Когда Сара вошла в полицейский участок, я поднял такой крик, что смолкло все вокруг, кроме уверенного цокота ее острых высоких каблуков, направляющихся ко мне.

Я вцепился в офицера, который души во мне не чаял: показал мне, как пользоваться рацией, купил мне шоколадное мороженое и дал поносить фуражку, после того как я позволил разобраться со своими ссадинами.

— Твоя мамуля пришла за тобой.

Он подтолкнул меня к ней. Все заговорили обо мне. Они разговаривали где-то наверху, как на втором этаже, здесь же, на первом — детском, этаже я ощущал исходящий от нее сильный запах духов, совсем не похожий на аромат чистого белья, окружавший мою маму.

Я вцепился еще крепче в полисмена, прячась за его темно-синие брюки.

— Ты же, наверное, хочешь домой, к мамочке, — сказал он, посмотрев на меня сверху. Я затряс головой «нет, не хочу».

— Он просто стесняется, — пояснила она. — Пойдем к маме.

Я повернулся к ней. Она улыбалась и подмигивала, протягивая мне тонкую загорелую руку с длинными красными ногтями.

Я не сразу отпустил брюки полисмена и протянул залепленную пластырем ладошку, перепачканную шоколадным мороженым, похожим на засохшую кровь.

— Хороший мальчуган. — Офицер погладил меня по головке.

Я позволил отвести себя сквозь залитый неоновым светом полицейский участок, все это время не отрывая взгляда от полисмена, который с улыбкой помахал мне вослед. Я словно предчувствовал, что никогда уже не увижу полицию такой: доброй и выручающей, в этом магическом, оберегающем свете…

Она лишь кивает, выпуская дым из окошка, пока мы выезжаем с территории полицейского участка.

— Отвези меня домой, — твердил я снова и снова. Она только смотрела перед собой. Проводя ладонью по лбу, словно пытаясь разгладить на нем складки.

Скоро дорога стала знакомой. Вдоль нас проплыли потрескавшийся асфальт с двойными полосами разметки и большая металлическая фабрика, чьи сплетенные сверху трубы напоминали ручки серебряного саквояжа. Паника охватила меня, и я развернулся к ней в своем сиденье.

— Ты же обещала отвезти меня домой!

Вместо ответа она закусила губу.

Я завопил в раскрытое окно:

— Выпусти меня! — и так несколько раз.

Машины разъезжались по сторонам, как раз напротив фабричных ворот. Пронзительный визг тормозов напомнил об отце — он так же подъезжал к нашему дому. Я зашмыгал носом. Сигарета вспыхнула, как торшер.

— Курить плохо, — сообщил я ей между всхлипываниями.

Она смерила меня взором.

— Это тебе в участке сказали? — нараспев произнесла она.

— Моя мама… мама так говорила.

— Хорошо, я подумаю над ее словами. Очень хорошо подумаю. — Сильно затянувшись, она выщелкнула пепельницу, смяла в ней окурок и выпустила клуб белого дыма мне прямо в лицо.

— Это все? Или, может быть, тебе еще что-то рассказывали? — Плотно сжав губы, она улыбалась.

Слезы набухли в моих глазах, и все расплылось, как в намокшей вате.

— Ладно. Теперь, пока ты не разревелся, давай побеседуем. — Она повернулась ко мне, уперев колено в подлокотник. Я выморгал остатки слез, и картина стала ясней, хотя я все равно не был готов к атаке.

— Давай поговорим откровенно. Я твоя мать, а ты мой сын. Вот откуда ты взялся, — откатав джинсовую юбку, она похлопала по темной полоске колготок между ног.

Я отвернулся и уставился на расплывающуюся фабрику.

— Нет уж, выслушай до конца, — она развернула меня лицом к себе. Прежде чем я успел расплакаться, она зачастила: — Твои папа с мамой хотят, чтобы ты меня слушался. И, если хочешь вернуться к ним, у тебя нет другого выхода.

Я кивнул, проглотив слезы.

— Так ты будешь слушаться?

— Я хочу домой!

— Будешь слушаться? — Схватив меня за подбородок, она приблизила мое лицо.

Я кивнул и затем потряс головой, чтобы освободиться. На меня напала страшная икота. Громко икнув, я заляпал шоколадным мороженым рот и рубашку.

— О, Господи… — краем рубашки она стала вытирать мне лицо, не так нежно, как это делала мама, хотя и тогда я морщился и отворачивался. Но теперь я не пытался вырваться.

Она терла, вдавливая ткань мне в зубы и приговаривая:

— Ты появился, когда мне было всего четырнадцать. Да, я не хотела, чтобы ты появился на свет, но и не пыталась от тебя избавиться, хотя могла. — Сплюнув мне на подбородок, она затерла еще сильнее, не обращая внимания на то, что там пластырь.

— Если бы не мой отец, тебя бы вообще не было. Я бы тебя давно смыла в унитаз. Понял?

Я кивнул, хотя ничего не понял. И стал тихо ныть, осторожно всхлипывая и кусая губы.

— Потом они забрали тебя, эта чертова социальная служба. — Наконец она выпустила меня и посмотрела на фабрику за спиной. — Теперь мне восемнадцать, — она задержала взгляд и, наконец, кивнула. — И вот мне снова удалось получить тебя обратно. — Она погладила меня по голове. — Понимаешь, ты мой.

— Отвези меня домой, — прошептал я.

— Ты что, не слышишь, что тебе говорят? — завопила она. После чего залезла в джинсовую сумочку и вытащила еще сигарету. Я снова отвернулся в окно.

— Отвези меня домой, — потребовал я громче.

— Ты им не нужен. — Она щелкнула зажигалкой.

— Отвези меня домой! — закричал я и ударил по стеклу.

— Ах ты чертово семя, разбалованный мальчишка… — схватив меня за руку, она вновь развернула лицом к себе. — Не доводи меня до греха. Не то так отлупцую!

В желудке у меня снова екнуло, и новая порция шоколадного пломбира выскочила наружу. Она заломала мне руки за голову, пыхтя сигаретой и изрыгая дым в лицо.

— Они сказали, что устали от тебя, понимаешь? Потому что ты негодный ребенок, ты их совершенно замучил… Понимаешь?

Я попытался вырваться, покраснев от натуги. Она же склонилась ближе и зашептала прямо в ухо:

— Твои опекуны, которых ты называешь мамой и папой… — Другой рукой она ущипнула меня за щеку и повернула лицом к себе, как я ни уворачивался. — сигарета свисала у нее с губы. — Они… просто дерьмо! — Сигарета выпала. — Дерьмо! — отбросила она меня в сторону. — Видишь, до чего ты меня довел? — Она нагнулась за выпавшей сигаретой, а я воспользовался моментом и бросился на дверь, ожесточенно дергая ручку.

— Мамочка с папочкой никогда не показывали тебе, как это открывается? — смеялась она у меня за спиной. — Хочешь домой?.. Прекрасно, сейчас отвезу тебя обратно.

Звякнул брелок на ключе зажигания, и машина зарычала. Только тогда я отстал от двери.

— Домой, домой, — заклинал я.

— Еще бы, а куда же? В твой чертов дом! — Опустив стекло, она выбросила сигарету.

Мы снова выехали на шоссе, мимо фабрики и грязных развалин, в одной из которых жила она.

Я сидел, хмуро вытирая шоколадный рот.

— Я только хотела помочь тебе, — уже другим, спокойным голосом сказала она.

Я глядел на заброшенные коттеджи, заросшие травой и вьюнком, словно на музейную выставку из какого-то другого мира.

— Хочешь знать, что будет дальше? Так вот — они попросту вызовут полицию, когда я привезу тебя обратно.

Мы проехали мимо чумазых детей, игравших у перевернутого фургона рефрижератора.

— И ты со мной сейчас только потому, что они больше не хотят тебя видеть. — Я обернулся к ней вполоборота. — Они сами сказали это, помнишь звонок вчера вечером? — Она поправила зеркало заднего вида. — Сказали, что ты плохой, невоспитанный ребенок, и поэтому они избавились от тебя. Выставили за дверь, понимаешь? Если бы они хоть немного любили тебя, почему тогда выгнали? Ответь мне.

Я хлюпнул носом, подбирая сопли.

— И в полиции все сразу поняли, что ты злой мальчишка. Если бы я не приехала и не упросила их — знаешь, что бы они сделали? Они вытащили бы свои пистолеты и застрелили тебя на месте. — Снова поправив зеркальце, она отерла черные следы туши.

— Они мне купили мороженое, — выдавил я.

— Ты жив только потому, что я уговорила их не убивать тебя. — Она провела по мне взглядом, как бритвой. — Если бы я не успела забрать тебя от приемных родителей, мамы и папы, как ты их называешь, где бы ты, думаешь, был?