« Самые сильные ощущения при буксировке бечевой испытываешь, когда лодку тянут барышни. Слова тут бессильны, это надо пережить. Для того чтобы тянуть бечеву, необходимо не менее трех барышень: две тянут веревку, а третья прыгает вокруг них и заливается смехом. Начинают они обычно с того, что запутываются в веревке. Они обматывают ею ноги, и им приходится усаживаться на тропинке и распутывать друг друга, а потом они заматывают ее вокруг шеи и им грозит удушение. Однако, в конце концов, они справляются с веревкой и принимаются бежать изо всех сил, ведя лодку на угрожающей скорости. Через каких-нибудь сто ярдов они, естественно, выдыхаются, ни с того, ни с сего останавливаются, бросаются на траву и хохочут, а вашу лодку относит на середину реки и начинает вертеть, прежде чем вы успеваете понять, что произошло, и схватиться за весла. Тут они встают и начинают удивляться.

«Глядите-ка, – говорят они, – она уже на самой середине».

После этого некоторое время они довольно усердно тянут, но вдруг оказывается, что одной из них необходимо подколоть платье. Они замедляют ход, и лодка благополучно садится на мель.

Вы вскакиваете, и пытаетесь оттолкнуться, и взываете к девицам, чтобы они не останавливались.

«В чем дело?» – кричат они в ответ.

«Нельзя останавливаться!» – надрываетесь вы.

«Чего нельзя?»

«Нельзя останавливаться. Идите вперед, идите!»

«Вернись, Эмили, и узнай, чего им надо», – говорит одна из девиц.

И Эмили возвращается и спрашивает, что случилось.

«В чем дело? – спрашивает она. – Что-нибудь произошло?»

«Нет, – отвечаете вы. – Все в порядке, но только идите вперед, не останавливайтесь!»

«А почему?»

«Когда вы останавливаетесь, мы не можем править. Вы должны следить за тем, чтобы лодка все время была в движении».

«Была в чем?»

«В движении. Лодка все время должна двигаться».

«Ладно, я им передам. А хорошо мы тянем?»

«О да, превосходно. Только, ради бога, не останавливайтесь».

«Оказывается, это вовсе не так трудно. А я-то думала, что будет тяжело».

«Ну, конечно, это совсем просто. Только нельзя делать остановок. Вот и все».

«Понятно. Дайте мне мою красную шаль. Она под подушкой».

Вы находите шаль и отдаете ее, а в это время возвращается другая барышня, которой, видите ли, тоже понадобилась шаль. На всякий случай, она берет шаль и для Мэри, но выясняется, что Мэри она вовсе не нужна, поэтому они приносят ее обратно, и вместо нее берут гребень. Убив на все это минут двадцать, они, наконец, трогаются с места, но у следующего поворота видят корову – и вам приходится высаживаться из лодки и прогонять корову с дороги.

Одним словом, когда барышни тянут лодку, – соскучиться невозможно».

« Трое в одной лодке, не считая собаки» Джером К. Джером

В нашем случае веселья добавляли Мурка и Барсик, не желающие расставаться с хозяйками, и Север, никогда не упускавший случая похулиганить. Когда лодку тянул Владимир Петрович, наши барышни, разомлевшие на солнышке, забывали рулить, и «Хариус» на полном ходу впечатывался в берег. Лучше всего получалось, когда Иришку оставляли в лодке одну (не считая, разумеется, котят). Она тут же переполнялась чувством ответственности и внимательно следила за рекой, подруливая веслом, установленным на корме вместо руля. Минут на двадцать ее хватало.

До Нясьмы они добрались за четыре дня. Дорогой рыбачили, поэтому запас продуктов почти не убывал. До Павды, такими темпами, дошли бы дней за десять. Но тут на берегу Нясьмы, метрах в ста от устья Владимир Петрович увидел зимовье.

Глава 6

Зимовье, или охотничья избушка. Домой. Сохатый.

Джордж и я стояли за ночевки на воздухе.

Это так первобытно, говорили мы, так

привольно, так патриархально.

Джером К. Джером

Зимовье, или по-другому, охотничью избушку охотник никогда не спутает ни с рыбацким станом, ни с кордоном, ни с хутором. В зимовье живут только зимой. Ни огородика рядом, ни тропок к реке. Тропки, конечно, есть, но весной исчезают вместе со снегом. Зато весь сухостой в окрестностях вырублен, топить приходится много. Избушка была гораздо выше той, что построил Владимир Петрович. Когда зашел, понял почему. Топилась по-черному. Вместо печи груда камней. Лежанка, полати, низкий столик из плах. На вбитых в стены колышках несколько правилок для выделки шкурок. Две пары лыж подбитых камусом. Окна нет, свет проникает через отверстие для дыма под самым потолком. Потолок, он же крыша покрыт толстым слоем камыша. Посуда из бересты и дерева, две деревянные ложки. Несколько стрел-колотушек, т. е. вместо наконечника утолщение на конце. Такими стрелами бьют мелких зверьков, чтобы не портить шкурки. Множество сторожков для кулемок. Ни одной железяки, хотя видно, что избушка рублена топором, а правилки и сторожки аккуратно вырезаны ножом. На стене висит сохатинная шкура, порядком вытертая, на полу кусочки какого-то меха. Пол земляной, но перед лежанкой устроено, что-то вроде коврика из еловой коры. Похоже, что жильцов было двое. Наташа, по каким-то своим приметам, заявила, что один из них женщина.

Владимир Петрович в окрестностях зимовья нашел охотничий путик, отмеченный зарубками. Прошел немного по нему, увидел пару спущенных кулемок, наткнулся на поляну черники. Крупные ягоды буквально усыпали землю:

- Завтра пособираем - решил он, и вернулся назад.

Вечером посовещались, и дальше плыть раздумали. Осенью охотники, наверняка вернуться в зимовье, тогда и будем устанавливать контакты. Переночевали, как обычно на берегу. Жечь костер в зимовье – слишком много дыма. Да, еще, не дай бог, пожар устроишь.

На следующий день собрали ведер пять черники, сложили ее в «Таймень», привязали резиновую лодку к катамарану, и поплыли вниз. Сплавляться не в пример легче, чем тащить лодку вверх по течению. Да и ветер теперь дул обычно попутный. Из тента от палатки Владимир Петрович устроил парус. Привязал один конец к мачте, в которую превратил свой шест, второй конец к противовесу, третий к лодке, а четвертый держал в руке, ловя порывы ветра. За полдня доплыли до устья Яборовки, где и переночевали. Утром тронулись дальше.

Север рыскавший по берегу, наконец-то, сумел доказать свою профпригодность, загнал в речку матерого сохатого. Владимир Петрович тоже не оплошал. Завалил зверя прямо в реке метров с тридцати. Лося прибуксировали к катамарану и вытащили на берег. Разделывали часа три. Забрали все, даже кишки, которые Наташа тщательно промыла и выскоблила. Погрузили в «Тайменя». Лодка ощутимо просела, но что ей 300 кг. груза, она и полтонны выдерживает. К вечеру были дома.

С мясом провозились до темноты. Хотя какая там летом темнота.

Одна заря сменить другую,

Спешит, дав ночи полчаса.

Это поэт про наши широты написал. Наутро работу продолжили. Мелко рубили мясо, начиняли им кишки и вывешивали колбасы на чердаке для созревания. Затем коптили в коптильне, сделанной Владимиром Петровичем еще в первые недели их «робинзонады».

То, что не влезло в колбасы, вялили. Чернику пустили на вино. Выжали сок, добавили малиновой закваски, разлили по полиэтиленовым пакетам, уложенным в берестяную посуду, и поставили бродить. Пакеты завязывали неплотно, чтобы газы выходили. Пакет не резина, может и лопнуть. Те, кто прихватил «сухой закон» во времена перестройки, наверно помнят батареи стеклянных трехлитровых банок с натянутыми на горлышко резиновыми перчатками. Таким способом народ боролся с засильем фруктовых соков и с недостачей вина. Способ приготовления вина назывался – « Хайль Гитлер». При брожении резиновая перчатка раздувалась, и торчала над банкой в нацистском приветствии. Когда она опадала, продукт был готов к употреблению.

Заготовки грибов и ягод, начатые еще до экспедиции, продолжались, только в гораздо больших масштабах. В основном сушили. Сахара не было, о вареньях и соках пришлось забыть. Делали слабенькое вино. Часть вина скисала до уксуса, но и уксус не выбрасывали, в хозяйстве все пригодится. Владимир Петрович замучился изготовлять посуду. Береста к концу лета дралась уже плохо, пришлось перестраиваться на деревянные кадки. Делал он эти кадки из деревьев с трухлявой сердцевиной. Разрезал ствол, выскребал внутренности, и забивал вместо дна пробку из деревянного кругляша.