Саши нигде не было.

— Алло, — проговорила я в трубку.

— Наташ, где ты есть, я тут волнуюсь! С тобой все в порядке? — обрушился на меня словесный поток. Это была Лена.

— Постой, Лен, — попробовала вставить я, — Сколько времени?

— Девять. У тебя, между прочим, подруга волнуется, а ты ходишь неизвестно где. Объяснить, ничего, не хочешь? — не унималась она.

— Леночка, давай я попозже перезвоню, — произнесла я, оглядывая комнату, — не волнуйся. У меня есть голова на плечах.

— Знаешь, дорогая: в поисках приключений, главную роль играет не голова…

— Саш, — позвала я, положив телефон в сумочку, — ты где?

Никто не отвечал, я прошла в спальню, и собрала свою одежду.

Странно, где же он…

Дом, словно замер, только водопад в холле тихо журчал, перекачивая влагу. Я обошла все комнаты, но они тоже оказались пусты. Без Саши атмосфера дома стала удручающей, пропало волшебство и очарование, стены давили. Даже солнце, было не таким ярким.

Я присела в кухне за барной стойкой. Здесь по-прежнему стояли наши чашки, с недопитым чаем, что доказывало реальность вчерашних событий. Но куда он мог деться, ни записки, ничего…

А может плохо смотрела? Я снова пришла в спальню. На белом перламутровом столике, под зеркалом, лежали журналы и несколько листков. Я подошла ближе. Взяв стопку бумаг, я принялась перебирать их, надеясь отыскать объяснение, но кроме непонятных иероглифов, на них ничего не было. Когда в руке осталось всего пару листов, на пол спланировала лежавшая между ними фотография и приземлилась обратной стороной.

Дрожащими руками, я ее перевернула… Хотя лучше бы этого не делала.

На фото была девушка, красоте которой позавидовала бы любая. Белые платиновые волосы спускались до самой талии, зеленые изумрудные глаза светились нежностью, пухлые губы были приоткрыты в полуулыбке. И… что это у нее на щеке?..

Это что татуировка?!

Почему она серебряная?..

…Как же она похожа на Сашину… Такие же непонятные завитки.

В уголке надпись:

«Муж мой — душа моя, мы на веки едины».

Слова выжгли в моем пылающем мозгу огненную пустыню. Казалось еще чуть-чуть, и я осыплюсь прахом. Внутри все вопило, от четкого осознания, что я опоздала. Саша всегда принадлежал и будет принадлежать этой красавице. Для меня это стало абсолютно ясно, как и то, что день всегда будет принадлежать солнцу, а луне и мечтать нечего.

Как больно…

Лучше тысяча смертей, чем эта боль!

Как бы я хотела, что бы у меня не было сердца, чтобы нечему было так разрывать грудь. Я прижала руки к пульсирующей мышце и с силой сжала, чтобы вернуть ее на место.

Не помню, как оказалась на полу, слезы застилали глаза, воздуха не хватало. Я попыталась вдохнуть через рот, но сердце так резануло, что получился только надрывный хрип.

Схватившись руками за горло, я нащупала невесть откуда взявшийся шнурок на шее. Это Сашин медальон. Как он на мне оказался? Вчера я оставила его в сумочке…

Вцепившись в тесемку, я рванула, но шнурок не поддался. Я зарыдала, пусть висит, черт с ним, потом выброшу.

Саша принадлежит другой женщине…

С глаз, словно пелена спала: «…Я не люблю говорить о себе»… Так, он кажется, сказал…

Пустота — какое страшное слово. Какое страшное состояние — Пустота…

На ватных ногах я вышла из дома. Взгляд остановился на Его машине, она стояла там же, где и вчера, пройдя пару шагов по дорожке, я остановилась.

Что это за след на траве?..

В сантиметрах от моих ног, поблескивал белый песок, словно кто-то рассыпал серебряную пыль…

Опять серебро! Что это за наваждение такое…

Переступив через ненавистные песчинки, я зашагала прочь,

Ждала ведь боли! Сама к этому стремилась…

Только вот «потом» настало очень быстро.

И почему ТАК больно?!

Россия. Несколько дней спустя.

Чайник перестал шуметь, и пузырьки кипящей воды, начали медленно успокаиваться. Я взяла чашку, и насыпав в нее кофе, не спеша долила кипятка.

— И давно ты пьешь кофе? — мама села рядом и внимательно на меня посмотрела.

Я откинулась на диванчике, и взгляд остановился на смешной люстре с золотыми стрекозами из проволоки, которых мы с мамой налепили пару лет назад.

— Не знаю…

«Родная моя, я не помню, чем занималась вчера, где была, с кем разговаривала, просыпалась ли вообще… Прости, я вижу тебе больно из-за меня, но ничего не могу с собой поделать. Единственный выход — оградить тебя от моего общества. Надо уезжать…»

— Доченька, почему ты не расскажешь мне, что случилось? Я позвонила Лене…

— И она тебе все объяснила… — мой голос был холоден и безразличен.

— Она хотела поговорить с тобой. Девочка моя, пожалуйста, очнись, нужно жить дальше… — мама сморгнула слезу.

Сердце екнуло, я протянула руку и положила ее на мамину ладонь.

— Я буду жить… только немножко позже. Дай мне время, — я посмотрела ей в глаза, как же она переживает… Все нужно собираться.

— Ой, что это! — мама отдернула руку и посмотрела на ладонь, — Ты ни чего не почувствовала?

— Что?..

«Я бы рада вообще ничего не чувствовать, может так будет легче выжить».

Я поднялась, чтобы вымыть кружку.

— Покалывание, как иголками… И почему у тебя рука такая холодная?

Резко развернувшись, я посмотрела на мамину руку.

В голове зазвучал до боли знакомый голос, в груди все сжалось:

…«Хочешь, действительно странную вещь покажу? …Энергия. Всего лишь соприкосновение наших биополей»…

— Господи… — я прижала руки к груди, пытаясь унять сердцебиение.

Чашка, оказавшись в воздухе, медленно полетела вниз. Осколки гремели на кафеле, целую вечность. Хватая ртом воздух, я снова опустилась на диван и увидела расширившиеся от ужаса мамины глаза.

— Мама, я уезжаю, — «только не отступать», — Меня Гоша давно в Москву звал, говорит, там работа для меня есть, прямо у него в фирме…

— Когда? — спросила мама севшим голосом.

— Завтра, — выдохнула я.

— Мамуль, пойми, не хочу здесь, — я собирала вещи в чемодан, а мама вынимала их обратно, — Этот город меня убивает, мне нужно разнообразие, иначе я с ума сойду.

— Если ты уедешь, с ума сойду я, — мама не отступала.

Вырастив меня, на более чем скромную зарплату химика-лаборанта, она, конечно же, надеялась, что мне в жизни повезет немного больше чем ей. Только вот все должно происходить на ее глазах, и под чутким руководством. Мое решение уехать, явно рушило все ее планы на жизнь, но привыкшая жертвовать собой, она и сейчас, готова была на все, что бы мне было хорошо.

Я чувствовала себя ужасно виноватой, но дальше мучить ее своей депрессией не имела права.

— Дорогая, послушай, — я крепко обняла ее и положила голову на плечо, — если все будет плохо, я вернусь, и писать на e-mail буду часто. Не волнуйся…

Мне, во что бы то ни стало, нужно окунуться в новую жизнь, я чувствовала, что начинаю сходить с ума. Тяжелые мысли давили невидимым грузом. Голове нужна была передышка, необходимо направить энергию в другое русло. Будут новые проблемы, придут другие мысли, заменив жгучие, болезненные воспоминания о НЕМ…

— Знаю я тебя, вернешься… — мама взяла меня за руки, и посмотрела в глаза, — Ты только не забывай про меня… Я люблю тебя, доченька…

— И я тебя, мамочка, — мы крепко обнялись.

На вокзале, как всегда, было полно народу, все суетились, бегали по этажам, бомжи заискивающе прохаживались в толпе.

— Чебуреки! Беляши! — надрывалась тетка, в когда-то белом фартуке. Странно, но у нее действительно покупали и ели тут же эти вонючие пирожки… На сомнительные изделия «кулинарии», тошнотворно было смотреть, даже издалека.

Люди, занятые своими проблемами, даже не поднимали глаз, либо уткнувшись в телефоны, либо читая газеты. Серая безликая масса жила своей жизнью. Ненавижу такие моменты, когда начинаешь отделять себя от людей. Смотришь на них свысока, понимая, что между нами огромная пропасть, им никогда не понять моих проблем, а мне плевать на то, что беспокоит их. Ощущаешь себя песчинкой отбившейся от основного потока людской жизни.