…Чудо, какой это голубь был. Загляденье, а не голубь. Разве такого сейчас достанешь?… Со всех окрестных дворов сбегались пацаны полюбоваться мурым николаевским, на которого Рваному подфартило. Продать предлагали. Да только разве такого красавца продашь?… Конфета, а не голубь.

Рваный, пацан с порванной нижней губой, даже засмеялся от счастья. Негромко, как-никак ночь на дворе. А голубь, словно сознавая собственную необычайную красоту, важно поводил породистой головкой, доверчиво пригревшись в руках Рваного. Красота!… И крыло - не острое, как у прочих, а дугой…

Вытянув губы, пацан нежно подул своему любимцу на перья. Голубь, отвечая на ласку, благодарно коснулся клювом порванной нижней губы…

- От щеня бесстыжая! - Пацан от удовольствия зажмурился.

А когда открыл глаза, увидел очень хорошо знакомый ему предмет. Сизо-серый, в цвет голубиного крыла, ствол ТТ качался перед самым его носом - беззвучно и оттого особенно выразительно.

- Ч-ш-ш-ш… - прошипел старший оперуполномоченный Одесского уголовного розыска капитан милиции Леха Якименко, приложив палец к губам.

Рваный, не выразив удивления, кивнул. Чего ж непонятного? Работают люди. Вон их сколько не спит по ночам… Скользнув глазами по двору, пацан увидел не меньше десятка милиционеров, которые, стараясь не скрипеть старыми ступенями, взбегали по лестнице на галерею, шедшую вдоль стены дома.

- Вы до Сеньки Шалого? - шепотом поинтересовался Рваный.

Не опуская пистолета, Якименко молча кивнул. И тут же добавил:

- Где?

- В пятой квартире, - прошептал пацан, теребя птичьи перья.

Якименко усмехнулся, отчего русые усы над верхней губой приподнялись: мол, не об этом.

- Где губу-то порвал?

- Та было, - беззаботно отмахнулся Рваный.

- Ладно, вали, - кивнул капитан, опуская пистолет и оглядываясь на подчиненных.

Рваный, облегченно вздохнув, полез по ветхой лестнице на крышу голубятни. Голубь волновался у него в руках.

Немолодой старшина, возглавлявший сгрудившихся у дверей пятой квартиры милиционеров, нетерпеливо взглянул на начальника. «Ломать, что ли?» - говорил этот взгляд.

Прежде чем отдать приказ, Леха Якименко зачем-то посмотрел на пацана с голубем. Тот был уже на крыше голубятни, внимательно и нежно рассматривал своего пернатого друга, словно собирался отпустить его насовсем. Красавец голубь у парня, это верно. Леха вспомнил собственное детство, свою голубятню - она была кривобокой, слегка осевшей в землю, - и улыбнулся углом рта.

Между тем Рваный, легко и сильно взмахнув рукой, подбросил голубя в ночное небо. Птица, трепеща крыльями, взмыла над Одессой. А пацан, провожая ее взглядом, внезапно прорвался оглушительной трелью. От мастерского свиста заложило уши.

- Атас, Сема! Мусора!…

Сказать, что Якименко не был готов к такому обороту событий, было бы неправдой. Он ведь и сам, когда был дворовым пацаном, завидя ментов, прыгал с крыш в соседние дворы.

- Ломай! - бросил он старшине сквозь зубы, а сам, перевалившись через перила галерейки, бросился, на улицу…

На углу дома, где жил Сенька Шалый, скучал Тишак, молодой, неопытный оперативник. Скучал и в душе костерил капитана Якименко за то, что тот доверил ему такой непримечательный, тыловой, можно сказать, участок боевых действий…

Но оконное стекло на втором этаже вдруг хрустко рассыпалось, и из окна, как черт из табакерки, вывалился плотный, горбоносый, с заспанным лицом Сенька Шалый, одной рукой подтягивавший штаны, а второй - щелкавший затвором «тэтэшника».

«Все, - успел подумать Тишак, пока его холодные пальцы судорожно пытались выдрать из кармана застрявший наган. - Вот теперь - все… Мама дорогая».

Наткнувшись на чужака, Сенька выбросил вперед руку с пистолетом. Промахнуться не мог - до мента было не больше полутора метров. Тот даже инстинктивно головой задергал… Но вместо грохота тишину ночной улицы разорвал сухой щелчок. Осечка.

Ну что ж ты, Тульский-Токарев!… Шалый дернул затвор и снова прицелился в темную фигуру… Снова осечка.

Тишак, завороженно глядя в черный зрачок дула, опять дернул головой, уклоняясь от невидимой пули. И словно во сне услышал собственный слабый голос:

- Э-эй!… Стоять! Уголовный розыск!

Ну и нахал мент, удивился Сенька Шалый. Пустые руки, а еще орет посреди ночи… Он отскочил на пару шагов и в третий раз, уже в холодной злобе, щелкнул затвором.

Очнулся Тишак почему-то на земле, рядом тяжело дышал запыхавшийся Якименко. В последний момент он с разбегу сшиб оперативника на мостовую, и пуля Шалого просвистела над их головами. Сам Шалый, убедившийся в том, что ментовский ангел-хранитель сегодня на посту, улепетывал вниз по улице не хуже знаменитых бегунов братьев Знаменских.

- Куда ты голым задом наперед! - яростно выдохнул Якименко, вскакивая на ноги. - У него ж волына!

- Так не стреляла ж… - растерянно отозвался Тишак.

- Ладно. Потом поговорим. Сейчас есть дела поважнее.

Сенька Шалый бежал по улице не оглядываясь и время от времени петляя, чтобы преследователям было труднее целиться.

Так. Теперь подворотня… Он успел свернуть в спасительную тьму, но оттуда неожиданно грянул милицейский свисток. Ах ты… Оскалившись, Сенька наугад выстрелил и припустил дальше, к перекрестку. Уж там-то что-нибудь обязательно подвернется…

И точно!… Издалека увидал Сенька ссутулившегося на козлах брички-развалюхи извозчика - вечного, как сама Одесса, прошедшего через все революции, реквизиции и оккупации…

- Конячник, стой!… - Из-за сбитого дыхания грозности в голосе маловато получилось, но извозчик, одетый в какую-то хламину с капюшоном, встрепенулся, заозирался.

Леха Якименко, стучавший сапогами метрах в ста позади Сеньки, даже губу закусил от досады. Чтоб тебя, Шалый!… Неужели опять уйдешь? Ну и везуха тебе!…

Примерился с колена по бегущему. Отрывисто рявкнул ТТ. Сенька, нелепо взмахнув руками, упал, но тут же вскочил и запрыгал дальше.

Извозчику творившаяся на ночных улицах катавасия явно была не по душе. Втянув голову в плечи, он изо всех сил хлестнул было сонную конягу. Дескать, ну вас, граждане уголовники и граждане начальники. Пуля, она завсегда пуля, от своих или от чужих. Особенно в таком веселом городе, как Одесса…

- Сто-о-ой! - орал Сенька Шалый, морщась от боли в раненой ноге. - Ох ты… Сто-ой, пристрелю!!!

Извозчик тронуться с места не успел, перед носом еще теплый от стрельбы ствол.

- Гони со всей дури! Даю голдяком!… Удостоверившись в своем счастье, извозчик, или, по-одесски, балагула, от души вдарил вожжами по крупу клячи. Запели под ударами копыт булыжники. От скрипа видавшей виды пролетки, казалось, звенят окна в окрестных домах…

- Уходят!… - Майор милиции Довжик аж привстал на переднем сиденье, следя за тем, как пролетка с Сенькой постепенно растворяется в недрах ночного города. - Давай!…

- Даю, товарищ майор, - не без яда отозвался шофер Васька Соболь, двадцатилетний парень с покалеченной левой рукой, и управленческий ХБВ («хочу быть "Виллисом"» - так называли советский джип ГАЗ-67), взревев, выкатил из подворотни.

Через мгновение на заднем сиденье, тяжело дыша, угнездились вспотевшие Якименко и Тишак. Майор, обернувшись, бросил на них полный недоброго веселья взгляд:

- Ну что, оперативнички?… Упустили птичку?… Якименко вспомнил голубя, парящего над ночными крышами, свист Рваного и скрипнул зубами. Эта ночь могла оказаться последней и для него, и для Тишака… Могла.