«Все это происходило сто восемьдесят лет назад, — пишет Гюго, — в те времена, когда люди были немного более волками, чем мы.

Впрочем, ненамного».

Виселица и плаха, привилегии и предрассудки, угнетение и лицемерие — все это сохранилось и в XIX веке.

Среди англичан XVII–XVIII веков были люди, которые боролись за высокие принципы, были и добровольные изгнанники. Отец героя нового романа Гюго, лорд Кленчарли, присягнул когда-то республике Кромвеля, не захотел признать реставрированной монархии и стал изгнанником. Разве не похожа судьба Кленчарли на участь гернсейского изгнанника? «В конце концов кто такой этот лорд Кленчарли? — говорили приспешники монархии. — Перебежчик. Он покинул стан аристократии, чтоб примкнуть к стану противоположному, к народу. Следовательно, этот стойкий приверженец республики — изменник… Правда, стан, к которому он примкнул, был побежденным; правда, при этом „предательстве“ он потерял все: свои политические привилегии и свой домашний очаг, свое пэрство и свою родину. А что он выиграл? Прослыл чудаком и должен жить в изгнании. А что это доказывает? Да то, что он глупец! Это бесспорно». Так рассуждали враги Кленчарли в XVII веке. Так говорили и думали враги Гюго в XIX веке.

По королевскому указу компрачикосы, сообщество бродяг, похитителей детей, превращавших их в уродов для забавы знати и черни, украли и изуродовали маленького сына лорда Кленчарли. Сын изгнанника, брошенный судьбой в лагерь угнетенных, и будет главным героем романа. При помощи чудовищной операции мальчика, «прекрасного, как день», превратили в урода. «Унижение человека ведет к лишению его человеческого облика. Бесправное положение завершается уродованием». Лицо Гуинплена — отталкивающая, ужасающая, неподвижная маска смеха. Но душа Гуинплена прекрасна.

Контрасты, гротеск, антитезы, патетика — ими насыщен и этот роман Гюго. Два мира, два лагеря. Фургон странствующих комедиантов — философ Урсус, слепая Дэя и Гуинплен. Здесь любовь, добро, душевная чистота. Королевский дворец — тупая и жестокая королева, развращенная леди Жозиана, их слуги, подобные продажному и злобному Баркильфедро. Здесь — ненависть, лицемерие, распутство.

Переломы судьбы. Сын изгнанника, скоморох Гуинплен волей случая найден и по указу королевы восстановлен в правах, введен в палату лордов. Он произносит речь, бросает правду в лицо угнетателям. «Сам я ничто, я только голос. Род человеческий — уста. Я — их вопль… Страдание — это не просто слово, господа счастливцы. Страдание — это нищета, я знаю ее с детских лет; это холод, я дрожал от него; это голод, я вкусил его; это унижения, я изведал их…

Я пришел от тех, кого угнетают. Я могу сказать вам, как тяжел этот гнет…»

К горлу Гуинплена подступают рыдания, а на лице его чудовищная гримаса смеха. Вопль отчаяния встречен взрывом хохота. Лорды издеваются над ним, они глухи к голосу людского горя.

Разве не напоминает эта речь Гуинплена те речи, которые произносил когда-то депутат Национального собрания Виктор Гюго? Он тоже говорил от лица отверженных, от лица Жана Вальжана, Фантины, миллионов бедняков. И его тоже прерывали свистом, выкриками, хохотом, издевками. Гюго выстоял, но его герой разбит судьбой. Ядовитое дыхание мира богачей умертвило счастье Гуинплена, разрушило жизнь обитателей зеленого фургона. Гибнет Дэя, и Гуинплен уходит вслед за ней. Море и ночной мрак поглощают его.

Гюго хотел назвать свой роман «По указу короля», но потом остановился на более эффектном заглавии: «Человек, который смеется».

Воинствующий демократический дух, страстная защита обездоленных сближают это новое произведение Гюго с романом «Отверженные». Писатель и здесь верен главной теме своего творчества. «Человек, который смеется» глубоко связан со всей борьбой писателя в годы изгнания. Гюго-трибун встает рядом с Гюго-художником. И этим во многом объясняются художественные особенности романа. В напряженно развивающееся действие, построенное на острых конфликтах, постоянно вторгаются потоки публицистики, кипучие, рвущиеся из берегов, — речи трибуна, очерки бытописателя, пояснения историка. Публицистическая стихия здесь сказывается еще сильнее, чем в предшествующих романах. Но авторские отступления не чужеродное тело, а органическая часть произведения. Подобно волнам, они движут, сопровождая своим рокотом, романтическую историю короткой, но драматичной жизни главного героя.

«Человек, который смеется» — самый романтический из трех романов Гюго, созданных в изгнании.

«Если б вы прочли письма, которые я получаю, вы бы содрогнулись, — пишет Гюго 27 октября 1867 года французскому республиканцу Флурансу. — Все страждущие обращаются ко мне. Чем я могу помочь? Увы! Но все равно я делаю, что могу и как могу. Из своей пустыни я швыряю камни во дворцы тиранов. Да. Рассчитывайте на меня. До последнего моего вздоха я буду бороться за угнетенных. Там, где льются слезы, там — моя душа».

Флуранс сражается добровольцем в рядах повстанцев Крита. Маленький народ поднялся против турецких угнетателей, и Гюго считает своим долгом выступить в его защиту.

«Крит восстал, потому что иго чужеземца непереносимо… и ты, Франция, восстала бы. Крит восстал — и это прекрасно!»

К так называемым цивилизованным державам обращается Гюго. Что делают они в то время, как на Крите идет резня? Они ведут переговоры. «А между тем турки уничтожают оливковые и каштановые рощи, разрушают маслодавильни, предают огню селения, на корню сжигают урожай, угоняют в горы жителей на верную смерть от холода и голода, обезглавливают мужей, вешают стариков.

…Шесть-семь великих держав в заговоре против маленького народа. Каков же этот заговор? Самый подлый из всех. Заговор молчания.

Но гром в этом заговоре не участвует. Гром разит с небес и на языке политики называется революцией».

На Крите продолжаются бои, и Флуранс остается там. Через год он объявлен вне закона, «греческое правительство охотится за ним, французское правительство предает его». Флурансу грозит тюрьма. Гюго вступается за него и через три недели получает письмо:

«Мэтр! Благодаря вам я вне тюрьмы и опасности. Общественная совесть заставила выпустить человека, за которого вступился Виктор Гюго. Барбес обязан вам жизнью, я обязан вам свободой.

Гюстав Флуранс».

Ирландские женщины обращаются к Гюго с просьбой защитить их мужей, фениев, участников заговора против английского владычества.

«Нет. Англия в 1867 году не казнит Ирландию, — гремит Гюго. — О, вы не знаете, какие ужасные последствия вызывает одна капля позора, попавшая в море славы. Из первой нации вы превратитесь в последнюю… Виселицы не будут воздвигнуты!»

Приговор пересмотрен. Шесть приговоренных спасены от казни.

14 сентября 1869 года в Лозанне открылся конгресс мира. Виктор Гюго на трибуне — он председатель. Рукоплескания. Сотни глаз. Вспоминается, как 20 лет назад он открывал такой же съезд друзей мира в Париже.

— Мы хотим мира, страстно хотим его, — говорит Гюго, открывая конгресс. — Мира между всеми людьми, всеми народами, всеми расами… Но первое условие мира — это освобождение. Для освобождения же, несомненно, потребуется революция, изумительнейшая из всех революций, и, может быть, — увы! — война, последняя из всех войн… Исчезнут армии, исчезнут короли… Вот чего мы хотим…

Мы хотим великой республики всего континента, хотим Соединенных Штатов Европы!

Это давняя мечта Гюго. Впервые родилась она еще в годы первых его путешествий на Рейн. Единое, миролюбивое государство Европы. С годами эта мечта приобретала все более грандиозные и величавые очертания. Всемирная республика! Он уже чувствует себя ее гражданином, он верит в нее.

На заключительном заседании конгресса Гюго призывает к единению республики и социализма. «Республика и социализм — это одно и то же… Я — давний социалист. Мои социалистические убеждения восходят к 1828 году…