У дверей кабинета Цереса телеграфиста остановил секретарь:

— Придется ждать. Его Высочество заняты.

— Садись, — поманил телеграфиста усталый медиум, осунувшийся после непрерывного вещания под микстурой. Он снял свой обруч и повесил его на резной выступ подлокотника. В электрическом свете тонкое лицо медиума выглядело почти бескровным, а губы казались синеватыми. «Как его звать? — вспоминал связист. — Кажется, Ремень. Здорово вымотался парень. Смотрится лет на двадцать старше, чем есть…»

— Какие новости?

— К нам катит Красный царь. После обеда на вокзале будет встреча с оркестром и цветами. А у тебя что?

— Доклады Купола. Лысый генерал неплохо суетится, почти всю зону у озер прочистил. После его кислоты, по-моему, там вместо травы будут гвозди расти…

— Ха!

— На самом-то деле все хуже, — тихо заметил медиум, доверительно склоняясь к телеграфисту. — За оцеплением уже нашли десяток тварей. Они растут по часам. Шестилапые, восьминогие… Жрут что ни попадя. Одну застали — натягивалась на собаку, как чулок на ногу. Пара успела в землю ввинтиться, остальных сожгли ручными горелками.

— Да, их чем раньше убьешь, тем лучше, пока не разрослись.

— Нет, под солнцем они много не растут, — начал было мудрствовать Ремень, но тут дверь кабинета открылась, и вышел высокий, мощного сложения мужчина в черной одежде, похожей на робу трубочиста. Едва ступив за порог, он надел на голову капюшон-колпак с прорезями, но Ремень с телеграфистом успели разглядеть бледное лицо, серебряные серьги и подчеркнутые бордовой помадой губы. Глаза были скрыты темными очками с кожаной окантовкой, плотно прилегавшей к коже.

Не говоря ни слова, даже не взглянув на сидящих, высокий человек в черном покинул помещение.

— Веселые деньки пришли, — пробормотал Ремень. — Скоро кроты среди бела дня начнут шастать…

— Заходите по очереди, — пригласил секретарь. — Медиум первый.

Отпустив связистов, принц Церес закурил сигару и достал из ларца заветный медальон.

Щелкнула пружина, распахнулась золотая крышка. Серым глазам Цереса предстала овальная эмалевая миниатюра — портрет девочки-шатенки в платье теплого хлебного цвета, с бледно-золотыми кружевами на воротнике и рукавах. Желто-карие глаза ее смотрели весело и чуточку лукаво, а губы, похожие на темный пламень, словно скрывали в себе задорную улыбку.

Рубиновые серьги да разрез глаз, намекавший на восточное происхождение, — вот и все, что говорило о ее принадлежности к другой половине империи.

Тонкая каллиграфическая надпись в низу портрета гласила:

Гром господень, в тот день она была восхитительна! Церес, вечно занятый военными и светскими делами, пропустил момент, когда Эрита из милой пигалицы превратилась в настоящую красотку, обрела стать и поступь истинной ан-эредиты, а заодно способность очаровывать. Во всяком случае, на Цереса она произвела неизгладимое впечатление и, похоже, тонко понимала это.

С праздника храмового посвящения Церес уехал влюбленным и до сих пор не смог победить в себе это чувство. Напротив, оно усиливалось по мере того, как росла Эрита.

Вместе с нею росли темные, тревожащие слухи о ее способностях, которые церковь Грома называет дьявольскими.

«Это излечимо, — успокоил себя Церес. — Замужество и дети многих отучили улетать в окно. Кроме того, есть опытные лекари Тайного ордена, есть научные методы. Не одни, так другие укоротят ей крылышки. Я должен получить добрую жену из императорского рода, а не своенравную орлицу».

Он поглядел на циферблат часов, мерно качавших маятником в высоком застекленном ящике лакового дерева.

«Время близится. Каждый шаг стрелки приближает тот миг, когда Эрита запоет в моих объятиях. Да, характер у нее сильный, но женская сущность сильнее. Искушенный муж всегда сумеет приручить неопытную девицу. Ей придется стать мягкой, чтобы сберечь свою семью».

Он еще не решил окончательно, как распорядиться другими членами Красной династии. Прежде всего — арестовать их и вынудить письменно отречься от престола. Если это удастся, отец и старший брат Эриты получат почетную ссылку, станут наместниками островов около Вея. Разумеется, под стражей гарнизонов, верных Цересу. Младшего воспитать так, чтобы и думать не смел о короне…

«Или устранить их?.. Нет, исключено. В крайнем случае — заточить. Кровь осиянных молниями священна, запятнать ею корону единства — значит, погубить саму идею. Нации, которые казнят своих монархов, превращаются в стада свиней. Даже если они преуспевают и жиреют, их жизнь не более чем свинское существование в хлеву. Деньги не могут быть идеей. Любая идея — прах, если она лишена чести и достоинства. Но чтобы победить, приходится идти по трупам… Неизбежно».

Спрятав медальон, принц покрутил рукоять сонетки. Вошел секретарь.

— Отец Луин и кавалер Маскерон здесь?

— Ожидают приглашения Вашего Высочества.

— Сначала священник.

Тощий гривастый поп в бронзовом обруче и дорогой атласной рясе, хранивший вечно враждебное выражение лица, а за ним восточный дворянин в длинном распашном кафтане винного цвета, смуглый и невозмутимый, получили свои задания: подстрекать народ против красной короны, запятнанной грехом и ересью. За ними в кабинет был впущен юркий газетный делец — ему поручалось кое-что напечатать в утренней прессе.

Принц поглядывал на часы. Скоро Нож должен передать из Гестеля, как там идут дела, и когда Эриту привезут в Бургон.

Ночная встреча штабс-генерала Купола и графа Бертона была отнюдь не радостной, хотя совместная их операция блестяще удалась.

Вернее, почти удалась, потому что доверенная Бертону особа императорского рода все-таки улетучилась, прихватив с собой находящегося под арестом кадета.

Избавившись от одной головной боли, граф нажил другую, ничуть не лучше первой.

Вдобавок ко всем мучениям минувших дней он лицом к лицу повстречался с тем, кого считал виновником гибели сыновей. Хотя Купол действовал по высочайшему приказу, Бертону тяжело было видеть его.

— Я знаю, граф, что причинил вам большую боль, — с прямотой служаки и плебея отчеканил мрачный Купол. — Приношу свои глубочайшие извинения и самое искреннее сочувствие. Тела ваших детей опознаны и доставлены в склеп фамильного храма, где сохраняются во льду.

Недавно штабс-генерал был на раскопках кратера, в месте падения восьмого шара. Авиация, а затем саперы там хорошо потрудились. Хотя зарывшийся в землю корабль быстро отрастил корни-трубы и, будто по пневмопочте, разослал во все стороны спящих десантников и зародыши машин, погибло больше половины бывших на борту. Они так и не проснулись.

Саперы в противогазах — вонь стояла жуткая — переворачивали спекшиеся трупы, сжавшиеся в позе эмбриона. Сотни скорчившихся тел в кавернах корабля-шара. Изрядная часть — в возрасте учеников Бертона, а то и младше, хотя о мориорцах ничего наверняка не скажешь.

«Граф, я солдат. Мое ремесло — смертный бой. Но ешь меня дьяволы, если на раскопках я не чувствую себя убийцей… Вы плачете о сыновьях? А я велел затравить газом, словно крыс в подполье, сотни спящих недорослей. Да, это были враги, чужие и чуждые нам. Дай им сутки — они сядут в своих черепах и спуску нам не дадут!.. Но так не воюют. Если на небе есть суд чести, мне придется там ответить. И не за ваших двойняшек, а за тех, в кратерах. Интересно, что Бог молний скажет на довод „Иначе было нельзя“?.. Они тоже люди, и вы это знаете».

— Это война, граф. Потери ужасны, и нам остается лишь склонить головы в память о павших.

Бертон сдержался, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь резкость. Но выражение его лица в этот момент было красноречивее слов. Купол, Крестовик и командир десанта в знак скорби молча сняли головные уборы и опустили лица. Склонили головы и славные ребята, захватившие вражеского медиума. Бертон велел пригласить их, чтобы выразить им признательность.