Маргарид все время слушала своих сыновей, не выпуская из рук веретена, и наконец спокойно сказала:

— А что сделали с теми римскими офицерами? Неужели их не отправили назад в римское войско, предварительно наказав розгами?

— Нет, мать, их посадили в тюрьму, а двух солдат послали к римскому военачальнику объявить, что никаких припасов он не получит и что офицеры задержаны в качестве заложников.

— Было бы лучше наказать этих офицеров и с позором прогнать из города, — заметила Маргарид. — Так поступают с ворами, а римляне собирались обокрасть нас.

— Ты права, Маргарид, — сказал Жоэль, — они хотели нас обокрасть. Заставить нас голодать! Отнять хлеб и скот! — прибавил он с негодованием.

— Да отомстит им Гезу! Взять у нас наших волов и наших чудных телок! — прибавила Маргарид, пожимая плечами и продолжая прясть.

— Да, весь скот у вас будет забран, а лошадям, которыми ты так гордишься, Жоэль, — заметил чужестранец, — придется, пожалуй, отвозить твой хлеб и твой фураж до Турени. Правда, они не очень утомятся, так как теперь-то ты, пожалуй, не станешь утверждать, что Турень далеко от Бретани.

— Ты можешь насмехаться надо мной, друг, — ответил Жоэль, — потому что ты оказался прав. Я заблуждался. Да-да, ты говорил истинно! О, если бы все галльские провинции соединились против римлян при первой их атаке! Если бы они употребили тогда даже вдвое меньше усилий, чем когда они боролись все порознь, нам не пришлось бы теперь выслушивать наглых требований и угроз этих язычников! И ты имеешь право смеяться над нами!

— Нет, Жоэль, мне не до смеха, — сказал чужестранец. — Опасность близка, неприятельский лагерь в двенадцати днях ходьбы отсюда. Отказ исполнить требования римлян и арест их офицеров вызовет не далее как через несколько дней безжалостную войну — войну, какую умеют вести римляне. И нас ожидает или смерть на поле битвы, или рабство на чужбине, потому что торговцы невольниками, сопровождающие римский лагерь, жадны до добычи. Все, кто останется в живых, здоровые и раненые, мужчины, женщины и дети, будут проданы с публичного торга, как скот, и тысячами отправлены в Италию или в южную Римскую Галлию, ибо ведь существует теперь и Римская Галлия! Там сильные, здоровые невольники посылаются в цирк на единоборство с дикими зверями на потеху своих господ, а молодые женщины, девушки, даже дети делаются жертвами чудовищного разврата. Вот что значит быть побежденными римлянами! — вскричал чужестранец.— И вы допустите, чтобы вас победили? Вы перенесете этот позор? Вы отдадите им ваших жен, сестер, дочерей, ваших детей, бретонские галлы?

Едва кончил он говорить, как вся семья Жоэля — мужчины, женщины, девушки и дети — вскочила с горящими глазами и пылающими щеками и закричала, размахивая руками:

— Война! Война!

Огромный боевой дог Жоэля, возбужденный этими криками, тоже вскочил и положил свои передние лапы на грудь хозяина, который сказал, лаская его большую голову:

— Да, старый Дебер-Труд, ты вместе с нами будешь охотиться на римлян. Тебе достанется славная добыча, и пасть твоя будет алой от крови. На римлян, Дебер-Труд, на римлян!

Дог отвечал яростным воем, показывая свои клыки, не менее страшные, чем у льва. Сторожевые собаки и те, которые заперты были в хлевах, откликнулись на голос Дебер-Труда, и вой всей этой своры боевых собак сделался ужасным.

— Это хорошее предзнаменование, друг Жоэль, — заметил чужестранец, — вой собак всегда предвещает покойников. Ими будут убитые римляне! Смерть врагу!

— Да, да, смерть врагу! — вскричал Жоэль. — Благодарение богам, в бретонской Галлии в день несчастья сторожевая собака становится боевой, рабочая лошадь — боевым конем, рабочая телега — колесницей, землепашец — солдатом, и сама земля наша, мирная и плодородная, — полем битвы, пожирающим врагов! На каждом шагу он находит себе гибель — в наших болотах, в сыпучих песках, в пропастях наших скал, а корабли его исчезают в водоворотах наших бухт, более страшных своим наружным спокойствием, чем самая грозная буря.

— Жоэль, — сказал Юлиан, отходя от тела друга. — Я обещал Армелю, что пойду к нему в другой мир. Умереть таким образом было бы радостью для меня. Но умереть, сражаясь с римлянами, — мой долг. Что мне выбрать?

— Ты спросишь об этом завтра у одного из карнакских друидов.

— А что моя сестра Гена? — спросил у матери Альбиник. — Я не видел ее почти целый год. Она все еще, как и прежде, жемчужина острова Сен, в чем я, впрочем, не сомневаюсь? Моя жена Мерое поручила мне передать ей нежный привет.

— Ты увидишь ее завтра, — ответила Маргарид и, отложив веретено в сторону, встала.

Это было знаком для всей семьи, что пора идти на покой.

— Разойдемся, дети мои, — сказала она. — Завтра с рассветом надо заняться приготовлением к войне. — Потом она прибавила, обращаясь к чужестранцу: — Да пошлют тебе боги мирный покой и крепкий сон!

На другой день на рассвете Жоэль в сопровождении Альбиника сел в свою лодку и, согласно данному обещанию, подвез чужестранца к Келлорскому островку, не решаясь причалить к священному острову Сен. Гость Жоэля тихо сказал что-то овату, который сторожил на острове, и тот почтительно ответил ему, что Талиессин, старейший из жрецов, находится на острове Сен вместе со своей женой Ориелью и еще вчера ждал к себе путешественника. Оставляя Жоэля, чужестранец сказал ему:

— Я надеюсь, что ты и твоя семья не забудете своих вчерашних слов. Сегодня раздастся призыв к оружию с одного конца бретонской Галлии до другого.

— Будь уверен, что все мы и все наше племя первые отзовемся на этот призыв.

— Я верю тебе. Дела теперь в таком положении, что Галлия должна или погибнуть, или возродиться в прежней своей силе и славе.

— Прощаясь с тобой, неужели я не узнаю имени человека, сидевшего у моего очага? Имени того, кто рассуждает так верно и так горячо любит свою родину?

— Жоэль, мое имя солдат — пока Галлия не будет свободна, если же мы снова встретимся с тобой, то называй меня другом, потому что я действительно твой друг.

С этими словами чужестранец сел в лодку, которая должна была отвезти его с острова Келлор на остров Сен. Жоэль спросил у овата, управлявшего лодкой, дожидаться ли ему своей дочери Гены, которая собиралась в этот день домой. Оват сказал, что Гена приедет к своим только вечером. Тогда огорченный Жоэль вернулся домой вдвоем с Альбиником.

Юлиан отправился около полудня в Карнакский лес к друидам спросить их, должен ли он предпочесть смерть сейчас смерти в бою против римлян. Друиды отвечали ему, что он должен исполнить обещание, данное другу, и что оваты с обычными церемониями перенесут тело Армеля на костер, куда с восходом луны должен взойти и Юлиан. Радуясь тому, что он скоро встретится с Армелем, Юлиан собирался уже покинуть лес, как вдруг увидел вчерашнего гостя Жоэля, возвращающегося с острова Сен вместе с Талиессином. Последний сказал несколько слов друидам, и те поспешили к чужестранцу с выражением почтения.

Заметив Юлиана, чужестранец сказал ему:

— Подожди немного, я дам тебе поручение для вождя племени, к которому ты возвращаешься.

Юлиан остался ждать, а чужестранец ушел с Талиессином и другими друидами. Немного погодя он вернулся и дал Юлиану небольшой свиток из дубленой кожи со словами:

— Это для Жоэля. Сегодня вечером, как только взойдет луна, мы еще увидимся, Юлиан. Гезу любит таких мужественных и верных в дружбе, как ты.

Вернувшись домой, Юлиан передал Жоэлю кожаный свиток, в котором было написано следующее:

«Друг Жоэль, именем Галлии, находящейся в опасности, карнакские друиды предписывают тебе следующее: вели всем членам твоей семьи, работающим на полях, кричать тем, которые работают недалеко от них: «Пусть соберутся все мужчины, женщины и дети сегодня вечером в Карнакском лесу, как только взойдет луна!» И пускай те, кто услышит эти слова, передадут это таким же образом дальше. Пусть, передаваясь от одного к другому, этот возглас обежит все деревни и города от Ванна до Орея и даст сигнал всем племенам собраться сегодня вечером в Карнакском лесу».