Дельфин появлялся над водой снова и снова, прямо напротив Марка. Грациозно выгибаясь дугой, он нырял в воду и какое-то расстояние проплывал непосредственно под поверхностью. К этому игривому морскому животному присоединилось еще трое, и они стали одновременно нырять, приводя в восторг пассажиров, которые на разных языках кричали им свои приветствия.

— Это добрый знак! — радостно воскликнул кто-то.

— О служитель Нептуна! — торжественно кричал кто-то еще. — Спасибо тебе за то, что ты благословляешь наш корабль!

— Пожертвуйте ему что-нибудь!

Несколько пассажиров бросили в море монеты. Одна монета попала в дельфина и вспугнула его. Он свернул с курса корабля и исчез, за ним последовали и другие дельфины. С их исчезновением утих и восторг пассажиров, и все, столпившиеся вокруг Марка, разошлись в разные стороны. Несколько человек собрались играть в кости, другие дремали на солнце.

Сатир передал руль своему помощнику и подошел к Марку.

— Хорошее предзнаменование для твоего пути, мой господин.

— А разве может иудейский Мессия передать послание через языческий символ? — сухо спросил Марк, положив руку на борт и по-прежнему глядя на отблески солнца на зелено-голубой воде.

— Если верить Павлу, то все в мире создано тем Богом, Которого ты ищешь. Разве не разумно, что Он может послать тебе знамение через то, что Сам выбирает?

— Стало быть, всемогущий Бог посылает мне рыбу.

Сатир пристально посмотрел на него.

— Дельфин — это символ, который мы все признаем, мой господин, даже те из нас, которые ни во что не верят. Наверное, Бог послал дельфина, чтобы даровать тебе надежду.

— Мне не нужна надежда. Мне нужны ответы. — Лицо Марка стала жестким. Разозлившись и решив бросить вызов, он простер руки к морю. — Услышь меня, посланник Всемогущего! Я не признаю никакого посланника!

Сатир почувствовал страх, который был, наверное, и у Марка.

— Ты бросаешь Богу вызов, не думая о последствиях?

Марк резко повернул к нему голову.

— А я хочу последствий. Тогда, по крайней мере, я буду знать, что Он существует, что это не иллюзия, которую кто-то придумал, чтобы потом навязывать легковерному человечеству.

Сатир отступил от него на шаг.

— Он существует.

— Почему ты так считаешь? Потому что остался в живых после бури и кораблекрушения? Потому что кого-то укусила змея, и он не умер? Тот Павел, о котором ты говоришь, умер, Сатир. Согнувшись на коленях и положив голову на плаху. Скажи мне, какая польза от Бога, Который не защищает то, что Ему принадлежит?

— У меня нет тех ответов, которые ты ищешь.

— И ни у кого их нет. По крайней мере, ни у кого из людей. Их может дать только Бог, если Он говорит. — Марк поднял голову к небу и громко воззвал: — Я хочу знать!

— Ты смеешься над Ним. А что, если Он слышит тебя?

— Ну и пусть слышит, — сказал Марк и повторил: — Ты слышишь? — Он кричал как можно громче, не обращая никакого внимания на обращенные на него любопытные взгляды. — Я хочу, чтобы Он слышал, Сатир. Я требую, чтобы Он услышал меня.

Сатиру очень хотелось в этот момент быть подальше от Марка Валериана.

— Ты рискуешь своей жизнью.

В ответ Марк только засмеялся.

— Та жизнь, которой я сейчас живу, ничего для меня не значит. И если Бог захочет забрать ее у меня, пусть забирает. Все равно в ней нет никакого смысла. — Он снова наклонился к борту и стиснул зубы. — Только пусть сначала Он посмотрит мне в глаза.

8

Александр вошел во двор храма Асклепия. Два человека с пустым паланкином поспешили мимо него к воротам и скрылись за стеной. Нахмурившись, молодой врач наклонился вперед, оценивая открывшуюся перед ним невеселую картину.

Его отец приводил его, еще маленького мальчика, в храм Асклепия в Афинах, надеясь, что их жертвы и бдения спасут от лихорадки младшего брата и старшую сестру Александра. Когда они с отцом пришли в храм, было темно, как и сейчас, и только мерцающий свет факелов отбрасывал на сверкающий мрамор двора жуткие тени. Та сцена, которую он увидел тогда, войдя в ворота, повергла его в страх…

Вот и теперь, глядя на открывшуюся его взору трагическую картину, Александр испытал тот же страх — и щемящее чувство беспомощности.

На ступенях храма лежало около двадцати мужчин и женщин, все они были больными, страдающими, умирающими. Это были люди, отверженные обществом. Большинство из них было брошено здесь беспечными хозяевами умирать, и у них не было даже одеяла. Александр собрал все свои силы, чтобы не отвернуться от них, внимательно оглядел лежащих, потом повернулся к Хадассе.

Увидев, что девушка потрясена открывшимся зрелищем, он почувствовал, как забилось его сердце. Он опасался того, как Хадасса отреагирует на увиденное, поэтому вечером, накануне, попытался приготовить ее к предстоящему дню.

— Мой отец был рабом, — сказал он ей тогда, наблюдая за выражением ее лица в мерцающем свете масляной лампы, стоявшей на столе между ними. Он увидел удивление в ее глазах, потому что он редко рассказывал о себе и о своем прошлом. Но сейчас он говорил ей это для того, чтобы она поняла, что он намерен делать.

— Моему отцу повезло, потому что у него был добрый хозяин, а поскольку отец обладал деловыми способностями, хозяин доверил ему распоряжение своими финансами. Отец умел распоряжаться деньгами, что в конце концов и помогло ему купить себе свободу. А чтобы удержать его при себе как ценного работника, мой дед, Кай Герофил, предложил отцу жениться на его дочери, Друсилле. Мой отец к тому времени уже давно любил мою мать, поэтому он с радостью согласился. Когда мой дед умер, отец через мать унаследовал его имущество. У них было семеро детей… Александр замолчал, и Хадасса увидела, что в его глазах отразилась боль, которую он скрывал в душе много лет.

— У матери и отца было имущество, деньги, положение в обществе. Все, о чем только можно было мечтать. И при всем этом я оказался единственным ребенком, который остался в живых. Все мои братья и сестры, один за другим, умерли в раннем детстве. И ничто не помогло — ни богатство, ни молитвы, ни жертвы в храме, ни слезы моей матери.

— И поэтому ты решил стать врачом?

— Отчасти да. Я видел, как мои братья и сестры умирали от разных болезней еще в раннем детстве, и я видел, каково было родителям. Но не только поэтому. Еще и оттого, что я чувствовал каждый раз, когда отец водил меня в храм Асклепия. Я был бессилен перед теми страданиями, которые видел там. Ничто там не говорило ни о какой божественной силе или власти. Я видел одни только страдания. И во мне проснулось желание что-то изменить. С тех пор я понял, как малы возможности человека в этом мире. Я делаю только то, что в силах, и пытаюсь с этим смириться. — С этими словами Александр протянул руку и дотронулся до руки девушки. — Послушай меня, Хадасса. Завтра утром ты увидишь то, от чего тебя вывернет наизнанку. Но с собой мы сможем взять только одного больного.

Она кивнула.

— Да, мой господин.

— Хочу сразу предупредить тебя, чтобы ты не питала больших надежд. Кого бы мы ни выбрали, у этого несчастного будет мало шансов выжить. Те рабы, которых бросают умирать на ступенях храма Асклепия, уже не нужны своим хозяевам. Пытаясь им помочь, я чаще терял их, чем спасал.

— А сколько раз ты делал это?

— Раз десять, может быть, больше. Первый раз я попытался вылечить раба, брошенного у храма в Риме. Тогда у меня было больше денег, было свое жилье. Но тот человек умер через неделю. Утешает только то, что он умер в комфортных условиях. После него у меня умерло еще четверо, и я уже совершенно отчаялся.

В глазах Хадассы светилось сострадание.

— Почему же ты не бросил эти попытки?

— Потому что частью моей работы является поклонение богам врачевания. Я не мог пройти мимо тех людей, делая вид, будто их для меня не существует. — Александр вздохнул и покачал головой. — Не могу сказать, что я руководствовался чистым альтруизмом. Когда врач теряет больного, брошенного умирать на ступенях храма Асклепия, до этого никому нет дела. Но попробуй потерять свободного римлянина — и можешь распрощаться со своей карьерой. — Лицо Александра исказилось гримасой. — Мои мотивы можно назвать и благородными, и дурными, Хадасса. Я хочу помогать людям, но хочу и больше узнавать.