— Сева! Себастьян! Или как тебя там?

— Эй, счумились вы, что ли? — сказал Олег и, наклонившись, взял своими ручищами Лутовкина за плечи, с трудом оторвал его от Альбины и через спинку кровати швырнул в дальний угол. — Здесь вам не тропики.

Аля медленно поднялась, повертела головой, склоняя ее то к одному, то к другому плечу, потрогала пальцами шею.

— Мать твою так, — без всякого выражения сказала она, — вот это, я понимаю, тусовка.

— Ну все, ну все, — миролюбиво проговорила Женя, ногою запихивая простыню обратно под шкаф. — Размялись — и хватит.

— И куда же ты трупы складываешь? — глядя сверху вниз на Лутовкина, весело и зло спросила Альбина. — В шифоньер?

Лутовкин молчал. Привалившись к подушкам, он судорожно обшаривал руками свое иссаднённое лицо. Только теперь, когда кровавое возбуждение схлынуло, он осознал происшедшее — и его зазнобило от страха. «Глупый пингвин робко прячет…» Как нашептали.

— А что, ребята, — сказала Аля, — мне с вами нравится. Будем дружить.

Сева сидел у магнитофона в наушниках. На стук двери он обернулся, щелкнул тумблером. Альбина подошла к столу, налила рюмку «Сахры», с жадностью выпила.

— Что глядишь? — спросила она. — Нарочно уши заткнул?

Сидя на корточках, Сева снял наушники, вымученно улыбнулся.

— Что им от вас было нужно?

— Та, — Альбина махнула рукой. — Долго объяснять. То тебя никак выпроводить не могли, теперь я им, видите ли, мешаю.

Сева поднялся, поспешно снял очки, принялся протирать их носовым платком. Альбина насмешливо на него смотрела. На шее у нее синели следы от пальцев Лутовкина.

— А ты и не знал, дурачок? — спросила она.

— Нет, почему же, — Сева отвечал, не поднимая глаз.

Ну, разумеется, он знал, друзья переоценивали его наивность. Здесь обратная связь: полагая кого-нибудь глупцом, сам глупеешь, оттого что становишься на путь упрощения. Впрочем, если уж быть честным, надо признать, что к догадке его привело странное поведение старшего братца. Брат стоял в дверях и бубнил, как заведенный: «Не надо тебе туда ходить, и не ходи, и не надо, там без тебя обойдутся». Сдвинуть его с места Сева так и не смог бы, если бы не мама. Мудрый человек, мама на секунду отвлеклась от телевизора, чтобы бросить через плечо: «Пусти его, он должен сам убедиться». И всё, больше она ничего не сказала. Понимающему — достаточно. Выскочив на улицу, Сева долго стоял под дождем; не понимал он, не понимал, хоть убей, как это возможно. Он любил этот маленький чистенький дом, островок безопасности среди жизни, которой он не понимал и боялся. Даже под своей крышей он не чувствовал себя спокойно, ощущая ревнивый болезненный непорядок. Только здесь, у Надежды, он отдыхал душой — и вот пришла пора платить за эту невинную радость. Он возвращался с отвращением и стыдом, помня одно: надо уберечь хотя бы Надежду. Вид жующей и пьющей компании его ужаснул: с них со всех была как будто содрана кожа. И при этом они беспрерывно болтали и смеялись… Это был сочный клубок поганой хохочущей плоти, это было змеилище кишечнополостных, которые, копошась, заглатывают хохмы и тут же извергают их обратно. Всё острят, извиваясь, всё хохмят, содрогаясь, кривясь, отводя друг от друга глаза, видящие, знающие мерзкую тайну… и никто им не скажет оттуда, с небес: «Ребята, да что же вы делаете со своей последней жизнью? Друг перед другом не стыдно — побойтесь хотя бы меня!»

Сева надел очки и взглянул на Альбину. Она смотрела на него пристально и испытующе. Незажженная сигарета прыгала у нее в губах.

— Слушай, ты не вздумай сбежать, — проговорила она наконец. — Ты еще провожать меня будешь, на такси, понял?

Слова ее прозвучали как-то невнятно: наверно, сигарета мешала ей говорить.

— У меня, кажется, денег при себе нет, — с трудом ответил Сева.

«Господи, покажи мне всю мерзость этой женщины, — молил кто-то в читанной им старой книге. — Открой мне всю грязь ее тела, все нечистоты в ушах ее и носу…» Сева не имел права обращаться к Всевышнему с такой просьбой: он всё это видел, как будто она стояла перед ним нагая и лишенная кожного покрова, и ему было стыдно и страшно. Страшно еще и оттого, что это сочащееся мелкой кровью чудище говорило красивым, почти человеческим голосом и глядело красивыми, почти человеческими глазами. Глаза эти, светлые и бессовестные, чего-то просили. Но не мог же он отвечать за все на свете вытоптанные сады, за все освежеванные человеческие души… Альбина закурила.

— О таких пустяках, — сказала она, выдыхая дым, — о таких пустяках, пока я жива, ты можешь не беспокоиться. Знаешь, у меня такое чувство…

Сева содрогнулся от омерзения, предчувствуя уже, что услышит непоправимые, гибельные для себя слова, но Альбина этого не заметила.

— У меня такое чувство, что я не зря тебя встретила. Ты мой хранитель, понял? Теперь ты мой хранитель, и ты будешь любить меня и беречь. Всё остальное не твоя забота…

Она хотела еще что-то сказать, но в это время раздался новый звонок, непохожий на все остальные. Это был хрустальный, чистый звонок, бесхитростный, как детское счастье.

— Кого это там? — удивилась Альбина. — Вроде все наши дома…

Она посмотрела на Севу — и умолкла. Лицо его было обезображено такой радостью, что на него было неловко смотреть. От уха до уха и даже по стеклам его очков блуждала мучительная улыбка. Руки, в которых Сева комкал платок, мелко дрожали.

— Ах, — сказала Альбина и засмеялась сухим и колючим смехом, шуршащим, как толченое стекло. — Ах, вот оно что, а я-то, халда… Молодец, отдежурил. Сменщики у тебя есть?

Сева ничего не ответил. Голова у него кружилась, как будто он хлебнул чистого кислорода.

Бодрый, энергичный, обутый, из спальни выскочил Лутовкин. Царапины на его лице были довольно прилично припудрены, и оттого оно припухло и вроде бы даже помолодело. Следом за ним чинно, рука об руку появились Олег и Женя.

— Так-так-так, хорошо. — Лутовкин окинул взглядом стол. — Грязные тарелки — убрать! Шестой прибор поставить! Три пары, три пары, три пары! Всё, как в лучших домах Минусинска.

Альбина и Олег сели за стол. Альбина тронула себя за шею — в том месте, где темнели синяки, выразительно взглянула на Олега, тот юмористически пожал плечами: да вроде бы так, ничего особенного. Лутовкин, виновато улыбаясь, протянул Але пудреницу. Церемонным кивком Аля поблагодарила его, раскрыла пудреницу и принялась приводить себя в порядок. Женя с отрешенным видом начала собирать посуду. Сева стоял в стороне и изо всех сил пытался справиться со своим бессмысленно улыбающимся лицом.

Новый звонок.

— Предупреждает! — сияя, пояснил Лутовкин. — И ключ-то у нас есть, но мы же такие деликатные, как бы не застать разброд и шатания. Олег, дай, пожалуйста, музыку!

Женя понесла стопку тарелок на кухню. Олег, перегнувшись назад, включил магнитофон.

— Сева, а ты что стоишь, как неродной? — глядясь в круглое зеркальце, спросила Альбина. — Всё только начинается. Иди сюда, — она похлопала рукой по сиденью соседнего стула, — а не то место займут!

Сева дернулся и, поколебавшись, подошел и сел рядом с нею.

— Надо, Сева, надо, — сказала Альбина, защелкнула пудреницу и обняла его за плечи. — Надо, серенький, надо. Надо, синенький мой жучок. Чтобы всё было хорошо… — добавила она шепотом, наклонившись к нему и трогая губами его ухо. — Чтобы милая наша ничего не узнала.

— Так-так-так… — В счастливом возбуждении Лутовкин метался по комнате, проверяя, всё ли в порядке, и украдкой расставляя по местам дары природы.

Вернулась Женя, принесла чистые тарелки, с достоинством села.

— Потому что, если она не узнает, — жарко шептала Альбина, — всё опять будет хорошо. Но уж ты прижмись ко мне понежнее, а не то она возьмёт и поймёт…

— Ну, за воссоединение семей, — пробормотал Олег, наливая.

— Нет, за нас с Себастьяном, за хорошую встречу, — возразила Альбина, ероша Севе волосы. — У меня день рождения, я так хочу.