Это, однако, не значит, что А и В несопоставимы. Но чтобы беспристрастно сопоставить смыслы А и В, надо выйти за пределы каждого из сравниваемых языков и попытаться понять, каковы стоящие за словом реалии, в чем состоит отраженное в этих смыслах мировидение. Вежбицкая полагает, что такая цель будет достигнута, если мы сможем описать смыслы К и К’ с помощью ЕСМ. Толкования смыслов, записанные на языке ЕСМ, достаточно подробны, а главное, они сопоставимы по фрагментам толкования. Это позволяет сравнивать смыслы как бы "поэлементно". Такое сравнение и покажет, в чем состоит культурная специфичность соответствующих понятий.

Таким образом ЕСМ выполняет функцию универсального языка–посредника, обеспечивающего межкультурные сопоставления смыслов. Системы мировидения, отраженные в языках разных культур, оказываются поддающимися описанию и сравнению именно в той мере, в какой важные для данной культуры понятия переводимы на ЕСМ и представимы в виде набора фраз на ЕСМ.

Приведу в качестве примера объяснение смысла английского слова intimacy.

Если вы знаете английский язык, то подумайте о том, каким русским словом вы бы его перевели. Сама я, в зависимости от контекста, употребила бы русск. дружеская близость, откровенность, сердечность и, вероятно, еще что–то.

Чтобы глубоко понять смысл англ, intimacy, надо, согласно Вежбицкой, знать место этого понятия как культурной ценности в англо–американской культуре. Изучив эту проблему, Вежбицкая предлагает следующее описание смысла слова на ЕСМ (приводим его в упрощенном переводе):

intimacy

• X думает: Я чувствую нечто

• Я хочу сказать это кому–нибудь

• Я могу сказать это Y

• Я чувствую нечто хорошее по отношению к Y

• Y чувствует нечто хорошее по отношению ко мне

• По этой причине я могу сказать это Y

• Я не могу сказать это другим лицам

• X говорит это Y в силу сказанного выше

Постарайтесь вдуматься в предложенное толкование.

В предварительном обсуждении Вежбицкая подчеркивает, что intimacy предполагает откровенность как следствие уверенности в добрых чувствах собеседника; поэтому, в частности, слово intimacy непригодно для описания отношений между врачом и пациентом.

С учетом всего сказанного Вежбицкой и предложенного ею толкования intimacy как бы вы перевели распространенное англ, словосочетание an intimate friend?

Если вы когда–либо думали, что англ, intimacy предполагает "интимность" в русском понимании этого слова, то приведенное выше толкование должно вас разубедить: an intimate friend — это близкий друг, в противоположность просто friend. Зато англ, friend, как показала Вежбицкая, пользуясь тем же методом, соответствует отнюдь не русск. друг, а, скорее, русск. знакомый или приятель.

Итак, метод описания смыслов с помощью ЕСМ дает:

• а) стандартный способ описания смыслов, обладающий свойством очевидности для наивного носителя языка;

• б) возможность межкультурных сопоставлений смыслов, представленных в виде их "переводов" на ЕСМ;

• в) возможность сравнения смыслов слов разных языков в достаточно сложных случаях.

Как вы могли видеть из изложенного, Вежбицкая пользуется методом интроспекции. При этом она последовательно раскрывает читателю свою рефлексию как исследователя и объясняет мотивы своих умозаключений. Хотя Вежбицкая и не ассоциирует свои труды с психолингвистическими программами, но именно ей принадлежит заслуга реализации на конкретном языковом материале пожелания знаменитого лингвиста Э. Бенвениста описывать "человека в языке".

Естественный язык является основной формой, в которой отражены наши знания о мире. Вместе с тем язык — это главный инструмент, с помощью которого человек познает мир, т. е. означает и обобщает все те сигналы, которые поступают в его мозг извне. Любые, в том числе самые обыденные, знания требуют языкового оформления — если это знания, а не смутные ощущения. Именно язык — это знаковая система, которая обеспечивает функционирование нашего интеллекта. Если по каким–либо причинам (как, например, врожденная глухота) ребенок не может овладеть родным языком, то без специального обучения, которое даст ему возможность овладеть другой знаковой системой (для глухого ребенка это обычно жестовый язык), он обречен на тяжелое отставание в умственном развитии (об этом мы будем говорить ниже, с. 142 и далее).

Каждый, кто общался с маленькими детьми, мог убедиться в том, какую роль в повседневном опыте ребенка играет имя предмета. "Это что?" — спрашивает ребенок, увидев незнакомый ему цветок. "Это гвоздика", — отвечаю я. Если слово именует что–то важное в детском обиходе, например кармашек, куда я кладу его носовой платок, то слово кармашек он, скорее всего, запомнит. Гвоздику забудет, но если увидит, то почти наверняка спросит опять.

Все объекты и ситуации, выделенные ребенком из окружения, раньше или позже неизбежно обретают имя. В пределах данного обсуждения мы ограничимся этой констатацией, а что это за имена и как они присваиваются, мы будем более подробно рассматривать в главе о детской речи. Присвоение имени и есть означивание.

Вам, несомненно, знакомо чувство некоторого дискомфорта, когда не удается найти для некоторого предмета или свойства подходящее имя. Это происходит, например, при необходимости относительно точно описать такое бесконечно разнообразное, "текучее" свойство, как цвет. Вспомните о гамме цветов губной помады и прочих атрибутов декоративной косметики. Представьте себе, что вы попросили другого человека купить для вас тетрадь в кремовой обложке. Более чем вероятно, что вы получите не совсем то, что имели в виду: с вашей точки зрения, кремовый — более розовый, а с точки зрения вашего приятеля, кремовый оказался ближе к желтоватому. То, что он называет "кремовый", вы бы назвали "цветом слоновой кости". И так далее. А какие ухищрения сопровождают попытки точно описать цвет автомобиля!

Не надо думать, что знаменитый упоминанием у Гоголя фрак цвета "наваринского дыму с пламенем" — это просто проявление гоголевского юмора. Этот цвет можно найти в тогдашних журналах мод в связи с битвой при Наварине, о которой современники Гоголя знали не меньше, чем ваши современники о фирме "Макс Фактор". (Кстати, известные по пьесе "Ревизор" "фестончики" — тоже точная характеристика тогдашней моды, а не фигура речи.)

Несколько утрируя, можно сказать, что, пока нечто не означено, не названо, пока нет имени, нет слова, как бы нет и явления.

То есть само по себе оно, может быть, и "есть", например, для специалистов. Но для всех нас явление или объект обретает полноту существования тогда, когда появляется "припечатывающее" его слово.

Отношение "слово–объект" для неспециалиста относительно прозрачно в той мере, в какой объект, действие или явление внешнего мира — это нечто, что можно видеть, слышать, осязать или что легко вообразить по аналогии с уже известным. Так, далеко не все видели (даже на фотографии) стеклянную пирамиду во дворе Лувра в Париже. Но если вы знаете, как выглядит пирамида как геометрическое тело, то остается представить себе стакан или оконное стекло, а остальное можно домыслить как "нечто прозрачное и хрупкое в форме пирамиды".

А сейчас вообразите, что вы были в Париже и теперь вам надо описать это — а кстати, что? сооружение? скульптуру? — не имея в своем распоряжении ни слова пирамида, ни слова стекло /стеклянный. Я вам не завидую!