Вот так Альбина из села Перкино оказалась в гостях у старшего техника лаборатории оптической связи. То, что хозяин женат, подруга сообщила ей по дороге. Альбина нисколько не огорчилась: с женатыми было проще, от них в любую минуту можно было отделаться. Но так уж устроены женщины, что именно жена Лутовкина интересовала ее больше всего.

— А какая она из себя? — спросила Альбина.

— Кто? — На этот раз Сева расслышал.

— Хозяйка, кто же еще.

— Красивая, — ответил Сева.

— Ну и что? Я тоже красивая.

Сева повернулся, внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал.

— Вот тебе и раз! — Альбина изобразила удивление. — Молодой человек, ваше молчание неприлично. В конце концов, у меня сегодня день рождения.

Она коротко засмеялась. Сева молчал. Он напряженно и подавленно думал.

— Ну, скажите хоть что-нибудь о моей внешности, — не унималась Альбина.

— У вас в лице, — неохотно проговорил Сева, — есть что-то неандертальское и вместе монгольское. Вы откуда родом?

— Отсюда, — не задумываясь, ответила Альбина. Она еще не догадывалась, что село Перкино уже явилось с нею в этот дом.

— Ну, значит, я ошибся, — сказал Сева.

— Нет, вы не ошиблись. Вы провидец? — быстро спросила Альбина и протянула ему руку ладонью вверх. — Погадайте.

Сева не шевельнулся. Ему не хотелось прикасаться к этой девушке. Она казалась ему похожей на ящерицу — верткую, жесткую, пусть даже и безобидную, но всё-таки лучше ее не трогать.

Подержав немного руку на весу, Альбина подперла ею подбородок. «Ну, погоди, — мстительно подумала она, — тебе это отольётся».

— Видите ли, — медленно начала она, — я действительно наполовину иностранка. Мой отец… если его можно назвать отцом… представитель одной крупной южнокорейской фирмы. Мама познакомилась с ним при очень странных обстоятельствах… она была еще совсем девчонкой. Я, собственно, и родилась в Сингапуре… правда, почти ничего не помню, всё было как сон…

Это была сказка, имевшая успех — особенно у юнцов. В ней кое-что не сходилось хронологически, но, чтобы это заметить, надо было вникать. Однако она сразу заметила, что Сева конфузливо опустил глаза.

— Вы мне, кажется, не верите? — спросила Альбина, очень задетая.

— Нет, отчего же… — пробормотал Сева, не глядя на нее, и уши его покраснели. — Всякое случается.

«Два ноль, — отметила про себя Альбина. — Счет растет, дорогой товарищ. Чем будете расплачиваться?»

— Смотрите, дождь, — сказал Сева. — Может быть, свет включить?

— Не надо, я так больше люблю.

— Ну что ж, посидим, как в деревне, — сказал Сева.

— Почему как в деревне? — спросила Альбина.

— Мы в городе не видим, как темнеет, — пояснил Сева. — Слишком рано включаем свет.

— А вы жили в деревне? — Альбина взялась за другую сигарету: иного развлечения не предвиделось, и ей оставалось непрерывно курить.

— Полтора года, — ответил Сева. — Учительствовал в северо-западных краях.

— Что ж так мало? — глазами Альбина изобразила интерес, хотя ей было скучно. — Не понравилось, значит?

— Скорее я не понравился, — Сева, похоже, освоился и перестал ёжиться. — Детишки задразнили, с коллегами не поладил. У них там в области свои порядки, феодальный край. Считали меня то ли тайным агентом, то ли ссыльным диссидентом.

— А как вас дразнили?

Сева засмеялся, покрутил головой. Альбина отметила, что смех у него хороший, только зубы, пожалуй, мелки и желтоваты.

— Глажы, — сказал наконец Сева.

— Что-что?

— Глажы, — повторил он, растроганно улыбаясь. По-видимому, это воспоминание доставляло ему удовольствие. — Это по-местному морошка.

— Морошка? — переспросила, морщась, Альбина. — Вы прямо как по-сингапурски разговариваете.

— Вы никогда не слышали о морошке? — оживился Сева. — Ну, это же замечательная ягода, на болотах растет. Румяная такая, а как поспеет — желтеет и светится.

— Уж прямо светится, — насмешливо сказала Альбина.

— Уверяю вас, как фонарик! Ужасно пристрастился я к этой морошке. Там озеро такое замшелое, берега зыблются, и от морошки желтым-желто. Целыми днями хожу и ем, как журавль. Совсем стал дикий… А первого сентября вхожу в класс — на доске написано глажы. Сначала я не обратил внимания, так они принялись везде писать это слово. И на столе, и на сиденье стула, и на портфеле моем, и даже у меня на спине. Заколебали, как теперь говорят.

— А что, оно неприличное?

— Да нет, обычное местное словечко. И очень точное… я бы сказал, даже красивое: их едят, а они глядят.

— Ну, ну, и что же дальше? — быстро спросила Альбина. Она усмотрела здесь намек на свое рязанское прошлое.

— А дальше — стал я потихоньку сходить с ума. Дошло до того, что в глаза ученикам смотреть не могу. А они всё это быстро улавливают. Сидят две девчушки за первой партой, смотрят на меня не мигая и шепчут: глажы, глажы…

— А вы?

— А я дергаюсь.

— Странно, — сказала Альбина и засмеялась. — Очень странно. Но теперь-то прошло?

— Уж если рассказываю — значит, прошло, — ответил Сева. — Другой, наверно, бзик появился: свято место пусто не бывает.

Тут тихо скрипнула дверь, и оба они обернулись. Вспыхнул яркий свет.

— Сумерничаете? — спросил Лутовкин. Он стоял в дверях с суровым оскорбленным лицом. — Сева, а тебя к телефону.

— Кто? — удивился Сева и встал. — Кому я понадобился?

Лутовкин пожал плечами.

10

Когда Сева вышел, Лутовкин тут же подсел к столу и сделал первый заход.

— Три юных пажа покидали, — пропел он вкрадчивым голосом, — навеки свой берег родной, они так ужасно рыдали, стоял оглушительный вой…

Аля потушила вторую сигарету. Держа третью в руке, она внимательно и сосредоточенно слушала Лутовкина.

— Люблю белокурыя косы, — грассируя под Вертинского, пел Лутовкин, — так первый, рыдая, сказал, но я не хочу, чтоб вопросы мне каждый дурак задавал… Аленька, это вы мне испохабили солонку? Отчаянный вы человек. Или ссор не боитесь?

Усмехнувшись, Аля закурила и, вскинув голову, выпустила дым из ноздрей. С этим всё было понятно, с этим она знала, как себя вести.

— А-лень-ка! — ласково продолжал Лутовкин. — Вся така маленька… Я вас буду Аленькой звать, не возражаете?

— Слащавых мужиков не терплю, — сказала Аля.

Лутовкин был несколько обескуражен, но не терял бодрости духа. Он отступил и перегруппировал ряды.

— Второй повторял беспрерывно: я чёрныя косы люблю, смотреть на блондинок противно, за что и муки терплю…

— Жена ваша блондинка? — спросила Аля.

Лутовкин остановился.

— При чем тут жена? — с горечью сказал он. — Ну, при чем тут жена? Я вам такие песни пою, а вы сквернословите…

— Жене своей и пойте, — насмешливо сказала Аля.

— А для жены у меня другие песни, — не сдавался Лутовкин. — И попрошу не лезть со своим маникюром в мои семейные дела.

— Ну, ладно, ладно, — Аля протянула руку и потрепала Лутовкина по голове — снисходительно, как мать великовозрастного баловня-сына. — Ладно, разошелся. За стол скоро сядем?

Лутовкин хотел что-то сказать, но обернулся и увидел стоящего в дверях Севу.

— Да, незадача, — озабоченно проговорил Сева.

— А что такое? — с живостью спросил Лутовкин.

— Да братец мой ключи куда-то подевал, войти не может, из автомата звонил. А мама заснула, наверно. Схожу, посмотрю.

— Надо же! — вздохнул Лутовкин. — Это ж надо!

— Так что вот, — сказал Сева, обращаясь к Альбине. — Прошу меня извинить.

— Жалко, — ответила она. — Только разговорились.

— Нет-нет, — поспешно возразил Сева, — я не прощаюсь. Сбегаю и вернусь. Здесь рядом. Я даже плащ не возьму.

— Давай, — откликнулся Лутовкин. — Непременно. Одна нога здесь, другая уже там.

Когда хлопнула входная дверь, Лутовкин медленно повернулся к Але.

— Что это вы меня так… просвечиваете? — спросил он после паузы. — Аж знобит.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: