К Борису Сергей попал только в конце августа, перед началом занятий. Все лето на грузовых пристанях Москвы-реки вкалывал, баржи разгружал. Подобрались хорошие ребята. За два месяца Сергей получил почти шесть тысяч — на полгода свою сталинскую стипендию удвоил. Деньги были нужны. Отец попивать начал всерьез. Половину заработанного Сергей отдал маме. На Марью Ивановну смотреть страшно: еще больше высохла, почернела. Сергей дома почти не бывал. Ночевал у ребят на Стромынке. Восемь человек в комнате. Комендантша, горластая баба лет тридцати, пускала Сергея в общежитие без звука. В первый же вечер он с бутылкой портвейна, четвертинкой и кульком конфет зашел в ее комнатку на первом этаже просить разрешение переночевать у однокурсников и остался у нее до утра. В доме полно мужиков — а спать не с кем. Интеллигенция. Одно слово — прослойка. Теперь Сергей раз, а то и два в неделю спускался к ней, отрабатывал общежитие. Ребята смеялись и завидовали.

Часа в четыре, после заседания комитета ВЛКСМ Истфака, Сергей позвонил Великановым. Трубку взял сам Борис.

— Привет, Великан. Лютиков говорит. Узнал?

— Привет.

— Повидаться бы надо. Давно не встречались. Я зайду вечером?

— Заходи.

Под кнопкой звонка у дверей квартиры висела табличка: Великановым 1 звонок, Матусевичам — 2.

— Что, уплотнили?

— Нет. Надя оформила отдельный лицевой счет и обменялась. Здорово, Сережка, проходи.

Елизавета Тимофеевна сидела в большой комнате в углу у столика и читала. Увидев Сергея, встала, сняла пенсне на цепочке.

— Здравствуй, Сережа. Рада, что пришел. Вам, наверное, с Борей поговорить нужно. Так вы в его комнату идите. Я потом ужинать позову.

Нет, не изменилась барыня. Вот уже, как простые советские люди, в коммуналке живут, а все такая же.

У Бориса в комнате тоже перемен не заметно. Только книг прибавилось.

Разговор не клеился. Сергей рассказывал об учебе, с шуточками — о своей комсомольской деятельности. Было натянуто и фальшиво. Похвастался летним заработком. Оказалось, что Борис давно зарабатывает, дает уроки немецкого детям ответственных работников по пятерке в час. Сергей спросил о стихах.

— Давно не пишу. Бросил. Ерунда все это. Делом надо заниматься.

— Каким делом?

— Сейчас учиться. Потом работать.

Борис не раскрывался. Говорил мало, сухо. О главном, ради чего пришел, Сергей так и не смог сказать. Стали чужими.

Ужинали в большой комнате. Винегрет, селедка. Но накрыто, как раньше. Тарелочки для хлеба, салфетки.

— Вы уже взрослые мужчины. Налить немножко, по случаю встречи?

Водку поставила в графинчике, себе тоже налила.

— За ваши жизни, ребята. Дай бог, полегче будет.

— Вряд ли, Елизавета Тимофеевна. А где няня Маруся?

— Скончалась наша няня, царствие ей небесное, уже полгода, как скончалась.

Борис за столом молчал.

— Вы простите меня, Елизавета Тимофеевна, известно что- нибудь об Александре Матвеевиче?

— А я была у него в прошлом месяце.

— Как — были?

— Так — была. Взяла и поехала. Люди везде есть. Три часа с ним говорила.

Ну, барыня!

Это случилось в марте сорокового года. Елизавету Тимофеевну разбудило осторожное дребезжание звонка. Посмотрела на часы — пять утра. В халате вышла в коридор. В квартире тишина. Бориса в этот час только пушка разбудит. За дверью Матусевичей тоже ни звука. В прихожей тихо спросила:

— Кто там?

Еле слышный мужской голос.

— Откройте, Елизавета Тимофеевна, я от Александра Матвеевича.

Чтобы не упасть, прислонилась к стене. Руки дрожали. С трудом сняла цепочку, открыла. Мальчик лет двадцати, небольшого роста, в брезентовом плаще, в кепке и сапогах. В руке небольшой чемодан, за спиной рюкзак.

— Простите, что так рано. Поезд пришел в начале пятого, пешком шел с Ярославского. Я проездом в отпуск, в Вологду. Днем уеду. Меня Володей зовут. Александр Матвеевич просил к вам зайти.

— Господи, что же вы стоите? Снимите плащ. Все можно в прихожей оставить. Вот сюда, Володя, в гостиную. Что же я, вы с дороги. Вам помыться надо. Здесь туалет, а здесь ванная. Я вам чистое полотенце принесу. Только тише, Володя, соседей не разбудите. Но сперва скажите где он, как он.

— Александр Матвеевич осужден на десять лет.

— Я знаю, мне на Матросской Тишине сказали.

— Он сейчас в лагере, на лесозаготовках, в поселке Дунино, это километров полтораста севернее Томска. Я там служу. В охране. Мобилизовали и зачислили в войска НКВД. Только вы меня не бойтесь. Я Александра Матвеевича очень уважаю. Это такой человек! Его все уважают, даже урки. Вы Борю разбудите. Александр Матвеевич велел Борю обязательно повидать.

Через час сидели втроем в гостиной. Пили чай с джемом. Володя не замолкал.

— Я сам не застал, мне рассказывали, сперва Александр Матвеевич на лесоповале работал. Тяжело, конечно. Не молоденький. И голодно. Пайка четыреста граммов и баланда два раза в сутки. Много не наработаешь. Александр Матвеевич не жаловался, вкалывал, как мог. Однако прошлой весной свалился. Исхудал очень, кашлял. Положили в санчасть. Фельдшер у нас хороший. Тоже из зэков, говорят, в Ленинграде большим врачом был. Он, собственно, и не фельдшер, а в помощь настоящему фельдшеру к санчасти прикреплен. Выходил он Александра Матвеевича и сам с начальством поговорил. И теперь Александр Матвеевич вроде бухгалтера, в канцелярии лагпункта на счетах костяшками щелкает. Начальство довольно. Человек грамотный и от бригадиров ничего не принимает. Ну, значит, например, пайку лишнюю, чтобы в ведомости куб-другой приписал. И кормят отдельно после бригад, со старостами бараков, с другими из канцелярии, у нас их всех, Елизавета Тимофеевна, простите за выражение, придурками называют. Так что теперь ему посытнее немножко.

— Расскажите, Володя, как до этого Дунина доехать.

— И не думайте, Елизавета Тимофеевна, никто вас за проволоку не пустит. Да и права не имеете про лагпункт знать. А что вы ответите, если спросят, откуда у вас адрес? Про меня начальство узнает, мне не жить.

— Никто, Володя, про вас не узнает. Я найду, что сказать. И что не пустят, не верю. Если разрешение заранее спрашивать, конечно откажут. А если приехать за тысячи верст и свидания, как милостыню, просить, разрешат. Если уж очень боитесь, Володя, не рассказывайте. Я теперь и сама найду.

Конечно, в конце концов Володя подробно объяснил, как доехать до Дунина, у кого можно переночевать в поселке.

Елизавета Тимофеевна собралась быстро. Борис съездил к тете: в Можайске можно достать сало.

В первых числах апреля Борис проводил Елизавету Тимофеевну на Ярославский вокзал. Поезд, не скорый и даже не почтовый, отходил вечером.

Елизавета Тимофеевна и раньше ездила на поездах дальнего следования. Каждый год, осенью, они с Александром Матвеевичем отдыхали в санаториях для ответственных работников в Сочи или в Ялте. Двухместное купе в «международном», с туалетным отделением за боковой дверью, вежливые проводники, ресторан в соседнем вагоне, — поездки были приятны и не утомительны. Теперь все по-другому. Плацкартная верхняя полка в переполненном общем вагоне, круглосуточно непрекращающаяся очередь в замызганный вонючий туалет. На коротких остановках весь поезд наперегонки бежит с чайниками и кружками к крану за кипятком.

Соседи попались неплохие. На самой верхней полке, предназначенной для вещей, ехал молодой веселый парень, Вася, по разговору немного приблатненный. Уже на следующее утро он взял Елизавету Тимофеевну под свое покровительство.

— Вы, мамаша, ни о чем не думайте (со всеми остальными Вася был на ты). Я же вижу, вы человек образованный, может из бывших, это дело не мое, к такому времяпрепровождению не приспособленные. Я вам кипяток принесу и куплю, что надо.

Вася возвращался в Красноярск после недолгого, но оставившего глубокое впечатление, пребывания в Москве.