Белое Движение, начатое первопоходниками, могло захлебнуться в красной ненависти после неудачи в Екатеринодаре, где пришлось оставить триста тяжело раненных белых бойцов на растерзание Красного Зверя. Восстание Донских казаков и приход полковника Дроздовского с дроздовцами спасли Белую армию. С этого времени Добровольческая армия начинает расти, идет от победы к победе. Командующим Белой армией был генерал Деникин.

Добровольческая армия, это — порыв лучшей части российской молодежи, ее святая кровь и ранние могилы от Кавказа до Орла…. жертвы за Россию! «За Русь Святую», а не за «либеральную революцию».

Книга полковника Генерального Штаба Сергеевского — позорное явление в эмиграции, в военной среде. Есть, впрочем, и весьма ценное. Это — как население провожало Государя: толпа стояла молча, как на похоронах! Это — как Государь, простившись с чинами Штаба в зале верхнего этажа, раскрыл дверь, а вся широкая лестница оказалась битком набитой солдатской массой. На приветствие Государя: «Здорово, братцы!», загрохотал такой ответ, какого я, кажется, никогда не слышал: «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество»!

И толпа, и солдаты — это была настоящая Россия в то смутное время! Это те, кто отстаивал и раздвигал пределы православной России, под вечным, священным: «За Веру, Царя и Отечество»! Это те, кто никогда не изменял Царям и Императорам Российским!

Г. Апанасенко

Завет великого Суворова был ясен и бесспорен. Мнение простого солдата, героя Бородина, дает самый идеальный образ русского офицера. Он был «слуга Царю и отец солдатам». При таком командире долг каждому солдату был тоже ясен: «Забил снаряд я в пушку туго, и думал — угощу я друга». Это — главное. Это и присяга. Об остальном позаботятся командиры, «слуги Царя», «до последнего издыхания верные Царю» военачальники.

По нашему простому крестьянскому пониманию, каждый пишущий о военных делах должен, по совести, руководствоваться и мыслями великого Суворова, и верным пониманием своего воинского долга солдатом.

Особенно это касается тех, которые пишут о трагических днях «отречения» Императора Николая Александровича от престола. К сожалению, еще до сего времени не перевелись «сочинители» разных воспоминаний. Умалчивая о ряде исключительно важных документов, они пытаются затемнить те факты, которые мешают им освещать эти события в желательном для них духе.

К числу таких сочинений относится и книга полк. Сергеевского «Отречение».

Разбор и оценку этой книге дал в своей статье в № 214 журнала «Согласие» Г.П.Апанасенко. Цель этого «сочинения» — защита генерала Алексеева и всей Ставки от обвинения в заговоре против Государя и стремление обвинить во всем происшедшем Государя.

Чтобы судить о действиях генерала Алексеева, вынудивших Государя согласиться на отречение, нужно принять во внимание некоторые предыдущие события.

«Генерал Алексеев рассказывал позже генералу Деникину, что на фронт к генералу Рузскому ездил великий авантюрист Гучков и имел с ним важные переговоры. Ездили к Рузскому и те представители думских и общественных кругов, которые посетили генерала Алексеева в Севастополе и спрашивали его мнения по поводу подготовлявшегося, переворота. Генерал Алексеев, якобы, просил этих представителей, во имя сохранения армии, не делать этого переворота, и представители, якобы, это обещали. Но, по словам Алексеева, те же представители вслед за тем посетили генерала Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение; подготовка переворота продолжалась».

(Ген. Деникин. «Очерки Русской Смуты», ч.1)

К концу 1916 года Царица Александра Феодоровна уже Рузскому не доверяла, уверенная, что он «предаст».

В этом разговоре генерал Алексеев весь налицо. На верхах армии авантюрист Гучков вербует высших военачальников для совершения государственного переворота, с устранением, а, если нужно, то и убийством, Императора, и захвата власти шайкой авантюристов. Посетившим генерала Алексеева в Севастополе представителям общественности последний не возражает, но только просит их обождать, чтобы сохранить армию. О судьбе Государя — ни слова.

Подготовка продолжалась, и генерал Алексеев терпеливо ждал, когда придет его час активно включиться в заговор. Как можно назвать эти действия, или бездействия, — изменой или только предательством? А где же клятва верности своему Государю до последнего издыхания? Где рыцарство, где воинская гордость и честь? Вместо того, чтобы арестовать этих нахалов, глава Ставки униженно просит их сохранить армию! Он уже их признал будущими повелителями, он духовно с ними и готов передать в их распоряжение двенадцатимиллионную Российскую Императорскую Армию!!

Вот полковнику Сергеевскому с этого момента и нужно было начинать писать в защиту генерала Алексеева и оправдывать его поступок, как укрывателя заговорщиков, уже согласного с их преступными действиями.

Второй вопрос: почему генерал Алексеев вызвал в Могилев, в Ставку, Императора? Полковник Сергеевский об этом не говорит, умалчивает. Но получилось странное совпадение: Государь прибыл в Ставку 22 февраля, а 23-го — в Петрограде начался бабий бунт. Гражданские и военные власти растерялись; меры к усмирению были приняты недостаточные, и через пять дней этот бунт перешел в революцию. 25 февраля Государь послал телеграмму генералу Хабалову: «Повелеваю прекратить в столице беспорядки, недопустимые во время войны». Повеление не было исполнено.

Государь 26 февраля приказал послать из Ставки лицо с неограниченными полномочиями для подавления мятежа в Петрограде. Был назначен генерал-адъютант Иванов, который того же 26 февраля и двинулся по назначению в сопровождении двух эшелонов войск. Кроме того, в распоряжение генерала Иванова было назначено семь полков пехоты, а по другим сведениям — еще и четыре полка кавалерии. Благодаря саботажу Верховной Ставки, эти войска не прибыли вовремя, и генерал Иванов ничего без них не мог сделать.

В своих воспоминаниях дворцовый комендант, генерал Воейков, пишет:

«Накануне отъезда Государя, я доложил об этом ген. Алексееву.

Я застал его в кровати. Как только я сообщил ему о решении Государя, его хитрое лицо приняло еще более хитрое, выражение и он, с ехидной улыбкой, слащавым голосом, спросил меня: «А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?». Хотя я никогда не считал ген. Алексеева образцом преданности Государю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного, в такую минуту, ответа. На мое слово: — «Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить», — генерал Алексеев ответил: «Нет, я ничего не знаю, это я так говорю». Я его вторично спросил: — «После, того, что я от вас слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете ли вы опасным Государю ехать или нет», — на что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ: «Отчего же, пускай Государь едет… ничего». После этих слов я сказал ген. Алексееву, что он должен немедленно сам пойти и выяснить лично положение дел. Я думал, что если ген. Алексеев кривит душой передо мной, то у него проснется совесть и не хватит сил слукавить перед лицом самого Царя, от которого он так много видел добра. От ген. Алексеева я прямо пошел к Государю, чистосердечно передал ему весь загадочный разговор с Алексеевым и старался разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах. Но Государь непоколебимо решил ехать в Царское Село. При первых словах моего рассказа, лицо Его Величества выразило удивление, а затем сделалось бесконечно грустным. Через несколько минут к Государю явился ген. Алексеев и был принят в кабинете. Алексеев советовал Государю не уезжать, но безуспешно.