— Матушка, — сказал он, — накорми меня, напои меня, вели вытопить для меня баньку, дай мне мои лучшие одежды и отпусти меня в дальний путь–дороженьку.

— Куда это ты, сыночек, собрался? Уж не за хищной ли рысью гоняться, не легких ли белок стрелять?

— Нет, матушка, не на охоту стремлюсь я, не на забаву себе, а иду на свадебный пир в Похъёлы, иду мстить Лоухи, и мужу ее, и всему роду ее за то, что они одного меня не позвали к себе на праздник, надо мной одним посмеялись!

— Не ходи ты туда, куда тебя не звали; не будет в том проку, коли пойдешь! Смотри, смотри, не нажить бы тебе худа, не накликать бы тебе беды на свою голову, да и на мою–то также! — говорила ему мать. — Не ходи, сыночек, не пришлось бы мне на старости лет проливать горькие слезы по тебе, моем милом сыночке!

— Нет, не прощу я им этой обиды! — отвечал ей бесстрашный сын. — Они меня не звали, так мечом разделаюсь с ними.

— Знаю я, сын мой, что тебя ничто не устрашает, да ведь прежде чем доедешь до Похъёлы, много встретишь ты на своем пути преград и опасностей.

— Какие же это преграды, матушка? Есть ли там такие, которых бы стоило пугаться: ведь женщины часто и по–пустому боятся…

— Не по–пустому боюсь я, сынок, и сам ты вспомнишь мои слова! Первая тебе преграда встретится огненная река, а на той реке огненная скала, а на той скале огненный орел сидит и днем клюв, а ночью когти точит на гибель всякого прохожего чужого человека. Вторая преграда на пути твоем будет огненная пропасть, которая тянется от востока до запада, полна она раскаленных камней и влечет к себе всякого прохожего чужого человека. Многие тысячи людей сложили уже в ней свои головы! А третья преграда: у самых ворот Похъёлы, в самом узком месте пути попадется тебе навстречу огромный волк; такого нигде в другом месте не слыхано: многие тысячи людей растерзал уж он, растерзает и тебя, горемычного!

— Не испугаешь ты меня этим, матушка, а лишь больше возбудишь во мне желание преодолеть все препоны, — отвечал матери бесстрашный Лемминкяйнен.

— Да что в том проку, если ты и все эти препятствия преодолеешь. Самое–то страшное на конце пути предстоит тебе: вокруг Похъёлы тын железный от земли и до неба, а за железным тыном стальные стены; стены оплетены шипящими змеями, а в узких воротах лежит огромный и толстый змей, покрытый железной чешуей: гордо поднимает он голову и страшно разевает пасть навстречу каждому входящему, всегда готовый проглотить чужого человека. А за стальной стеной частокол стоит и на каждом–то колушке по головушке; на одном только колу головы еще нет — видно, твоей–то голове и быть на нем, сыночек, коли вздумаешь идти непрошеный на свадебный пир в Похъёлы.

— Не ребенок уж я, матушка, не побоюсь всех этих страхов! Сумею я проложить себе торную дорогу! — отвечал Лемминкяйнен, надел тяжелую кольчугу, опоясался отцовским мечом, простился с матерью, сел на коня и поехал путем–дорогой на Север, обдумывая, как бы ему получше отомстить Лоухи.

А старушка–мать еще долго смотрела ему вслед и гадала: вернется ли он еще домой или оставит свою буйную голову на чужой стороне?

Не много проехал Лемминкяйнен и наехал на тетеревиную стаю, спугнул их с дороги его борзый конь, взвились они тучей вверх и оставили после себя на земле только несколько перышек. Лемминкяйнен сошел с коня, думает: «Путнику все пригодится», — и сунул те перья в сумку. Немного проехал он далее, и стали сбываться слова его старушки–матери: видит он прямо перед собой широкую огненную реку, а на ней ни мостика, ни лодочки, только клокочет в ней огненная влага, словно вода в котле, и огненные волны бешено бьются о раскаленную скалу; а на вершине скалы сидит огромный орел, все только крыльями хлопает да точит о камни свой страшный клюв. Остановился бесстрашный Лемминкяйнен, видит: не проехать ему так, и обратился к орлу с речью:

— Пропусти меня, птица орел, еду я на пир в Похъёлы, отвернись на миг в сторону, чтобы я тем временем мог через реку перебраться.

С насмешкой отвечал ему орел:

— Никого еще не пропускал я доселе мимо себя, не пропущу и Лемминкяйнена, одна ему дорога и лежит прямоезжая — в мою глотку.

Не испугался его угроз Лемминкяйнен, быстро сунул руку в сумку, вынул оттуда несколько перьев, потер их между своими ладонями, и вот взвилась у него с рук огромная стая тетеревов, взвилась и полетела прямо в отверстую пасть чудовищного огненного орла, и покамест он с жадностью глотал их, Лемминкяйнен ударил своего коня плетью, и живо перескочил добрый конь через речку и понесся стрелой от реки.

Недолго он ехал спокойно; конь его вдруг заартачился, задрожал всем телом и остановился как вкопанный. Привстал Лемминкяйнен на стременах, смотрит вперед и видит, что добрый конь остановился на самом краю глубокой и широкой огненной пропасти. Широко и далеко тянулась она в обе стороны, от востока до запада, и была полным–полнехонька раскаленными камнями. Взмолился Лемминкяйнен всемогущему Укко о помощи, и недолго заставил Укко ждать своей помощи. Со всех четырех сторон света собрал он над пропастью темные тучи, и вдруг густой снег большими хлопьями повалил на раскаленные груды камней. Меньше чем в минуту выпало снегу на сажень, и снег этот растаял, так что на месте пропасти образовалось большое озеро с тонким льдом на поверхности. Тут Лемминкяйнен не задумываясь перебрался через озеро по тонкому ледку и, достигнув другого берега, понесся стрелой по своему трудному пути.

Так ехал он два дня. На третий подъезжает к Похъёле и в самом узком месте дороги видит — выходит к нему навстречу громадный волк; еще издали страшно разевает он свою пасть и с диким воем выжидает приближения неосторожного путника. Но Лемминкяйнен ничуть не испугался этого чудовища. Быстро вынул он из своей дорожной сумки клок овечьей шерсти и стал тереть ее между сильными пальцами. И вот из–под рук его выбежало целое стадо курчавых жирных овечек и прямо бросилось в пасть чудовищного волка. Пока тот справлялся с целым стадом, Лемминкяйнен преспокойно проехал мимо и стал приближаться к громадному железному тыну, которым окружена была вся Похъёлы. Тын этот на сто сажен уходил в глубь земли да на тысячу сажен возвышался над землей. Подивился ему Лемминкяйнен и сказал сам себе:

— Вот диво так диво! Уж, кажется, как ведь низко ползают змеи, а тын ниже их уходит в землю, кажется, как ведь высоко носятся в воздухе птицы, а тын выше их теряется в облаках.

И вынул он отцовский меч, который и камни и железо рубил, как сухие щепки, и стал он тем мечом разрубать железный тын и скоро вырубил в нем такую дыру, через которую мог с конем своим свободно проехать. Но что же он встретил за тыном? Высокую стену, сверху донизу обвитую стоглазыми змеями, облепленную огромными ящерицами, оплетенную ядовитыми ехиднами. И все они злобно шипели и поводили своими зелеными глазами и яростно разевали широкие пасти, выставляя раздвоенное ядовитое жало; не было ни проходу, ни проезду, и не решился храбрый Лемминкяйнен прямо пробираться на добром коне своем через этих чудовищ. Подумал, подумал он и стал уговаривать змей и ехидн, чтобы они его пропустили к Похъёле, но те только злобно шипели в ответ на его речи. Тогда припомнил Лемминкяйнен страшные заговоры против змей и ехидн, заговоры старинные, которые еще в детстве случалось ему слышать от старой матери.

— Слушайте, змеи, — сказал он, — уступите мне дорогу, а не то расскажу я всему свету о вашем происхождении, и тогда вы от стыда попрячетесь в самые дальние утлы ваших нор; знаю я, откуда вы произошли: вас породило чудовище Сиетер. Оно плюнуло в море, и долго слюна его носилась по белогривым волнам, долго убаюкивали ее свежие морские ветры. И вот взглянул на нее всемогущий Укко, создавший весь мир, и сказал сам себе: «Если бы мне вздумалось оживить эту слюну и дать ей глаза, то из дурного могло бы выйти лишь дурное, от чудовища могло бы произойти лишь чудовищное». Услышал эти слова злой дух Хийси, всегда готовый на дурное дело, и решился сам создать чудовище из этой слюны: вдунул он в нее жизнь, вложил ей вместо сердца уголь из ада, и явилась на свет ты, лютая змея!