— Немедленно прекращайте работу и эвакуируйте людей. Нельзя играть с опасностью. Взрывать надо!

То, что сооружалось неделями, было снято за несколько часов. Общежития разобрали, бур извлекли на поверхность, вышки положили наземь, развинтили и погрузили на прицепы. На место вышек лебедки подтянули целые пакеты широкогорлых труб, которые должны были подводить пар к турбинам.

Затем приступили к работе подрывники. Они наполнили мешки аммоналом, снабдили взрывателями и осторожно спустили в скважины.

Подготовка заняла весь день. И наконец наступила долгожданная секунда, завершающая труд нескольких тысяч строителей, инженеров, ученых, начиная с Грибова, Шатрова… или даже с Крашенинникова.

В маленькой землянке на склоне горы собрались почти все ведущие инженеры и бригадиры, Мовчан в том числе. Был здесь и Грибов и, конечно, Яковлев, как представитель заказчиков — жителей Камчатки. Была и Спицына в числе почетных гостей. В последние годы супруги уже не работали — вышли на пенсию и поселились в Петропавловске. Даже Дмитриевский приехал, несмотря на запрещение врачей. "Посмотрим, будете ли вы совершать восхождения в моем возрасте", сказал он.

Кашин нажал кнопку, включая взрыв, и, забывая о правилах безопасности, первый выбежал из землянки.

На фоне темнеющего неба смутно синела снеговая вершина. Трубы нельзя было различить. Как это обычно бывает, первые секунды показались томительно длинными, и Кашин успел удивиться: "Почему нет взрыва? Не оборвались ли шнуры?" А взрыв уже произошел, но газы и пепел еще неслись вверх по скважинам.

Но вот блеснул огонь. Косой язык оранжевого пламени взвился над ближайшей трубой. Вдали сверкнул второй язычок, третий… Густой черный пепел заклубился, набирая высоту. Это летели из пробитого вулкана кусочки остывшей лавы, захваченные газами.

— Первое в мире искусственное извержение! — торжественно объявил Дмитриевский.

До землянки донесся рев вырвавшихся на волю подземных газов. Разбуженный вулкан рычал свирепым, гневным басом.

— При подлинном извержении больше шуму было, — хладнокровно заметил Грибов.

Через несколько минут оранжевые языки стали короче. Огонь как бы уходил в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только они и светились над темно-голубой горой.

Тогда Кашин включил заслонки турбин. Ржавый свет исчез, словно его отрезали ножом. Горячие газы ринулись на лопатки турбин. Зрители ждали минуту, другую, задерживая дыхание, затем кто-то тихонько ахнул. Гора внезапно осветилась.

Вдоль и поперек по темному массиву возникли цепочки огней, как бы светящиеся схемы, идущие по склонам к кратеру. Близкие фонари сияли спокойным желтым светом, дальние рассыпались мерцающим бисером, мелкой звездной пылью. Укрощенный вулкан прилежно работал, разогревая нити в сотнях фонарей.

С минуту Кашин любовался этой картиной, затем вернулся в землянку и взял трубку телефона.

— Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху полный порядок. А вы готовы? Ка-ак? Почему не работает комбайн? — В голосе начальника послышались угрожающие нотки. — Примите все меры! Не только Ковалев — сами идите в забой! Сейчас прилечу и посмотрю, в чем дело!

Мовчана не взяли на вертолет. На лаволитейный завод он попал только через два часа.

Как обычно после аварии, на площадке было много постороннего народа. Передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издали одежду можно было принять за человека. Низенький рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.

— Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? — спросил Мовчан.

— Зубья прихватило, — нехотя сказал рабочий. — Комбайн стал — и ни туда ни сюда.

— Дайте пройти, товарищи!

На крыльце появились начальник строительства, Котов и Тартаков. Котов был молчалив и бледен — он недавно вышел из больницы. Геолог растерянно щурился и заикался. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного, самоуверенного человека.

— Что вы мне объясняете? — говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх. — Вот ему объясняйте, изобретателю. Его машину вы загубили. Меня интересует другое… Что вы предлагаете сейчас?

А Тартаков от волнения, должно быть, не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал оправдываться:

— Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал, Михаил Прокофьевич, и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…

— Почему же вы не предупредили с самого начала?

— Но вы отдали приказ никому не входить в лавопровод без вашего разрешения.

— Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение — спросили бы…

— Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…

— Глупости какие! Тася находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в двадцати пяти метрах от лавы…

— Но если бы у Вербиной было чувство долга…

— "Если бы, кабы, было бы!" — с раздражением прервал Кашин. — В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват, вы, Вербина или я! Что вы предлагаете сейчас?

— Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.

— Оставлять нельзя, это правильно. И разбирать нельзя: лава еще не застыла. А когда застынет, получится пробка — этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать? Ногтями?

— Нет уж, придется рвать, — вздохнул молчавший до сих пор Котов.

— Что рвать?

— Все! Породу, застывшую лаву и комбайн…

— Такую дорогую машину? — заволновался Тартаков. — Мы не имеем права! Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.

Кашин отмахнулся:

— Есть у вас другие предложения? Нет? Тогда отойдите, некогда мне с вами. Где подрывники? Вызваны? Дайте им в помощь рабочих, сколько попросят.

— Разрешите, я поведу подрывную команду! — попросил Котов. — Может быть, есть еще возможность…

Кашин хотел было отказать. "Вы же нездоровы…" — начал он, но по выражению лица инженера понял, что нельзя запретить ему последнее свидание с комбайном.

— Хорошо, идите! На месте примете решение. Но едва ли можно спасти комбайн… Думайте не о машине — обо всем строительстве!

Двадцать минут спустя вереница фигур в белых скафандрах вступила в лавопровод. Несгораемые костюмы с глазастыми шлемами обезличивали людей. Скафандры были трех размеров, и по лавопроводу шли существа высокого, среднего и малого роста. Возглавлял колонну низенький Котов, замыкал высокий Мовчан. Мовчан тоже напросился в партию подрывников. Он знал подрывные работы, хотел помочь Ковалеву и, главное, по своему характеру не мог упустить интересное дело.

Девятикилометровый туннель шел прямо, как луч, без единого поворота. Навстречу плыли гладкие стены. Казалось, что люди топчутся на месте, они шли полчаса, час, и все те же стены теснили их. Кое-где попадались надписи мелом: "Этот перегон строил Ковалев", "Все на штурм вулкана!" Было и шуточное приветствие: "Здравствуй, лава! Как тебе нравится здесь?" Через несколько часов лава должна была прийти и стереть эти надписи навсегда.

Туннель был невысок, долговязый Мовчан царапал потолок шлемом. Оттого, что приходилось идти не распрямляясь, болела шея и спина. В скафандре было жарко, дышалось трудно. Несгораемый костюм надежно защищал тело не только от жары, но и от охлаждения. Работая на вершине, Мовчан привык к свежему горному воздуху и с трудом переносил жару. Пот лил с него градом и струйками бежал по спине. Чесались нос, спина, затылок, локти… Мовчан ожесточенно хлопал себя рукавицами, но без толку. Становилось только жарче от лишних движений и еще сильнее зудела кожа. Очень хотелось снять шлем и обтереть лицо, но грозные плакаты предупреждали: "Берегись, стены обжигают!", "Берегись, не снимай костюма!" Возле плакатов висели термометры, и каждый показывал больше предыдущего. Вскоре температура превысила сто градусов, потом двести… А рабочие все шли вперед.