Кольцо окружения все сжималось. Вышел из строя почти весь командный состав дивизии. Положение становилось критическим. Еще день-другой — и от дивизии ничего не останется. И вот тогда тяжелораненый генерал вызвал в штаб майора Черноусова.

В землянке комдива стоял полумрак. Пахло хвоей и сырой землей. У стола сидел и что-то торопливо писал штабной офицер, а рядом с ним, по-владимирски окая, кричал что-то в телефонную трубку рослый солдат-связист. Здесь же, на низком, прикрытом ковром топчане, лежал генерал.

— Подойдите ближе, — каким-то чужим, хриплым голосом проговорил генерал, и Черноусов только тут заметил, как сильно изменился и постарел их комдив.

— Если до вечера дотяну — хорошо! Но думаю, что не дотяну…

Генерал умолк, закрыл глаза. Ему трудно было говорить — в груди что-то хрипело, клокотало, и майору до слез стало жаль умирающего генерала. Генерал вдруг тряхнул седеющей головой, снова открыл глаза.

— Принимайте, майор, дивизию.

— Мне?.. А если…

— Справитесь, товарищ майор! Постарайтесь выйти из окружения. На Уваровское урочище курс держите… — И генерал потерял сознание.

На исходе были продукты, боеприпасы. А враг все наседал и наседал.

— Что будем делать, командир? — спросил Черноусова капитан Мешков.

— Надо держаться.

— Как держаться? Как?

Черноусов промолчал.

— А может быть… — вдруг начал Мешков.

Он произнес эти слова таким тоном, что Черноусов побагровел.

— Да ты с ума сошел!

— Завтра будет поздно. Перебьют нас, как куропаток.

Черноусов широко открытыми воспаленными глазами смотрел на Мешкова.

— Ну что ты на меня уставился? Мы же старые друзья.

— Ну, ну?

— Сопротивление бесполезно. Надо подумать и о себе.

— Ах-х, какой же ты негодяй! — перебил его Черноусов.

— Что же делать?

— Замолчи! — лицо Черноусова стало страшным. — Под суд тебя надо отдать.

— Саша! Дружок!

— Здесь нет дружков! И это вам следует крепко запомнить. Ступайте вон.

Мешков, понурив голову, направился к выходу.

— Постойте! — остановил его майор. — Человек с таким настроением, как у вас, возглавлять строевой отдел штаба не может. Освобождаю вас от этой должности. Идите в третий батальон, в роту младшего лейтенанта Фирсова. Назначаю вас командиром взвода.

— Меня!.. На взвод?

— Да, вас, капитан. Я полагаю, что вы еще не совсем испорченный человек и там, на переднем крае, научитесь мыслить по-иному. Иногда посвистывание пуль отрезвляюще действует на человека.

Ночью майора разбудили. Его срочно просил к телефону командир одного из батальонов.

— Слушаю! — взяв трубку, простуженным голосом заговорил Черноусов.

— Товарищ тридцать первый! — послышалось в трубке. — Докладывает двадцать третий. Прошу указаний, что делать с Мешковым?

— То есть как это что делать? — недовольно буркнул Черноусов. — Изменять свое решение не намерен.

— Мешков два часа назад дезертировал из части.

— Как?

— Мои разведчики задержали его. Мешков оказал сопротивление, даже ранил одного старшину.

— Немедленно доставьте ко мне.

Черноусов зло бросил трубку и нервно зашагал по блиндажу. Он уже ругал себя за малодушие. Пожалел негодяя, только в должности понизил. Ошибся!.. Подлый трус!

Майор вышел из землянки, чтобы немного подышать свежим воздухом.

Ночь была темная, шел мокрый снег. Где-то стрекотал пулемет, время от времени вдали ухали пушки. Из темноты вынырнул санитар, тащивший на волокуше раненого. «Не тот ли это старшина, которого ранил Мешков? — подумал майор. — Из-за меня, из-за моей излишней доверчивости».

Майор передернул плечами, поежился и вернулся к себе в землянку. Вскоре ему доложили о Мешкове.

— Введите!

Сгорбившийся, в вымокшем полушубке Мешков вошел в землянку, посмотрел на майора и заплакал.

Черноусов брезгливо поморщился, молча осмотрел его с ног до головы и сказал:

— Десять лет тебя знал. Думал, что лучше друга, чем ты, на свете не сыщу. Но ошибся. И не я один. Все, кто знал тебя, ошиблись!

…На рассвете Мешкова по приговору военного трибунала расстреляли. А к вечеру этого же дня соединения Советской Армии, перейдя в контрнаступление, потеснили гитлеровцев, и майор Черноусов, наконец, смог вывести части дивизии из вражеского окружения.

С тех пор прошло два года. За это время Черноусов много раз был в тылу, но с Полиной не встречался. Он догадывался, что она знала о судьбе мужа и искала встречи с ним, Черноусовым, но сам для этой встречи ничего не предпринимал.

Еще перед вылетом в тыл противника он написал письмо Полине, но отправить его не решился. Так оно и лежало в кармане гимнастерки, уже довольно сильно обтрепанное, с загнутыми углами.

С каждым днем все больше давали знать о себе парашютисты. Они уходили за десятки километров от своего расположения, подрывали мосты, рвали связь, устраивали засады на шоссейных дорогах, минировали их, нападали на неприятельские обозы и автоколонны.

Гитлеровцы стянули в населенные пункты, прилегающие к Яблоновскому и Каневскому лесам, большие силы. Одновременно с этим они спешно возводили оборонительные сооружения по всему правому берегу Днепра.

На окраинах сел Бобрица, Селище, Студенец, Трошин, Глинича, Пшеничники и Черныши заканчивались работы по отрытию окопов и устройству блиндажей с двумя — тремя накатами из толстых бревен, устанавливались зенитные батареи, крупнокалиберные пулеметы и артиллерия.

Гитлеровцы готовились задержать наступление Советской Армии. Но высаженный в этом районе десант советских парашютистов расстраивал все их планы. Вот почему гитлеровское командование в спешном порядке приказало находящимся в этом районе войскам покончить с советскими парашютистами.

Фашисты подвезли к Яблоновскому лесу пехотную часть, которая почти сразу же после высадки из автомашин, развернувшись в цепь, пошла в наступление.

Вооруженные автоматами и пулеметами, гитлеровцы ринулись на боевые порядки батальона майора Черноусова. Они пошли своим излюбленным приемом — тремя рядами. Первая цепь, пройдя сто метров, залегла и открыла огонь. Вслед за ней поднялась и побежала вторая цепь.

Рота лейтенанта Куско была далеко не в полном составе. Один взвод еще с утра по приказанию Черноусова отправился на боевое задание. Поэтому фашисты смогли быстро нащупать слабое место в обороне парашютистов. Они обрушили сильный огонь на солдат Куско и приблизились к их окопам. В нескольких метрах от окопов роты в небольшой ложбине они залегли и начали накапливаться для своего последнего и решительного броска.

В роте Куско создалось тяжелое положение. У гитлеровцев был большой перевес в численности и вооружении. Единственная надежда на комбата. Он обещал прислать подкрепление, но оно не прибывало.

Куско не знал, что комбат уже послал ему в помощь два взвода из третьей роты, которые гитлеровцы также прижали к земле, не давая солдатам возможности передвигаться ни вперед, ни назад.

С каждой минутой положение становилось все напряженней. Это понимал командир, понимали и солдаты. Но все держались. И даже пулеметчик Василий Будрин, всегда в таких случаях преувеличивающий опасность, на этот раз стрелял молча, расчетливо, не проронив ни одного слова.

А между тем гитлеровцы все накапливались и накапливались в лощине.

— Товарищ лейтенант! — подбежав по траншее к Куско, торопливо окликнул Сидоров.

— Ну что тебе? — почему-то сердито отозвался Куско.

— Надо бы пулеметный огонь перенести левее, чтобы помешать им накапливаться.

— Куда? — переспросил лейтенант.

— А вон по тому бугорку, из-за которого они переползают в лощину.

— Верно! — согласился лейтенант. — Передай от моего имени Шахудинову, чтобы держал под огнем бугорок.

— Слушаюсь!

— Давай быстрей! — поторопил его Куско. Сидоров побежал.

То, что упустил в горячке боя командир, заметил опытный солдат. Приток фашистов в лощину прекратился. Однако появились новые неприятности. Патроны были на исходе. Правда, за ними послали людей, но патроны все еще не приносили.