— Ну и чудак человек, — говорит господин. — Лучше оставайся здесь, поживи во дворце!

— А мне и с матушкой неплохо живется.

— Дурак! Да оставайся здесь, будешь жить во дворце.

— А мне и в матушкиной хижине хорошо, — говорит Шамас.

— Будешь гулять здесь по садам, фрукты рвать, цветочки.

— По мне, уж лучше вереск в горах рвать.

— Будешь есть сладко.

— Хм, да раз Пеструха опять у меня, картошка с молоком всегда уж будут.

— Ой-ой-ой! — закричали вокруг него леди. — Неужели ты заберешь корову, которая дает нам к чаю молока?

— А что же? Моей матушке молоко нужно побольше вашего. И она получит его! Так что хватит мне зубы заговаривать. Отдавайте-ка мою корову!

Тут они окружили его и стали предлагать целые горы золота за корову, но Шамас наотрез отказался. Тогда, убедившись, что он упрям, как осел, они принялись его тузить.

Но все равно он до тех пор не выпускал из рук рога коровы, пока наконец резкий порыв ветра не вынес его из дворца. И вмиг он очутился со своей Пеструшкой на берегу озера. Вода была совсем спокойной, будто ее не тревожил никто с самого детства Адама, — а это было давненько, сами понимаете.

Так-то вот. Отвел Шамас-а-Снейд свою корову домой, а уж как матушка ей обрадовалась! Но только она промолвила: «Боже мой, никак наша скотинка!» — коровенка тут же развалилась, словно сухой брикет из торфа. Таков был конец Пеструшки Шамаса-а-Снейда.

— А сейчас, — сказал мой собеседник, подымаясь с камней, — пойду-ка погляжу на мою коровенку, а то, неровен час, утащат ее пыхтуны!

Я заверил его, что ничего подобного не случится, и на этом мы расстались.

Молли Роу Раферти была отпрыском — я имею в виду дочерью — того самого старика Джека Раферти, который прославился тем, что всегда носил шляпу только на голове, а не наоборот. Да и вся семейка его была со странностями, что уж верно, то верно. Так все считали, кто знал их хорошенько. Говорили даже, — хотя ручаться, что это истинная правда, я не стану, чтоб не соврать вам, — будто если они не надевали башмаков или там сапог, то ходили разутые. Правда, впоследствии я слышал, что, может, это и не совсем так, а потому, чтобы зря не оговаривать их, лучше не будем даже вспоминать об этом.

Да, так, значит, у Джека Раферти было два отпрыска, Пэдди и Молли. Ну, чего вы все смеетесь? Я имею в виду сына и дочь. Все соседи так всегда и считали, что они брат с сестрой, а правда это или нет, кто их знает, сами уж понимаете; так что с Божьей помощью и говорить нам тут не о чем.

Мало ли какие еще безобразия про них рассказывали, даже и повторять тошно. Вот будто и старый Джек и Пэдди, когда ходят, сначала одной ногой шагают вперед, а потом уж только другой, все не как у людей.

А про Молли Роу говорили, что у нее престранная привычка, когда спит, закрывать глаза. Если это и в самом деле так, тем хуже для нее, ведь даже ребенку ясно, что когда закроешь глаза, то ничего ровным счетом не видно.

В общем-то, Молли Роу была девушка что надо: здоровая, рослая, упитанная, а миленькая головка ее горела словно огонь — это из-за огненно-рыжих волос. Потому ее и прозвали Молли Роу, то есть Рыжая.

Руки и шея у нее по цвету не уступали волосам. А такого премиленького приплюснутого и красного носа вы уж наверное ни у кого не встречали. Да и кулаки — ведь Бог наградил ее еще и кулаками — очень сильно смахивали на большущие брюквы, покрасневшие на солнце.

И — чтобы уж до конца говорить только правду — по нраву она была тоже огонь, как и ее голова, и ничего в этом удивительного нет, ну, горячая, так ведь кто не испытал на себе сердечной теплоты всех Раферти? А так как Бог ничего не дает напрасно, то здоровые и красные кулачищи Молли, — если только все, что мы сказали о них, была правда, — служили ей не для украшения, а для дела. Во всяком случае, имея в виду ее бойкий характер, можно было не опасаться, что они изнежатся от безделья, и на это уж имелись верные подтверждения.

Ко всему она еще и косила на один глаз, правда, в некотором роде это даже шло ей. Но ее будущему бедняге мужу, когда бы она завела его, следовало бы на всякий случай вбить себе в голову, что она видит все даже за углом и уж, конечно, раскроет все его темные делишки. Хотя ручаться, что это именно потому, что она косая, я не стану, чтоб не соврать вам.

Ну вот, и с Божьего благословения Молли Роу влюбилась. Так случилось, что по соседству с нею жил врожденный бродяга по прозвищу Гнус Джилспи, который страдал даже еще большей красотой, чем она сама. Гнус, да хранит нас Всевышний, был, что называется, проклятым пресвитерианцем и не желал признавать сочельника, — вот нечестивец-то, — разве что только, как говорится, по старому стилю.

Особенно хорош Гнус был, если разглядывать его в темноте, впрочем, как и сама Молли. Что ж, так ведь доподлинно известно, если верить слухам, что именно ночные свидания и предоставили им счастливый случай уединиться от всех людей, чтобы обрести друг друга. А кончилось все тем, что вскоре обе семьи стали уже всерьез подумывать о том, что же делать дальше.

Брат Молли, Пэдди О’Раферти, предложил Гнусу два выхода на выбор. Говорить о них, может, и не стоит, однако один поставил-таки Гнуса в тупик, но, хорошо зная своего противника, Гнус довольно быстро уступил. Так или иначе, свадьбы было не миновать. И вот решили, что в следующее же воскресенье преподобный Сэмюел М’Шатл, пресвитерианский священник, соединит влюбленных.

А надо вам сказать, что за все последнее время это была первая свадьба между проклятым иноверцем и католиком, ну и, конечно, с обеих сторон посыпались возражения. Если бы не одно обстоятельство, этой свадьбе никогда не бывать. Правда, дядя невесты, старый колдун Гарри Конноли, мог бы успокоить всех недовольных с помощью средства, известного ему одному, но он вовсе не желал, чтобы его племянница выходила замуж за такого парня, а потому всеми силами противился этому браку. Однако все друзья Молли не обращали на него внимания и стояли за свадьбу. И вот, как я уже говорил вам, было назначено воскресенье, которое навсегда бы соединило влюбленную парочку.

Долгожданный день настал, и Молли, как ей и подобало, отправилась слушать мессу, а Гнус — в молитвенный дом. После этого они должны были снова встретиться в доме Джека Раферти, куда после обедни собирался заглянуть и католический священник, отец М’Сорли, чтобы отобедать с ними и составить компанию пресвитеру М’Шатлу, который и должен был соединить молодых.

Дома не осталось никого, кроме старого Джека Раферти и его жены. Ей надо было состряпать обед, потому что, по правде говоря, несмотря ни на что, ожидался пир горой.

Быть может, если бы знать все наперед, этому самому отцу М’Сорли следовало, помимо обедни, совершить еще обряд венчания, — ведь друзей Молли все-таки не очень устраивало, как освящает брак пресвитер. Но кто бы стал об этом заботиться: свадьба тут — свадьба там?

И вот что я вам скажу: только миссис Раферти собралась завязать салфетку с большущим пудингом, как в дом вошел разъяренный Гарри Конноли, колдун, и заорал:

— Громом вас разрази, что вы тут делаете?!

— А что такое, Гарри? Что случилось?

— Как что случилось? Ведь солнце-то скрылось совсем, а луна взошла и вон уж куда подскочила! Вот-вот начнется светопреставление, а вы тут сидите как ни в чем не бывало, словно просто дождь идет. Выходите скорее на улицу и трижды перекреститесь во имя четырех великомучениц! Вы разве не знаете, как говорит пророчество: «Скорее наполни горшок до краев» (он, наверное, хотел сказать: не переполняйте чаши терпения). Вы что, каждый день видите, как наше светило проваливается в тартарары? Выходите скорее, говорю я вам! Взгляните на солнце — и увидите, в каком ужасном оно положении. Ну, живей!

О господи, тут Джек как бросится к двери, и жена его поскакала, словно двухгодовалая кобылка. Наконец оба очутились за домом, возле перелаза через изгородь, и принялись высматривать, что не так в небе.