- Извините, Станислав Максимович…Я же говорил, что плохо играю…

- Без одной, господа! – подытожил Минский.

- Это точно, - вздохнул я, собирая карты для новой раздачи.

Первый снаряд разорвался где-то за нашим блиндажом, шагах в ста. Он пролетел со свистом над окопами и своим появлением открыл начало артиллерийского обстрела наших позиций. Игры закончились. Второй снаряд противно пропел вслед за первым в секундную разницу и взорвался уже не так далеко. Австрийцы пристреливались. Значит ли это, что чехам удалось без потерь отступить, и план капитана был сорван? Следовало ли нам ждать контратаки противника? Минский быстренько собрал карты, и спрятал их в карман шинели.

- С Вашего разрешения, господа, доиграем позже! – сказал он нам.

- Господа! Все в расположения ваших подразделений! По возможности прошу всех укрыться на время обстрела в землянках и перекрытиях, – скомандовал я.

- Есть! – ответили командиры взводов и покинули блиндаж.

Я никак не мог привыкнуть к ведению современной войны. Находясь далеко от нас, австрийцы безнаказанно уничтожали противника и его оборонную структуру, оставаясь при этом в полной безопасности. Снаряды рвались кучно, но не совсем точно. Только несколько из них легли прямо в окопы. Хорошо, что я приказал занести пулеметы в укрытие. Теперь помимо «максима» у нас в руках оказался еще и вражеский «шварцлозе», с приличным боекомплектом. Тимофеев удачно бросил гранаты, поскольку те совсем не повредили пулемет. После того, как мы захватили окопы, опасаясь артиллерийского обстрела, я заранее приказал солдатам занести пулеметы и установить их на боевых позициях только тогда, когда противник пойдет в атаку.

Гул летящих снарядов и сотрясание земли при их взрывах только поначалу беспокоят солдата. Уже через десять минут к ним привыкаешь и уже сидишь на дне окопа или в землянке, считаешь взрывы, думаешь о чем-нибудь приятном. Солдаты закурили и то там, то тут над окопами поднимались облачка табачного дыма.

- Григорьев! Оставь покурить.

- Тебе вредно!

- Не! Мне вредны только осколки и пули!

- А снарядов у них не в пример нам – много! Не жалеют!

Артподготовка длилась около часа. Она прекратилась так же внезапно, как и началась. Результатом ее стало трое убитых и двое раненных. Солдаты перетащили убитых в полуразбитую землянку, а раненных уложили в командирском блиндаже.

- Пулеметы на позиции! – приказал я, и нижние чины под руководством Тимофеева и Минского установили их в направлении ожидаемой атаки, разнеся друг от друга на сотню шагов.

Рота рассредоточилась по всей длине окопов. Все замерли в ожидании чехов. Напряжение повисло в воздухе. Мы все понимали слабость и уязвимость нашего положения. Как могли сорок человек противостоять превосходящему по численности и силе противнику. Связь с полком у нас отсутствовала. Подкрепления ждать не приходилось. Конечно, если Сенцов с ранеными благополучно доберутся до расположения батальона, то он доложит о взятии нами позиций чехов и о нашем бедственном положении. А коли не дойдут? Коли у комбата не окажется сил помочь нам?! Если Радзюкевич не пришлет подмогу, то нам не устоять. Это понимали все. Однако, внимательно вглядываясь в лица солдат и офицеров, я замечал их решимость умереть, но не оставить захваченных позиций. Боевой дух был на небывалой высоте. Но перед моими подчиненными стояла менее сложная задача, чем передо мной. Они выполняли мой приказ и ждали от меня мудрости. А мне же в тот момент приходилось исполнять приказ комбата, отданный им раньше и не учитывавший сегодняшней обстановки. Проще всего выполняя приказ погибнуть. Но, рассуждая трезво, в итоге я, как командир уничтожил бы свою роту и потерял бы позиции, так и не выполнив приказ командования. Где та довольно тонкая грань между беспрекословным выполнением приказа и разумным поведением думающего командира, принявшего решение о временном отступлении? Где граница между разумной осторожностью и бездумным героизмом? Когда отступление превращается в трусливое бегство, а когда оно становиться единственно правильным решением? Я чувствовал, что если вовремя не прикажу отступления, то мы все, как один умрем на этой высоте. Я перекрестился и решил, что Господь меня наставит на путь истинный, в нужный момент он озарит мое сознание. Все в руках твоих, Господи! Разуми меня, дай совет в нужную минуту… - мысленно возносил я молитвы к небу.

Чехи пока не появились. Я посмотрел на часы. Странно, скоро стемнеет, а наступления пока не началось. Неужели они решили атаковать ночью? Что ж нам будет легче. В свете луны противник будет хорошо виден, тем временем наши позиции растворяться в ночной тьме и только огонь пулеметов выдаст наши позиции.

Я проверил барабан своего револьвера и, засунув руку в шинель, пересчитал патроны. Не густо. И, думаю, у всех нас патроны были на счету. Сколько выстоим? Господи, помилуй, господи, помилуй…

Рядом появился Минский. Он словно джин из бутылки возник из неоткуда. Башлык он оставил в блиндаже и, видимо, жалел об этом, так как пытался все время прятать голую шею в поднятом вороте шинели. В руке он сжимал свой револьвер.

- Идут, Станислав Максимович! Идут!

- Где? – я не видел чехов.

- Вон! Смотрите, немного справа, там, где деревья! – рукой с наганом показал мне подпоручик на появившуюся цепь чехов.

- Минский, идите к «шварцлозе». Пусть ближе подпустят и только шагов за двести открывают стрельбу!

- Есть! – подпоручик растворился.

Я бросился к «максиму». Он располагался в расположении взвода Хитрова, которым временно командовал фельдфебель Марков.

- Марков!

- Слушаю, Ваше благородие! – отозвался унтер.

- Открывать огонь из пулемета только если на вас пойдут чехи и то, только тогда, когда до них будет шагов двести! Не открывать своего местоположения зазря!

- Слушаюсь, - Марков, скрючившись, так, чтоб не стать мишенью чехов, подошел к пулеметчику. – Ты слышал приказ Его благородия?

- Точно так! – подтвердил солдат, полулежавший за щитом пулемета и внимательно вглядывающийся в сереющее поле через его щель.

Я не успел вернуться на свое место, как «шварцлозе» открыл огонь. Тра-та-татата-та раздался его сухой и очень убедительный голос. Вторя ему, защелкали сломанными сухими ветками винтовки солдат. Щелк, щелк, щелк. Сквозь поднявшийся шум репетиции несыгранного оркестра я несколько раз различил выстрелы револьвера Минского. Далеко! Зачем тратит патроны?! Значит, чехи были совсем рядом. Минут через пять заголосил и «максимка». И уже слева от меня марковцы вступили в общий оркестр со своими трехлинейками. То справа, то слева стали свистеть пули. Я залег за наскоро созданный нашими солдатами убогий бруствер и внимательно следил за ходом боя. Цепи противника залегли. Как только чешские офицеры поднимали солдат в атаку, наши пулеметы укладывали их обратно на холодную землю. Чехи бросили три гранаты, в надежде заглушить «максим» и «шварцлозе», однако им этого осуществить не удалось, слишком далеко, но они все одно вновь ринулись в атаку. В итоге их первое наступление захлебнулось. Они стали отползать, и пробная недолгая атака была нами легко и без потерь отбита. Мы удержали позиции, а противник уяснил, что у нас имеется два пулемета и выбить нас из захваченных окопов будет сложновато.

Чехи дали нам передохнуть и через полчаса началась вторая атака, которой предшествовали с десяток артиллерийских снарядов, кстати, упавших точно рядом с окопами. Облака едкого дыма, огня и комков земли поднимались над нами и потом долго опускались обратно, погружая все живое в пыль. Застрочил «максим». «Шварцлозе» долго молчал, но, наконец, через пару минут стал яростно вторить ему. Их дуэт поддерживал хор винтовок Мосина. Цепь чехов редела, но неминуемо приближалась к окопам. Я попытался пересчитать количество наступающих, результат меня не обрадовал. Преимущество оказалось на стороне чехов – десять к одному. Если они дойдут до окопов, то нам несдобровать! Черт! Что делать?! Погибать или спасать оставшихся?! Что делать? Расстояние сокращается! Сто шагов! Что делать?! Замолчал «максим». Восемьдесят шагов. «Максим» снова в бою. Цепи легли. Вижу, что пользуясь передышкой «шварцлозе» перезаряжается. Чехи встали. «Тра-та-та ло-жи-тесь-тесь-тесь» - кричат пулеметы чехам и те послушно прикладываются к земле. Но вновь они встают и сокращают расстояние между нами. Семьдесят метров! Мой наган пока бесполезен. Противник вновь ложится. Тишина. Наш оркестр молчит. Только свинец разрезает воздух над нашими головами. Я вижу, что противник приближается к нам ползком. Но их унтеры поднимают и гонят на нас. Целюсь из нагана в офицера. Кх…кх. Он падает. Попал! Пятьдесят шагов! И, вдруг слышу сзади себя то, что всегда вселяет в душу русского солдата радость долгожданной, но сбывшейся надежды, отвагу и храбрость. «Уррра»! – звучит сзади нас старинный клич русского воинства, поддержанный доброй сотней голосов. Он страшно рвется наружу и разносится над полем брани заранее известным результатом. Оглядываясь назад, я вижу стремительно приближающееся, такое долгожданное и такое обожаемое в ту самую, нужную минуту подкрепление. Серые шинели, родные фуражки, штыки наперевес, - они приближаются к нам и своим примером заставляют нас подняться во весь могучий богатырский рост. Я поднимаюсь над землей и начинаю вылезать из окопа. Моя жидкая рота вторит мне и делает тоже самое. Мы орем, как обезумившие гориллы и несемся на чехов. Справа от меня бежит унтер из прибывшего подкрепления. Я его знаю. Он из роты Петровского. Мы бежим, орем и воинственный вид соседа заставляет бежать еще быстрее.