Раньше он всегда «работал» один, с наводчиком. А потом взял себе подручного, с которым иногда выходил на «охоту». Этот подручный - Котя-Коток, как они его называют, - личность совершенно бесцветная. Этакий фертик. По-моему, лентяй страшный и ко всему дурак.

Наводчик их - тот самый Коля-Петя… - парень интересный, статный. Прозвище у него Козырь, потому что он, дескать, очень удачлив во всех делах.

В их «бригаде» есть еще дама - Галина, по кличке Красавка. Ее дело сбывать краденое, обслуживать воров, хозяйничать и так далее, вроде начпрода. Недурна собой, любит мальчиков. В общем, такая, какой ей и положено быть.

Больше всего меня поразила (хотя, должен тебе заметить, нас редко что поражает) девочка Марина, которую взяли вместе с этой шайкой. Это и была та самая форточница. Совсем ребенок. Худая, выросшая из своего кашемирового платья, бледненькая. На лице печаль, если можно так сказать, застарелая, въевшаяся. Жалко мне стало девчонку. Хотелось потрепать по плечу, что-то сказать хорошее. А что? «Не грусти, в камере не так холодно?!» Сидеть-то ей придется, и не только сидеть…

Эх, дети, дети! Больно смотреть на них, когда они к нам попадают. Иногда это уже совсем не дети, а маленькие взрослые. Ребячьего у них ничего не осталось. Знают то, что им не положено в их возрасте, на мир смотрят глазами прожженного циника. Это страшно, Игорь, пожалуй, самое ужасное в нашей работе. Профессионалов-бандитов, взломщиков, воров я не жалею, какими бы людьми они ни были (я это говорю потому, что среди них попадаются иногда на редкость одаренные).

Дети - другое дело. Из ребенка, подростка можно вылепить такого человека, какого ты пожелаешь. Даже если он уже тронут пороками. Но я смотрю на излечение их как на необходимость второй, что ли, категории. Самое главное - не допускать порчи детей, не давать улице поглощать их. То есть заняться профилактикой. А вот здесь-то мы еще и хромаем.

Ребенок чертовски деятелен по природе, пожалуй, деятельнее взрослого. Смотрю я на своих пацанов и поражаюсь: все-то время они с чем-то возятся, что-то строгают, пилят, рубят… Они и в лапту поиграют во дворе, и почитают, и подерутся, и в кино улизнуть успеют, и переделают еще массу всяческих дел. Но нужен за ними глаз да глаз. Несмотря даже на то, что Серафима у меня дома (а она, как ты знаешь, мать неплохая), конфликты с управдомом - не редкость. Можешь себе представить, что происходит, когда нет этого глаза!

А ведь сплошь да рядом именно его-то не бывает. Занятость населения колоссальная. И вот ребенок всю свою энергию начинает транжирить на улице: катается на трамвайной «колбасе», шатается по базарам.

Отсюда понятно, с чего надо начинать профилактику. Дома художественного воспитания детей (ДХВД, как у нас называют) - вот по сути дела все, что есть пока. Это хорошо, но однобоко и, главное, мало. Больше, больше, скорее и скорее надо открывать бесплатные кружки, уголки, дома, стадионы для всех ребят. Чтобы там было все - не только рояль и пение, но и техника, и гимнастика, и кино, и стрельба из винтовки… Почему так лениво мы разворачиваемся? Дети растут быстро, а мы чего-то ожидаем. Вот о чем тебе, корреспонденту, стоит подумать. Может быть, напишешь статью со временем. Материал подобрать я тебе смогу богатый. И факты, и цифры, и показания, если потребуются. Учти еще одно обстоятельство. Какие убытки несет наше государство от взрослого лодыря, пьяницы и тому подобных продуктов улицы? Не считал? А не мешало бы.

Ну ладно. Пора заканчивать. Верю, что напишешь мне. От Симы привет. Володька все спрашивает о тебе, - видно, ты ему нравишься. Сергей - тот занят авиамоделизмом. Ему ни до кого нет дела. Пиши, друг.

Жму руку Павел.

Павел Евгеньевич Быков - Тимофею Васильевичу Бакееву

Ленинград, 28 апреля 1933 года

Г р - н у Б а к е е в у Т. В.

Ваше письмо управление милиции получило. Сообщаю Вам, что Гречанова Марина Никитична, 1919 г. рождения, арестована за соучастие в краже и находится в заключении. Ее дело, наряду с другими, по окончании следствия передается в суд.

Начальник 2-й бригады Уголовного розыска

П. Быков.

Павел Евгеньевич Быков - Игорю Константиновичу Рудникову

Ленинград, 9 июня 1933 года

Здравствуй, дружище! Послание твое с бездной впечатлений получил и читал, как всегда, с большим удовольствием. Ты, я вижу, по-прежнему не унываешь, - годы тебя не берут. Так и надо, нам стареть раньше времени нельзя, успеется…

У меня же, Константиныч, не все ладно на работе. Трясли меня тут изрядно, но сейчас, кажется, улеглось. Я и сам не подозревал, что юная форточница, которая так заинтриговала тебя и историю которой ты просишь не утаивать, займет в моей жизни место большее, нежели можно было предполагать.

Случай довольно банальный. Отец погиб в гражданку. Мать только что умерла. Девочка осталась как перст, если не считать дяди, живущего в другом городе и испугавшегося взять на себя обузу воспитания ребенка. Как водится, денежные затруднения, потом случайное знакомство с воровкой, которой понадобилась комната для притона.

Запутать неискушенного человека, а ребенка тем паче, ничего не стоит. Некоторая сумма денег взаймы раз, другой - и он в сетях. Плата за долг - помещение и требование молчать. Джентльменский, так сказать, договор. Но этого мало. Чтобы девочка окончательно стала «своей», ее берут в «дело». И - все. Любой будет бояться ответа за совершенное, а следовательно - не продаст.

Все это обычное, прием затасканный. И результат тоже.

Ты спросишь, что же я нашел в ней особенного? Внутреннюю чистоту. Дети портятся быстро, как битые яблоки. Достаточно ребенку вкусить вольготной жизни, увидеть блеск богатства, хоть краденого, попробовать преступной романтики (есть и такая, дорогой мой!) и сообразить, что все сошло безнаказанно, - и он уже с гнильцой. Восстановить здоровое, хорошее начало трудно. На это уйдут годы, даже если порчинка, скажем, с игольное ушко.

В Марине не увидел я червоточины.

Через день или два после ареста группы приходит в управление угрюмого вида старик и просит меня сходить к нему домой: жена, мол, его, разбитая параличом, хочет сказать мне что-то важное.

Оказывается - соседи Гречановой (фамилия нашей форточницы) по квартире. Познакомился со старухой. Бойкая на язык, она стала мне рассказывать о Марининой семье, которую знала лет десять, а то и больше.

Часа три толковали мы с Полиной Никифоровной. Под конец старуха, бодро державшаяся все время, заплакала, запричитала и принялась умолять меня как-нибудь помочь Марине. Едва успокоил ее, но обещать ничего не мог.

А еще дней через десять пришло письмо из Оренбурга. Некто Бакеев, отец Марининой подруги, писал начальнику управления, что девочка-сирота попала, по-видимому, в воровскую шайку, что она пишет отчаянные письма, но не знает, как выбраться из этой компании. Бакеев сообщил нам адрес и просил немедленно принять меры (он не знал, что шайка уже арестована). А для доказательства вложил в конверт письма Марины.

Когда я читал письмо Бакеева, мне хотелось пожать ему руку, крепко, по-мужски. Он написал коротко, просто, в то же время требовательно: он спасал человека.

Но что было делать? Бакееву я ответил: девочка арестована и ждет суда. Это была правда, и ничего другого я ему не мог сообщить. Сам же я был занят раздумьями.

Следствие велось, были написаны протоколы, акты и показания арестованных. И все эти бумаги говорили о полной виновности Марины: была в шайке, участвовала в кражах, задержана на месте преступления. О каком бы то ни было освобождении не могло быть и речи.

Но все это формально. Я стал думать. Хорошо, ее пошлют в колонию. Что из этого получится? Будет ли это лучшим исходом? Ведь колония - наказание. А наказывать надо виновного. Формально Марина виновна, фактически - нет, в этом я был убежден. Особенно после того, как прочитал ее письмо - чистое, наивное. Если же ты накажешь ребенка зря, получится обратный результат - он может стать преступником.