке. От холода подгибались колени; один неверный шаг — и она окажется в ледяной воде. Любой житель Лондона, который хоть раз видел, как хохочущие лодочники подцепляют баграми плавающий кверху задом труп, — тому, кто не хохотал, оставалось только выть, — знал, что жизнь длится ровно столько, сколько ты можешь ее выносить. Но сегодня это может и не получиться, подумала Мэри. Темза напоминала ледяную кашу. Если прыгнуть вниз, то льдины не дадут погрузиться в воду, а стиснут со всех сторон и медленно повлекут вниз по течению, словно мусор.

— Простите, мне сказали, что вы едете в Монмут.

Лошадь, что стояла ближе всех, подняла хвост и вывалила на мостовую кучу дерьма. Мэри еле успела подобрать юбку. Это синее шерстяное платье — она купила его в лавке и переоделась в какой-то подворотне — было единственным приличным в ее гардеробе. Теперь от него зависело практически все.

Возница вытащил из почерневшего рта трубку, сдвинул на затылок мятую шляпу и оглядел ее с головы до ног:

— Может, и еду. Что с того?

Мэри выпрямилась. Неужели он понял, кто она такая? Разве можно догадаться, что она мисс? Косынка заправлена в корсаж, на голове новенькая соломенная шляпка, лицо отмыто дочиста, словно у ребенка, — ни следа краски, она даже не потерла губы красной лентой. Может, на ней стоит особое клеймо, даже сейчас, когда она бросила старое ремесло?

— Где именно находится Монмут? — спросила Мэри. Она сильно волновалась, и от этого ее голос прозвучал особенно сердито.

Возница ухмыльнулся. Нет, он ни о чем не догадался, решила Мэри. Чему она действительно научилась в Магдалине, так это играть роль приличной девушки.

— Во Франции, — бросил возница.

Мэри нахмурилась. Франция где-то там, за морем, это она знала точно. Если бы мать приплыла на корабле, она бы непременно об этом упомянула.

— Это не в Англии, — осторожно заметила она.

Возница расхохотался. Как будто смех уже давно сидел у него в горле и наконец-то вырвался наружу.

— Не-е-е-ет, — протянул он. — Это в Индии.

Мэри отвернулась.

— Все, все, дорогуша. Больше никаких шуток.

— Да я сомневаюсь, что вы и Дувр-то найдете, — бросила она через плечо.

— Монмут — это в Валлийской марке, — бросил он в ответ.

— В Валлийской марке, — медленно повторила Мэри. Как будто она знала, о чем он говорит, и не очень-то ему верила.

— На границе. Рядом с Уэльсом.

Мэри слегка затошнило. Но мать же не валлийка? Этого не может быть. Надо было внимательнее слушать ее истории. Я и моя подруга Джейн… Дома, в Монмуте… Когда мне было столько же лет, как тебе сейчас…

— Уэльс — это не Англия, да? — предположила она.

— Нет, милая. Это там, где кончается Англия.

Вскоре она уже дрожала в углу дилижанса. Надо было потратить деньги на одеяло, а не на платье, подумала Мэри. Возница называл эту колымагу каретой, но, конечно, она была недостойна такого славного имени. Раньше Мэри не приходилось ездить в карете, разве что с клиентом — «Два раза вокруг парка, кучер, и смотри следи за ямами на дороге!» — но она точно знала, как это должно выглядеть. Прежде всего, нужна бархатная обивка. И чтобы сиденья были пружинистыми и мягкими, и стекла с фаской отражали свет уличных фонарей. То, в чем она сидела сейчас, являлось не более чем огромным ящиком на колесах, который тянули восемь ленивых лошадей. Из трещины слева от нее немилосердно дуло, а окна украшали фестоны из налипшей грязи.

Возницу звали Джон Ниблетт; свое имя Мэри благоразумно не назвала. Оказалось, что дилижанс отправляется в Монмут только раз в две недели.

— Повезло тебе, — заметил он. — Найти карету, чтобы шла, куда тебе нужно, в новогодний день.

Однако Мэри уже начинала думать, что это было самое плохое решение за всю ее жизнь.

Она печенкой чувствовала, что спрятаться от Цезаря в Лондоне ей не удастся. Одно то, что она целых полдня скрывалась от его остро заточенного ножа, наверняка исчерпало запас удачи, положенный ей на всю жизнь. Если не получится выбраться из города до полуночи, завтра ее найдут в какой-нибудь подворотне в Трущобах, разделанную, словно воскресную индейку, а ее губы будут лежать в кармане у Цезаря, в качестве сувенира на память. Если она останется, чтобы похоронить Куколку, в яме для бедных будут лежать уже двое — Мэри и ее закадычная подружка. «Ты меня простишь?» — мысленно спросила она, но, конечно, ответа не последовало. Надо просто убраться отсюда подальше. Убежать от своего прошлого и от будущего, что ожидало ее в конце промерзшего насквозь тупика.

Всего несколько часов назад город, где родилась Сьюзан Дигот, был последним местом на земле, где Мэри хотела бы оказаться. Историю о том, что ее ожидает место в Монмуте, она соткала буквально из воздуха. Ей нужно было придумать что-нибудь трогательное, например байку о том, как старая подруга матери готова в любую минуту принять ее под свой кров. Эта Джейн Джонс могла давным-давно умереть. А может быть, она и думать забыла о Сьюзан Сондерс и не помнила даже ее имени. Кто возьмет к себе дочь подруги, с которой не виделись двадцать лет? Каким простаком нужно быть, чтобы открыть дверь своего дома незнакомому человеку?