Ради нее и ради мальчика он должен был отпустить ее руку и позволить им уйти. Что он мог им предложить на самом деле? Для службы в армии он уже не годился, а вторые сыновья могли рассчитывать на должности лишь в армии и Церкви. Может ли нерелигиозный человек рассчитывать на церковную карьеру?

Он должен был отпустить ее, но его пальцы, наоборот, сжались крепче.

— Вы правы. Я испугался. Я не умею с детьми. Эта ответственность… Не знаю, как вы с этим справляетесь. Но мне бы очень хотелось познакомиться с ним поближе.

После минутного колебания она улыбнулась, но подозрительно посмотрела на него. В конце концов Мерси кивнула:

— С такой больной ногой вам лучше сесть. Присядем на диван?

— Да, конечно. — Он сумел изобразить заинтересованность, хотя на самом деле ему это было в тягость. Ему хотелось проводить время с ней, узнавать ее. Но без ребенка ее не заполучить.

Стивен не мог понять свою неожиданную одержимость ею, не мог понять, почему он был готов на все, лишь бы быть рядом с Мерси. Но он хотел ее, хотел, чтобы она прошла по коридору к его комнате. Хотел заглянуть в глаза цвета виски. Нет, он явно потерял не только память. Он потерял голову.

Прихрамывая, он отступил в сторону, пропуская ее.

Диванчик с желтой парчовой обивкой мог вместить только двух человек. И ребенка. О ребенке Стивен не мог забыть. Она бы не позволила.

Она протянула ему ребенка. Не для того, чтобы он его взял, а чтобы показать.

— Это Джон. Ваш сын.

В голосе ее была уверенность, это несомненно. И любовь. Такая любовь, что и он представить не мог. Лицо открытое, во взгляде — мольба признать чудом того, кого она держала на руках. Но он хотел только ее. Хотел быть здесь с нею и ни с кем другим. Ребенок же вторгался в их уединение. Скоро он наверняка начнет плакать, и она уйдет.

Он не хотел, чтобы она уходила расстроенной. После всего, что она сделала для него… и для его сына.

Опустив взгляд, он посмотрел, впервые по-настоящему посмотрел на сына. У него были полные щечки, раздувавшиеся оттого, что он сосал свой кулачок, подбородочек такой, что и говорить не о чем, нос — кнопочка, не имеющая даже намека на форму, которую он приобретет со временем. Брови, почти такие же светлые, как и волосы, сходились там, где лоб морщился сосредоточенной складочкой. На лице господствовали длинные черные ресницы. Стивен никогда не мог понять, почему у него были такие черные ресницы. Наверное, это проявление передавшегося по наследству бунтарства, как ему нравилось думать. Впрочем, вся его внешность указывала на бунтарскую натуру, однако же он мало что перенял от отца.

Но этот мальчик взял от отца почти все.

Как будто почувствовав, что за ним наблюдают, Джон вдруг распахнул глаза, и Стивену открылось синее море. В его взгляде светились и пытливый ум, и любознательность. Кто расскажет этому мальчику о радостях общения с женщинами и, что важнее, подвохах, с которыми придется столкнуться?

— Жаль, что у него не ваши глаза, — промолвил он.

— У детей иногда с возрастом глаза меняются, но мне кажется, что у него этот цвет навсегда. Они слишком похожи на ваши. Можете его потрогать. Он не кусается.

— Его отец кусается.

Мерси зарделась. Кусал ли он ее за плечико, за ушко, за мягкое место? Может быть, пощипывал? А она, делала ли она это с ним? Какие ощущения он при этом испытывал? Наверняка это было изумительно, как же иначе? Так почему только одна ночь?

Невысказанный вопрос повис на кончике языка.

Она осторожно положила свою руку на его, и их пальцы сплелись. Взгляд ее омрачился сомнением. Она поднесла его руку к губам, поцеловала каждый палец.

— Вы верите мне? — прошептала она.

Всем сердцем.

Но он не произнес этих слов. Они были слишком значимыми, и произносить их было рано. В ее мире они знали друг друга гораздо дольше, чем в его мире. Он должен поговорить с ней, должен рассказать о своих недостатках, о неудачах и страданиях. Но все «должен» разом исчезли из его мыслей, когда она поднесла их переплетенные пальцы к ручке малыша. Пять миниатюрных пальчиков цепко обхватили его указательный палец. В груди Стивена что-то больно дернулось, и он решил, что, наверное, это остановилось сердце. Но оно билось, быстро и сильно, и кровь пульсировала в жилах.

Его кровь пульсировала в Джоне. Джон. Джон. Его сын.

— А он сильный парень! — промолвил Стивен, не узнавая свой голос — сдавленный, глухой.

— Он чудо, правда?

— Роды были трудными?

Она перевела взгляд с него на Джона.

— Это того стоило.

— Вы были одна?

— Нет, подруга, тоже медсестра, была со мной.

— Страшно было?

Она снова подняла глаза на него, и он отметил какое-то детское удивление в ее улыбке.

— Нет.

Так много было сказано одним этим словом и выражением лица. Она хотела этого ребенка. Разве она еще не доказала этого своими поступками? Она заслуживала гораздо большего, чем он ей дал.

— Я хочу подержать его, — тихо произнес он.

Лицо ее озарилось совершеннейшим счастьем. И снова он понял, что ошибался. Его привлекли не ее глаза и не ее улыбка. Что-то большее, что-то глубинное, что проявлялось лишь в редких случаях. Ее внутренняя красота захватывала, и он решил, что сделает все, чтобы она проявлялась как можно чаще.

Она переложила ребенка в подставленные руки Стивена. Джон продолжал крепко держаться за его палец. У Стивена комок подступил к горлу, но он все же сумел произнести:

— Привет, Джон. Будешь со мной дружить?

Мальчик моргнул, и в голубых глазах, такого же оттенка, как и у Стивена, появился вопрос: «А ты кто?»

Я твой отец.

Можно ли умереть от счастья, от любви? Видеть Стивена с Джоном… Сердце Мерси увеличилось до таких размеров, что еще немного — и разорвало бы грудь. Сходство было слишком очевидным. Она знала, что никто не усомнится в том, что это его ребенок. Ей не хотелось, чтобы жизнь пролетела быстро, но ей уже не терпелось увидеть Джона взрослым. Он наверняка вырастет очень похожим на отца.

У него появится такая же бесшабашная улыбка. Он будет точно так же немного наклонять набок голову, рассматривая что-то важное. Он будет так же властно отдавать распоряжения. А в походке будет уверенность, которой даже хромота не сможет его лишить.

К тому времени, когда Анна, служанка, принесла наконец чай, Джон уже начал беспокоиться. Время кормления давно прошло, и Мерси попросила Анну отнести Джона Жанетт. Когда она, отдав в коридоре последние указания, вернулась в комнату, Стивен стоял у окна. Сгущались сумерки, и синее темнеющее небо местами стало подсвечивать красным и оранжевым.

Пару секунд она смотрела на него. Ради того, чтобы назвать Джона своим, стоило пройти через то, через что ей довелось пройти. Наблюдать за тем, как зарождается связь между Стивеном и его сыном, было одним из самых ярких впечатлений в ее жизни. Зерно любви к Стивену, зароненное в ее сердце еще в Ускюдаре, проросло и превратилось в прекрасный цветок. Никогда еще она не испытывала такого счастья. И такого желания.

Ей было необходимо, чтобы он обнимал, целовал ее, чтобы прижал ее к своему сильному телу. Несмотря на отцовские притязания, сюда она приехала, не рассчитывая на брак, но вдруг ей захотелось этого так отчаянно, что она и сама удивилась. Теперь она жаждала, чтобы в ее жизни всегда был не только Джон, но и этот мужчина.

Он ни разу не дал ей повода думать, что между ними может существовать что-то кроме дружбы, и все равно она томилась от желания. Впервые они встретились в таком месте, где жизнь неслась стремительно, где все ощущалось острее, смерть была делом повседневным и обыденным, а веселье безудержным. Все чувства там были глубже, будь то страх, ненависть или любовь. Каждый день они ходили по краю, и это заставляло ценить каждое мгновение. Они как будто гнались за новыми острыми впечатлениями, не бледнея, не отступая, не останавливаясь ни на секунду.