И вот какими страшными цифрами эта звериная политика Петра отразилась на землях Белоруссии:

«Белорусский народ потерял… в годы Северной войны 900 тысяч из двух миллионов» [132, с. 142].

Таков был «способ воевать» у зверя, уничтожившего половину мирного населения Белоруссии, вдвое перекрывшего своей кровожадностью последователя своих «славных дел» — Адольфа Гитлера. Зря фюрер порешил нацистам сверяться в тонкостях пыточно-палаческого искусства у своих коллег по социализму: они лишь щенки — жалкие и ничтожные подражатели своего далекого предшественника. Надо было за подобным опытом обращаться сразу к главному в этом вопросе льву — наивеличайшему специалисту по преобразованию живых людей в мертвых — Петру I.

Русские православные воины-стрельцы — защитники Отечества — для подобного рода «политики» совершенно не годились. Здесь требовалось иное воинство: то, которое без приставочки эрзац- в обиходе не употребляется. А потому именно такие банды, способные не воевать, но лишь грабить, убивать и насиловать и формировались им. Вот почему его «потешные» обучались в его еще вьюношеском начале этих самых «дел» на обстреле мирного населения из пушек! Своего собственного, заметим, населения…

Так что здесь, узрев в петровских палачах слишком явных предшественников карательных отрядов фашистов, следует лишь констатировать: что росло, то и выросло.

Однако ж в писанных исключительно лишь для нас с вами петровских артикулах читаем совершенно противоположное:

«Арт. 104. Когда город или крепость штурмом взяты будут, тогда никто да не дерзает, хотя вышняго или нижняго чина, церкви, школы или иные духовные домы, шпитали без позволения и указу грабить и разбивать, разве что гарнизоны или граждане в оном сдачею медлить и великий вред чинить будут. Кто против сего приступит, оный накажется яко разбойник, а именно: лишен будет живота» [61, с. 29].

Живота этого самого, во исполнение данного артикула, как показывает история, лишен не был никто. О чем это говорит?

Да только лишь о том, что все выше и ниже описываемое творилось не только с позволения, но и с указу. То есть уничтожение всего живого было вменено в обязанность, которой и являлась эта самая петровская пресловутая политика. Вот какие отчеты о произведенных погромах ее характеризуют. Шереметев, например, так докладывает об исполнении в точности избранной Петром тактики выжженной земли:

«Не осталось целого ничего: все разорено и пожжено; и взяли твои государевы ратные люди…» [56, с. 327].

Как таковых «ратных» следует квалифицировать?

Лишь на «больших дорогах» таковая деятельность всегда почиталась «целесообразной». Но только уж никак не под государственным флагом своей страны, а под флагом черным с «веселым Роджером» в качестве опознавательного знака.

И что «птенчикам» унести не удавалось, требовалось хоть «надкусить», что ли: «…ели и пили всеми полками, а чего не могли поднять, покололи и порубили…» [56, с. 328].

И тут, казалось, уж о похвалах изобретшему такой способ ведения войны монстру просто и заикаться никакой возможности не оставалось бы. Однако ж кудесник от лжеистории Лажечников даже и в такой патовой ситуации ставит все с ног на голову:

«К этому описанию прибавлять нечего; каждое слово есть драгоценный факт истории, жемчужина ее» [56, с. 328].

К подобному заключению и действительно добавить нечего — хороша «жемчужина». Ведь она мало чем отличается от гитлеровских «жемчужин» — Освенцима и Дахау.

А вот чем заканчивались в вышеописанном и подобном ему краях «реформы» этого «реформатора»: «Вслед за военными дозорщиками рыскали стада волков, почуявших себе добычу» (там же).

Таково было предназначение изобретенного творцом «славных дел» эрзац-воинства, подобного которому Святая Русь не только отродясь не видывала, но совершенно себе не представляла возможности такового на ее территории когда-либо объявиться. И не среди кровожадных янычар, алчных наймитных ландскнехтов, злобной татарщины или иной какой немчуры и инородчины, но именно в нашей среде, пропитанной патриархальной привычкой к нестяжанию и доброте, человечности и помощи ближнему. Однако уже первые десятилетия выковывают из собранных Петром отбросов совершенно лишенный русскости генотип. И здесь следует лишь удивляться искусству Петра, в столь рекордно короткие сроки наштамповавшему своих мутантов — полностью чуждых всему русскому инородцев. Ведь менталитет этих страшных бандформирований русским не мог являться ни при каких обстоятельствах и ни под каким видом.

Шереметев сообщал Петру: «…только остались целыми Колывань, Рига и Пернов, Реймеза (Лемзаль)». Петр похвалял за это Шереметева и приказывал разорять край до последней степени.

Когда таким образом Шереметев опустошал шведскую провинцию Ливонию, сам царь делал завоевания в другой шведской провинции — Ингрии… и здесь завоевание сопровождалось таким же варварским опустошением…» [51, с. 644].

«Наступила весна 1704 года… В Ливонии и Эстонии опустошать было нечего более…» [124, с. 9].

Но вот, странный вопрос, почему Карл в то время не мог оказать этим разбойным нападкам достойного сопротивления?

Все вышеизложенное производилось лишь в тот момент: «… пока «швед увяз в Польше», по выражению Петра»[39] [124, с. 9].

В подобный же момент был приговорен и Дерпт. Петр отписывает Шереметеву: «…идти и осадить конечно Дерпт, чтобы сего данного богом случая не пропустить, который после найти будет нельзя» [там же].

А Дерпт, как известно, это древний русский город Юрьев. Который Петр, как и все на его пути города иные, повелел отдать в жертву тому самому богу, которому служил и приносил человеческие жертвоприношения. Именно этот его идол, похоже, и подталкивал Петра убивать беззащитных.

Но и мстительности его кумир был нисколько не меньшей. Вот как Петр отомстил Нарве, где некогда поимел первый свой серьезный конфуз на европейской арене. Его пираты: «…ворвались в город и произвели в нем страшную резню без пощады женщинам и детям» [124, с. 10].

Но именно в подобной же ситуации, когда шведы увязли под стенами Копенгагенга, было произведено и первое нападение на Нарву, когда и случился с петровским потешным воинством тот удручающий конфуз. Ведь вовсе не воевать со шведами приходил тогда к стенам Нарвы патрон сфабрикованной им для душегубства шайки-лейки, подобранной из отбросов нашего общества:

«Петр не ожидал найти шведского короля в Ливонии. Он предполагал, что ему достаточно долго придется воевать с королем датским… Он весело отправился во главе своей гренадерской роты, рассчитывая на легкий успех. Явившись к городу 23 сентября, он был удивлен тем, что город, по-видимому, приготовился к серьезной обороне» [16, с. 310–311].

Что мы здесь узнаем о тех событиях?

А то, что наш столь «великий» монарх пресловутое свое «окно в Европу» вовсе не прорубать вознамеривался в честном бою с равным соперником. Но лишь открамсывать очередной кусок, столь ему желаемый, подлым ударом в спину воюющего сразу на три фронта соседа, в данный момент находящегося аж за морем под стенами далекого Копенгагена, где по всем расчетам вояка Карл должен был увязнуть слишком надолго. Именно это обстоятельство и обезпечивало созидателю бутафорско-полицейского бандформирования безнаказанное разграбление края, оставшегося практически беззащитным. Против его шестидесятитрехтысячного войска в самой этой Нарве и Ивангороде находился крепостной гарнизон, весьма смехотворный для какой-либо попытки противостояния Петру:

«Швед, гарнизон Нарвы и Ивангорода имел 1,9 тыс. чел…» [118, т. 5, с. 495]. И, несмотря на это, совершенно не собирался ему сдаваться без боя. Чему Петр, придя в Ливонию со своим тридцатикратно превышающим численность врага воинством, и был столь поразительно удивлен.

«Он не знал, что условия Травендальского мира, которые должен был принять его союзник, были подписаны в тот самый день, когда русская армия тронулась в поход» [16, с. 311].