Потом — университет. Еще четыре года. После — стажировка, причем никого сразу не распределяют на дальние объекты, и молодые спецы обмахориваются на Земле — ещё года четыре. И что же у нас получается? Четыре да четыре да четыре — итого двенадцать лет. Которые для вас начнутся только, напоминаю, после окончания средней школы, что случится не ранее, чем через год. В общей сложности, от иных планет вас отделяют тринадцать лет весьма насыщенной жизни. Тринадцать — нехорошее число, но что поделать?
— Всё это формализм! — яростно выпалил Заруба. — Косная, отжившая система! Через тринадцать лет устареют те знания, которыми мы обладаем сегодня! А там, на дальних объектах, сегодня на счету каждый такой человек! Вы же предлагаете нам вяло шевелиться здесь, в то время когда… когда… когда там… каждый…
Он сбился под ласковым взглядом Нелыкина. Тот сидел, подперев подбородок кулаком и не мигая разглядывал выступавшего — так, словно был его бабушкой, приезжающей из деревни раз в год.
— А что ж вы, товарищ, там со своими знаниями делать-то будете? — елейно спросил он окончательно стушевавшегося Зарубу. — Марс, как говорят, не загородная дача, там теоретикам туго. На Луне тоже вопросы решаются не одной только силой мысли, там еще и навык нужен. А уж на каком-нибудь Ганимеде сам чёрт оба копыта своих обломает, вместе с рогами. Так куда ж вы собрались, ребята, заочно обучающиеся, а?
Заруба ожесточенно сопел, но Гильямов подумал несколько секунд, и ответил:
— Вот там, где теоретикам тяжело, а ваши черти копыта ломают — мы опыта и наберёмся. Быстрее, чем здесь — раз в сто быстрее!
— А нет такого закона, — сказал я. — Нет такого закона, чтобы советские школьники опытом обзаводились за счёт здоровья и жизни сотен других людей.
Я подождал, пока оба путешественника нальются устойчиво красным, и продолжил, ткнув пальцем в потолок, в данный момент как бы символизирующий ледяной вакуум Вселенной:
— Вот там, граждане задержанные, любая ваша ошибка, даже самая ничтожная, обязательно обернётся катастрофой. Так что такой опыт обрести вы сможете только один раз — первый, он же последний…
На панели стола вспыхнуло окно дежурного, я ответил.
Дежурил Токорбаев — и я увидел, что его и без того не самые широкие глаза сейчас вовсе ужались до минимума.
— Товарищ майор, за диверсантами прибыл конвой! — судя по всему, эта новость его самого отчего-то весьма радовала.
— Ну, впустите конвой…
Конвоиры были старше задержанных лет, от силы, на пять. Главной была инспектор кызылординской Детской комнаты милиции лейтенант Динашева — обладательница умопомрачительных ресниц, черной косы и редчайшего казахского имени Пенелопа. Новенький бирюзовый мундир, несомненно, ей шёл, но в комплекте с этими вот километровыми ресницами и всем прочим выглядел некоей архаической нелепицей, вроде тазика, который дон Кихот из Ламанчи таскал на своей голове, полагая шлемом Мамбрина.
Санчо Пансой при инспекторе Пенелопе Динашевой состояло некое гражданское лицо, лет девятнадцати, со старательно нахмуренными бровями. На гражданском лице будто бы даже светилась надпись: «Я — студент педфака на практике; будьте снисходительны!».
Сразу после взаимных представлений инспектор начала суетиться. Она зачем-то ещё раз сняла биометрию с задержанных, ещё раз убедилась, что они — именно Гильямов С. О. и Заруба В. П., сделала ещё одну копию акта о задержании, и, в конце концов, затеяла ещё одну разъяснительную беседу.
— По Союзу это уже восьмой случай с начала года, — сообщила она почему-то Нелыкину. — В прошлом году было зафиксировано девятнадцать попыток проникновения детей и подростков на космические суда. Восемь случаев переохлаждения, десять случаев обезвоживания, иные травмы. Одного мальчика придавило погрузчиком — в результате у него серьезно повреждён позвоночник…
Субчики наверняка слышали всю эту статистику неоднократно, и не проявляли ни малейшего раскаяния по поводу возможных несчастий. Зато Нелыкин встрепенулся:
— А ведь их всех в погрузочном шлюзе отлавливают, и этих — тоже, — сказал он. — Они отчего-то уверены, что на корабль можно попасть именно таким путём…
Гражданское лицо вдруг фыркнуло:
— «Отчего-то»! Понятно — отчего. Начитались Курлыкова, вот и весь секрет. Ну, Курлыков, публицист. «Двадцать очерков с маршрута Земля-Марс-Земля». Сам-то он за пределы космопорта на Марсе не выходил, но слывёт главнейшим специалистом по побегам с Земли.
Нелыкин посмотрел на него с уважением. Он вообще пренебрегал теоретической базой, потому что в уголовном деле больше полагался на практику, в которой равных ему было не много — до операции на сердце. А тут вдруг паренёк сходу объяснил то, над чем мы ломаем голову уже третий год: почему вся эта публика рвётся именно в самый опасный погрузочный шлюз.
— Этот Курлыков много всякой ереси написал в книжке своей, — с хищным удовольствием продолжил изобличать практикант. — Просто удивительно, что ещё никто не погиб, следуя его советам. А ведь следуют! Под впечатлением от примера московского пионера Васи Середяна, якобы бежавшего на Марс и даже принятого там в бригаду связистов. Разумеется, Вася Середян существует лишь в воображении публициста Курлыкова… Эх! Взять бы его за шкирку, да заставить написать опровержение!
Белобрысый Заруба свирепо глянул на гражданское лицо и, судя по всему, собрался было заявить, что, дескать, нет такого закона — советских публицистов за шкирки хватать! — но потом вдруг передумал и с индейским хладнокровием уставился в стену.
— Ладно, — сказал я, — пакуйте эти молодые организмы.
— Что? — переспросила инспектор Динашева, моргнув несколько раз — так, что случился даже небольшой сквозняк.
— Забирайте, — я сделал рукой величественный жест. — Вы их сразу домой отправите?
— Нет, поздно уже, ночь, — ответила она. — Переночуют у нас в Центре, а утром мы их ведомственной «стрелой» отправим в Акмолинск. Там их Ольга Павловна встретит. Ребята, вы ведь знаете Ольгу Павловну?
Судя по тому, как померкли их взоры, эту самую Ольгу Павловну ребята, уж конечно, знали очень хорошо — и воспринимали её куда серьёзней, чем старых клоунов вроде меня. Должно быть, сложная женщина.
Инспектор снова засуетилась: оказалось, что собирать в дорогу аж двух старшеклассников, оснащённых аж двумя рюкзачками — занятие ответственное и даже драматическое. Наконец, усталые и недовольные ребята были готовы вернуться домой.
— Спасибо вам большое! — часто-часто замахала ресницами лейтенант Пенелопа Динашева. Смотреть на это можно было бесконечно.
— Нам — то за что? — ответил я. — Вот внизу, на пропускной, дежурит сержант Токорбаев, задержавший этих правонарушителей. Вот он — герой. В торжественной обстановке вручим ему орден. «За поимку космических зайцев», второй степени, да.
— За двоих разве не первая полагается? — хмуро пошутил Гильямов.
— За двоих — вторая. Вот если бы вы оказали сопротивление при задержании, то тогда бы была первая!
— Ага, — хмыкнул Заруба. — И нашивка за ранение. Пойдём, Гиля…
— До свиданья, девочки и мальчики, — я отсалютовал им ладонью и закрыл дверь. Даже когда они зашли в лифт, было слышно, как неистовствует Пенелопа Динашева, взывая к взрослой сознательности отдельных школьников. Вот так вот. Я им полчаса объяснял, что никакие они не взрослые, а самые что ни на есть дети (во вполне свинской, причём, манере объяснял), а она мне сейчас всю эту педагогику порушит за пять минут. «Взрослые», да уж…
Правый висок уже давно ныл пронзительно и длинно, а в левый, наоборот, вяло долбилась невнятная тупая боль.
Присев на стол, я принял свой вечерний коктейль из пилюль, запив его выдохшимся нарзаном.
— Охраниловка у нас — ни в какую, — рассеянно наблюдая за мной, сказал Нелыкин. — От верблюдов и овец ещё помогает, а от старшеклассников — уже нет. Они в нужном секторе сканеры заблокировали за минуту. А уж через три забора перемахнуть таким акробатам — тьфу. Фашистов на нас нет, вот что. Расслабились… Ты домой-то едешь?