Мама, это любовь, – говорит она.

Мама, вы не понимаете, это любовь подкралась ко мне, – говорит она.

Как убийца, с ножом в руке, – говорит она с надрывом.

И пронзила меня всю, – говорит она.

Все мое сердце, – говорит она, глянув, почему-то, себе в пах.

Я приведу завтра его знакомиться с вами, – говорит она.

Он такой… – говорит она.

Мама, он сильный, успешный и миллионер, – говорит она.

Мы познакомились в самолете, – говорит она.

Мама, поговори с папой, я хочу свадьбу в Органном Зале, – говорит она.

Знаю, что только концерты Баха, а мне СРАТЬ, – говорит она.

Я хочу свадьбу в Органном Зале, – повторяет она жестко.

Скажи папе, пусть не бухает сегодня сильно, – говорит она.

Пусть будет в форме завтра, – говорит она.

Ты обмолвись случайно, ну, во дворе, – говорит она.

Что, мол, Наташа завтра с женихом-миллионером приедет, – говорит она.

Знакомиться, – говорит она.

Мы приедем на лимузине, – говорит она.

Пусть обосрутся все от зависти! – говорит она.

Шы пунктум! – («и точка» на румынском – прим. В. Л.), говорит она.

Кладет трубку. Глядит в раскрытое окно лимузина с любовью. Мы видим генерала спереди (до пояса, естественно – В. Л.). На его мускулистой груди появляются две руки с искусственными ногтями – это Наташины – и ласково гладят.

Коля, а Коля, – говорит она.

Чего, Наташка, – говорит генерал.

Давай завтра к маме с папой съездим, – говорит она.

А то они волнуются… – говорит она.

Не вопрос, Наташ, – говорит товарищ генерал.

Завтра и съездим, – говорит он, улыбаясь (как советский комбайнер из совхоза «Ленинский Путь», который (комбайнер) сумел не засыпать трое суток и успел убрать не 678, а 789 га свежей ржи, и утереть таки нос этим задавакам из конкурирующего совхоза «Путь Ильича», и благодаря которому вымпел «Победителям соцсоревнований» будет теперь висеть не в их доме культуры, а в нашем!)

М-мммр, – мурлычет сзади Наташа.

Вид сверху. Блаженное, счастливое лицо Наташи, которая прижалась к спине своего мужчины. Генерал, поднявший руки за голову, наслаждается свежим воздухом. На обочине – лимузин. Мимо стремительно проносится что-то невероятно грязное, старое, захламленное. Камера опускается до уровня лиц, мы видим боковое стекло маршрутного такси – мельком, – в нем – завистливые лица соотечественников Натальи. Мы слышим выкрик какой-то женщины:

Ши мей курва ешть, – успевает выкрикнуть она в окно. («Какая вы все-таки курва» – перевод с румынского)

Проституткэ мэй ешть, оае, – кричит она. («А еще Вы овца и проститутка» – перевод с румынского).

Чего, чего они? – доброжелательно говорит генерал.

А, это на румынском, – говорит Наташа.

Доброго пути желают, – говорит она.

Прижимается еще крепче, рука скользит вниз. Генерал хмыкает, девушка хихикает. Снова вид сверху. Над парой появляется бабочка и кружит. Подлетает к экрану и заслоняет его.

Крупно – орнамент золотистых крыльев (сценарист, как и все уроженцы Молдавии, питает страсть к показной роскоши и позолоте – прим. сценариста)

Золотое сияние…

ХХХ

Яркое, золотое сияние.

До того, как зритель решает, что он вновь видит внутренние палаты Кремля или бабочку, камера ловко отъезжает назад, и мы видим перед собой колорадского жука. Очень упитанного… солидного. Он ползет вроде бы неторопливо, но вся его фигура как бы свидетельствует о том, что при необходимости он засеменит лапками так быстро, как только возможно. От этого он выглядит, как представитель молдавских неправительственных организаций или молодой политик Российской Федерации. Еще он похож на зебру, будь зебра маленькой, шестиногой, и насекомым. Мы слышим хриплое дыхание. Голос:

Ну, чем не зебра, – говорит он.

Только маленькая, с шестью ножками, – говорит она.

И насекомое, – говорит она.

Отъезд камеры. Мы видим, что жук полз по травинке на лужайке. Это огород четы, очень похожей на чету президента США, Барака Обамы. Женщина, похожая на Мишель Обама, стоит над жуком на четвереньках, глядит на насекомое внимательно, во взгляде мы не видим ни брезгливости, ни отвращения, ни ненависти… Она лишь изучает жука, как Америка – весь остальной мир. Мишель одета в комбинезон, состоящий из шортов и фартука, из-за этого она – благодаря фигуре – напоминает трогательную долговязую девочку-подростка. Сходство усиливает прядь волос – конечно же, Непокорная, – которую Мишель то и дело сдувает, потому что прядь падает ей на лицо. Снова – жук, он почти уже скрылся в траве. Мишель улыбается.

Фу ты, ну ты, – шепчет она.

Протягивает руку – из нее получилась бы хорошая баскетболистка, думаем мы, – и подставляет жуку свой блестящий, красный, очень длинный ноготь. Жук не идиот, он застывает, потом разворачивается и пытается бежать в другую сторону. Так могло бы продолжаться очень долго (например, Вы так мучили в детстве муравьев и жуков-пожарных – не так ли? – прим. сценариста). Но женщине, похожей на Мишель Обама, эта игра надоедает (мы попадаем на лужайку в самый ее разгар), так что она, вместо того, чтобы вновь подставить ноготь жуку и посмотреть, захочет ли он на него забраться, просто аккуратно берет насекомое, зажимает в кулаке. Встает и идет к Белому Дому.

Камера берет ее снизу, мы видим босые ноги, траву, белое здание, заходящее солнце… Общая картина очень напоминает девочку-негритянку, которая возвращается домой после изнурительной работы на хлопковой плантации (ведь комбинезон у женщины джинсовый, спохватившись, примечает сценарист – В. Л.). В лучах закатного солнца, красивая, стройная, босоногая… Не хватает лишь Магического Чернокожего Спиричуэлса, на который дрочат продвинутые московские любители Запада (этим изящным словосочетанием автор сценария стал заменять, после замечаний критиков, стандартных «пидаросов и любителей журнала «Афиша») в упор не замечающие ни «Бурановских бабушек», ни того, что Адель и Эми Вайнхаус, певшие лучше черных, вовсе ими – черными, – не были (ну хорошо, насчет бабушек я согласен – В. Л.).

Словно подслушав это потаенное желание зрителя, Мишель, медленно идя в дом, запевает.

Разумеется, она поет в стиле Магический Черный Спиричуэлс.

Мы слышим ее чарующий, низкий, грудной голос.

Причем поет она, почему-то, на румынском языке

(вот такая дань такого уважения вот такой вот родине – прим. сценариста).

Чине а фост ла армата, – поет она («тот, кто хоть раз был в армии на хлопковых полях/в армии/в тюрьме – здесь и далее перевод с румынского автора сценария).

Ел ну а уита ничьодатэ! – поет она («тот никогда, никогда не сможет забыть» – поет она).

Кум не сунт храни-и-и-и-и-те, – поет она («как нас кормили там палачи» – поет она).

Саре ку пэне… – поет она («хлебом с водой/кукурузой с джином/баландой с капустой – говорит она).

Шы ун пахар де апА, – поет она с легким акцентом («И давали запить стаканом прогорклой воды» – поет она, а что с акцентом, то, все же, не родной язык, как и для автора сценария – В. Л.).

Солнце опускается еще ниже, Мишель подходит к дому совсем близко, начинает пританцовывать в такт своей песне. Мы слышим, как за кадром начинает играть целый ансамбль, мы буквально видим синтезатор и женщин, похожих на Вупи Голдберг, которую осмелился трахнуть Вуди Аллен (или она его – смотря кто вы по гендерному признаку, – В. Л.), которые одеты в костюмы негритянок-певиц религиозного хора. Мишель пританцовывает все сильнее. Она поет уже во весь голос, задрав голову к небу – быстрая ретроспектива неба, бегущие облака, завихрения, тучи, солнце, громы, молнии, туманы и дожди (тут я кажется сбиваюсь на какую-то поп-песню – прим. В. Л.) – и мы видим ее счастливое лицо.