Однако надо признаться, мероприятие закончилось вполне прилично. Все разошлись, оставив в памяти чудесный праздник. Олеся, казалось, забыла о гусаре. Через несколько дней наша рота выдвинулась на учебные маневры. В ходе учений мы совершили автомобильный бросок на двести верст. Организовали перевозку раненых. Проникали в тыл противника. И вернулись в постоянное место дислокации спустя три недели. Все это время я не мог найти себе места. Душа болела. И, как оказалось, не напрасно.

Штабс-ротмистр Свидерский таки отомстил мне. Он таки окончательно вскружил голову бедной девушке и, в конце концов, добился своего, соблазнил ее. Но так как он не был благородным человеком, после всего случившегося он просто забыл о своей жертве. Мать была подвалена, узнав о случившемся, да и Олеся искренне раскаивалась, но было поздно.

Через месяц после моего возвращения с маневров, уже накануне войны я узнал, что Олеся беременная! Мы продолжали видеться, да и как не видеться, если я все также жил в их доме. Отношения стали натянутыми, как струна. Мать ее каждый день старалась помирить нас. Олеся смотрела на меня глазами, полными слез. Ее взгляд напоминал взгляд провинившегося животного. Но мне было не легче. Простить ее я никак в то время не мог. Уж очень были сильны чувства, поруганные ее поступком. Эскадрон уже давно покинул место дислокации. Гусар перевели куда-то в Польшу. В скором времени началась война и нашу роту отправили на фронт. В четырнадцатом году я воевал на северо-западном фронте. А вначале пятнадцатого роту в составе железнодорожного батальона перебросили на юго-западный фронт.

На этом возможно я бы поставил точку, если бы не случилось продолжения истории. Как Вы помните, Пасху мы встречали все вместе. Ранее я познакомился со Светланой. Девушкой во всех отношениях приятной. Симпатичная, легкая в общении и скажу больше, безотказная. Правда, она немного грубовата. Что-то в ней, мне показалось, много мужского. Но, возможно, это мне только показалось. Что еще надо офицеру на фронте?! Помните мы пили и гуляли. В понедельник вечером я заступил на дежурство. Я сидел в казарме и читал, когда механик сообщил, что у ворот меня ждет пожилая женщина и просит встречи со мной. Я удивился. Кто бы это могла быть? И что Вы думаете? Это была мать Олеси! Она изменилась. Сильно постарела, осунулась и покрылась морщинами, которых раньше я не видел. Она заплакала, увидев меня. И это не были крокодильи слезы. От нее я узнал продолжение истории.

Проводив меня, Олеся сходила к бабке-повитухе и та помогла ей избавиться от плода. Но, видимо, неудачно, так как после этого Олеся заболела и стала угасать. Ее мучили боли в животе, постоянные кровотечения. Она перестала радоваться жизни и постепенно умирала. Ее любовь ко мне воспылала с прежней силой. Мать, видя, как умирает ее дочь, решила, что, возможно встреча со мной и мое прощение спасет Олесю. Она оставила дом и, узнав каким-то образом, место моей службы, приехала сюда и привезла с собой умирающую дочь. Они поселились в том самом доме, откуда мы с Вами возвращаемся. Сначала я наотрез отказался встретиться с Олесей, но потом что-то дрогнуло внутри, и я решил увидеться с несчастной. Причем, наверное, любовь умерла уже. Во мне проснулась жалость и, не смейтесь, христианское сочувствие, что ли.

Увидев Олесю, мое сердце разорвалось словно бомба. Вы видели девушку! Она тает на глазах. Встретив меня, девушка призналась мне в любви и просила простить ее. Я, конечно, сразу же простил ее! Разве кто-нибудь не сделал бы тоже самое на моем месте?! В знак моего прощения я предложил ей руку и сердце, в надежде, что это спасет ее. Через неделю я договорился с тем попом, что он нас обвенчает. Ну, а поскольку я хотел, чтобы все выглядело, впрочем, и было по-настоящему, я пригласил Вас в шаферы.

Дальше Вы все знаете, видели собственными глазами. Олесе свадьба не поможет. С каждым днем ей становится хуже. Доктор сказал, что ей осталось совсем немного времени!

Иван замолчал. Я украдкой взглянул на него. Из его глаз текли крупные слезы. Он вытирал их рукавом кожанки и с трудом управлял тяжелым автомобилем.

ГЛАВА 14.

Сестры милосердия.

В чем красота женщины? Кто-нибудь серьезно размышлял над этим, казалось, очень простым вопросом? Какие черты лица или пропорции ее тела считаются у мужчин красивыми? Что это за деталь или размер, взглянув на который мужчина воскликнет: «Боже, как она красива!»? Причем, как оказывается, в разные времена эти детали были различны. Вспомните Рубенса. Его красота сегодня кажется нам, мягко говоря, странной. Эти объемные женские формы со складками! Да что так далеко ходить! А Кустодиев!? А Брюллов?! Разве красота их женщин всеми оценивается сегодня? Нет! Сегодня скорее красива девушка худенькая, бледненькая, истощенная и слабая, даже больная. Вот эталон сегодняшней красоты. Но и в этой худобе мы по-разному видим красоту. Вот две худенькие и стройные девушки. Но отчего-то одна признается нами красавицей, а другой мы отказываем в этом звании. Почему? Возможно все дело в нас самих. Одни любят лицо, другие длинные и худые ноги, третьим важна толстая коса, четвертым большая грудь, пятым - образ в целом.

Я лежал на кровати и смотрел на Машу. Почему она мне кажется красивой? Черты лица. Они превосходны. Густые волнистые волосы спускаются на тонкие плечи. Ключицы не спрятались, а наоборот подчеркивают худобу девушки. Прямая, как доска спина. Тонкая талия. Длинные ноги. Она эталон красоты. Но это мой эталон. Возможно, кому-то она не покажется красавицей. Но для меня ее красота заключается не только во внешнем облике. Она красива и внутри. Красива ее душа. Только при сочетании этих двух сторон человека можно говорить о его красоте. Меня умиляет ее отзывчивое сердце, оно открыто для внешних раздражителей. Оно способно сопереживать и сострадать, оно будет радоваться чужому счастью.

- Милый что ты так внимательно меня рассматриваешь? – прервала мои мысли Маша.

- Я любуюсь тобой…

- Я не картина и не скульптура, я живая.

- От этого ты не становишься менее красивой. Но, отчего-то я уверен, что даже не будь ты идеально красивой, я все одно полюбил бы тебя! Ты мой милый и родной человек.

Маша повернулась ко мне и перестала расчесывать волосы. Стройная грудь, ни чем не прикрытая посмотрела на меня вслед за хозяйкой.

- Ты никогда мне об этом не говорил…

- Я всегда это чувствовал.

- А почему не говорил? – улыбнулась Маша. Она подползла и легла ко мне на грудь, словно ласковая кошка уткнулась в руку любимого хозяина.

- Если ты поняла, то не в моем характере выставлять свои чувства на показ. Я очень долго привыкаю к людям.

- Ну, если то, сколько мы с тобой это долго, то, сколько же быстро? Через неделю?

- На следующий день.

- А такое бывает?

- На фронте все бывает. Тут за один день проносится вся жизнь. Ты не знаешь, что будет завтра. Сегодня мы с тобой лежим и милуемся, а завтра меня могут послать на передовую и первая же пуля, прилетевшая в окоп, сразит меня…

- Не говори так! – испугано вскрикнула Маша.

- …Но ведь и ты бываешь на передовой… и я очень волнуюсь за тебя!

- Не бойся. Со мной ничего не случится. Я заговоренная. Да и к тому же мы не воюем, а только выносим раненых и оказываем первую помощь.

- Я все одно очень волнуюсь за тебя!

Маша подняла голову и поцеловала меня в губы:

- Я люблю тебя, и моя любовь будет вечной…

Я ответил на ее поцелуй. Она перевернулась, села и обняла меня. Мое спокойствие исчезло. Я повалил ее на спину и стал осыпать поцелуями…

- Мне пора! Я уже опаздываю! – Маша вскочила и стала метаться по комнате в поисках одежды.

- Мне тоже надо идти, так что пойдем вместе, тем более нам по пути, - я тоже встал, влез в галифе и натянул гимнастерку.

Через минут десять мы вышли из дома. Маша взяла меня под руку. Со стороны, наверное, могло показаться, что муж и жена вышли на прогулку, только они очень спешат домой. Широко шагая, мы дошли до главной улицы. Здесь наши дороги должны были разойтись. Моя рота располагалась направо, а госпиталь – налево. И мы расстались бы сразу, если бы не печальное шествие, перегородившее всю улицу. Длинная вереница крестьянских телег медленно двигалась в сторону госпиталя. Рядом с телегами, понурив головы, шли солдаты и служащие госпиталя. На телегах сидели и лежали раненные солдаты и офицеры. Их головы, руки, ноги, забинтованные кое-как на скорую руку, кровоточили, и красные пятна алели на белых повязках. Мы остановились и стали провожать взглядом проезжающие мимо телеги. Боже! Вереница казалась нескончаемой. На некоторых телегах никто не сидел. Но из-под плотных покрывал то там, то тут торчали ноги, некоторые в сапогах, а некоторые в ботинках. Головы людей были скрыты под покрывалами. Рядом с такими телегами сопровождающие казались особо понурыми.