Помолчали.

— Ложитесь-ка спать, Елизавета Тимофеевна, утро вечера мудренее. Завтра встанем часов в шесть, я вас к одному человечку сведу. Его дома застать надо. Человечек не простой, две шпалы носит, заместитель коменданта лагеря по политчасти. Комиссар по старому. Майор Гребенщиков Леонид Леонидович. Ко мне иногда заходит, интеллигентно поговорить любит. Сами увидите.

Пока дошли, рассвело. Верстах в двух от поселка прямо в поле два трехэтажных дома, за ними в ста метрах — зона: три ряда колючей проволоки, проходная, невысокие деревянные сторожевые башенки. В глубине за проволокой смутно виднелись низенькие продолговатые постройки.

— Здесь квартиры лагерного начальства. У солдат бараки в зоне. Получше, чем у зэков, но бараки. Это проходная для охраны. Зэков на лесоповал выводят с другой стороны зоны. Гребенщиков один живет. Не женат. Мужчина он еще молодой, сорока нет. Раньше ему женщин из зэков приводили, которые помоложе и почище. Нет, не думайте, Елизавета Тимофеевна, никакого насилия, только по обоюдному согласию. Он обедом кормил и хлеба две пайки. Он врагов народа предпочитал, с ними спокойнее, чем с урками, и поговорить можно. Сейчас у него одна постоянная есть, из поселка. Приходящая. Я сказала, он один живет. Не один. С ним солдат живет — денщик. Теперь их только не денщиками называют, а вестовыми. Вы, Елизавета Тимофеевна, не придавайте значения тому, что он со мной на ты разговаривает. Никакой специальной грубости здесь нет. Они всем зэкам «ты» говорят.

Поднялись на второй этаж, позвонили. Дверь открыл молодой солдат, в сапогах, гимнастерка расстегнута.

— Здравствуй, Витя. Мы к товарищу майору, они уже встали?

— Встал я, давно встал. Заходи, Кораблева. Что у тебя? Я уж в зону собрался. Да ты не одна.

В дверях стоял высокий подтянутый мужчина в хорошо сшитом форменном костюме, глаза живые и, пожалуй, умные.

— Я, Леонид Леонидович, с просьбой пришла. Это знакомая моя близкая, еще с давних времен, из Москвы приехала. Нам бы поговорить немного, если у вас минут десять найдется. А если нет, нам не к спеху, мы вечером придем.

— Чего ж откладывать? Десять минут всегда найдутся. Виктор, поухаживай за дамами, помоги верхнюю одежду снять, повесь аккуратно, с телогрейкой ничего не сделается, а у гражданки из Москвы хорошее пальто, даже модное, так ты его поосторожнее. Проходите, проходите в комнату, располагайтесь. Витька, ты что, не видишь, одного стула не хватает. Принеси из спальни и закрой дверь. Да нет, болван, с другой стороны закрой. Садитесь, пожалуйста, с кем имею честь?

— Великанова Елизавета Тимофеевна.

— Великанова… Великанова… Уж не нашему ли счетоводу родственница? Как его, Александр Матвеевич, кажется?

— Я жена Александра Матвеевича. Прошу вас, товарищ майор, разрешить повидаться с ним.

Гребенщиков долго смотрел на Елизавету Тимофеевну. Потом тихо, почти шепотом сказал:

— Не по адресу вы, гражданка, не по адресу. Разрешение в Москве получить следует. Да и там не дадут такого разрешения. Супруг ваш по пятьдесят восьмой отбывает наказание. А как вы, позвольте спросить, узнали, где он? Или он исхитрился и адрес послал? Его за разглашение государственной тайны, а ваши действия можно как шпионаж квалифицировать. А может, это ты, Кораблева? Хочешь опять с той стороны проволоки пожить?

— Я, товарищ майор… — начала было Елизавета Тимофеевна, но Софья Петровна ее перебила:

— Что вы, Леонид Леонидович, бедную женщину пугаете? Зачем вам московское разрешение? Вы же царь и бог здесь. Кто вам что скажет? Комендант? Он пикнуть при вас не смеет, я же знаю. А что я никому не писала, вы и сами в курсе. Письма мои нечастые вы, наверное, и читаете.

— Не я, не я. У меня поважнее дела есть, чем письма твои читать.

— Ну, не вы, так вам все равно доложили бы. Великанов не простой человек был. В Москве друзья остались. Мало ли кто мог для Елизаветы Тимофеевны справку навести. Может, при случае и похлопочут за него. Темпора мутантур. Это так в древнем Риме умные люди говорили: времена меняются. Вам сейчас хорошее дело сделать ничего не стоит. Кого вам бояться?

Помолчали. Гребенщиков все смотрел на Елизавету Тимофеевну. Потом сказал:

— Ну что ж, товарищ Великанова, поговорю с комендантом. Я со своей стороны возражать не буду. Великанов работает хорошо, даже, я бы сказал, поддается трудовому перевоспитанию. Мы ведь, товарищ Великанова, не просто наказываем, а перевоспитываем. Воров, бандитов и даже врагов народа превращаем в полноценных советских граждан. Этому нас учит наш сталинский нарком, товарищ Берия Лаврентий Павлович. Вы вот москвичка, смотрели, наверное, замечательную пьесу товарища Погодина в театре имени товарища Вахтангова. «Аристократы» называется. Мне удалось посмотреть ее в прошлом году, был в Москве на совещании. Очень правильно о нашей работе показано. Мне идти уже пора. Так что ждите, товарищ Великанова. Вы у Кораблевой остановились?

— Да, товарищ майор. Большое спасибо, товарищ майор.

— Не за что, товарищ Великанова. Не за спасибо работаем. Наш долг делать все, что в пределах закона. Вечером Витьку пришлю, он скажет. Если все будет в порядке, он и в зону вас проведет. Вот его за труды поблагодарите. Наверное мужу гостинцы всякие из Москвы привезли. Водку московскую, может даже очищенную, белоголовую? Сознайтесь, товарищ Великанова, ведь привезли?

— Привезла, товарищ майор, две бутылки.

— Это вы напрасно. В зону алкогольные напитки проносить не разрешается. Давайте мы вот что сделаем. Вы эти бутылки Виктору дайте. Скоро Первомай, великий праздник солидарности трудящихся. Пусть побалуется. И конфеты он любит хорошие, молодой еще. У нас московских конфет не бывает.

Вышли.

— Вот и все, Елизавета Тимофеевна. Завтра мужа увидите.

— Неизвестно, может еще комендант не разрешит.

— Майор и спрашивать коменданта не будет. Сам хозяин. Зачем ему водкой делиться? Повезло нам, в хорошем настроении был. Я думала, дороже возьмет. Я, Елизавета Тимофеевна, в свою библиотечную конуру пойду, а вы домой. Часа в три вернусь, пообедаем. Печку разжечь, картошку сварить сумеете?

Виктор прибежал в девять часов.

— Вот и я, Елизавета Тимофеевна. Привет, Кораблева! Идти надо. Майор просил сказать, что по случаю выходного свидание разрешено на три часа, с десяти до тринадцати ноль-ноль у него в кабинете. Его самого не будет. И еще он просил передать, чтобы вы после свидания к нему домой зашли. Это в мешке у вас для мужа гостинцы? Бутылку не положили? Шучу я. Давайте я понесу. Идти не близко.

— А в этом свертке для вас, Виктор. К празднику.

— Спасибо, Елизавета Тимофеевна. Я это пока, Кораблева, у тебя оставлю, потом зайду.

Виктор провел мимо двух начальнических домов, но в ближайшую проходную, которую Елизавета Тимофеевна видела вчера, не вошли. Шли узкой тропкой вдоль колючей проволоки километра два до следующей проходной. За проволокой было пусто. Только с полкилометра от нее виднелись ряды бараков, темные фигурки сновавших между ними людей. В проходной Виктор сказал часовому:

— По распоряжению майора. Пропусти.

— Знаю, разводящий говорил уже.

Рядом с проходной двухэтажный корпус.

— Это, Елизавета Тимофеевна, административный корпус. Здесь сегодня только дежурный и ребята с вышек греются, ждут своей очереди. Мужа вашего сюда приведут.

Сразу за дверью столик с телефоном, за столиком молоденький командир.

— Это, товарищ лейтенант, по распоряжению майора.

— Знаю, Витя, товарищ майор сам звонил. Проходите, гражданка. Проводи гражданку в кабинет товарища майора.

На дверях табличка: "Заместитель коменданта лагеря по политической части майор Л.Л.Гребенщиков". Кабинет, как кабинет. Стол, стулья, диван. На стене портреты Сталина и Берии.

— Посидите, Елизавета Тимофеевна, сейчас приведут. Вы пальто-то снимите, вот вешалка. Я мешочек сюда положу. Вам мешать не будут. Я выйду пока.

Вот и дождалась. Почти три года. Господи, только бы не расплакаться.