Это были поистине огромные деньги, и Бедфорд не собирался требовать их из королевской казны. С самого начала предполагалось, что выкупной платеж будет взыскан с населения оккупированной территории: за «арманьякскую ведьму» должны были платить сами французы.

В конце августа стороны пришли к соглашению относительно величины выкупа и распределения его между «совладельцами» пленной. В сентябре послушные воле оккупантов штаты Нормандии вотировали чрезвычайный побор, часть которого (10000 ливров) предназначалась для уплаты выкупа «за Жанну-Деву, отъявленную колдунью и предводительницу войск дофина» (Q, V, 178, 179). Не дожидаясь, пока вся сумма поступит в казначейство, английские финансовые чиновники авансировали ее для передачи представителям бургундского герцога.

Первая часть миссии Кошона была успешно завершена, и епископ поспешил уведомить об этом своих хозяев. «Я видел епископа Бовеского, - вспоминал позже руанский священник Никола де Гупвиль, - когда он отчитывался перед регентом и графом Уорвиком о переговорах по поводу выкупа Жанны. Он не смог скрыть радости и произносил с воодушевлением речи, кои я не мог понять» (Q, II, 325). И не мудрено: мессир Пьер Кошон говорил по-английски.

Жанна сама назвала то чувство, которое овладело ею, когда она узнала, что ее продали англичанам: это была сильная ярость. Не безысходное отчаяние, парализующее волю к сопротивлению, а именно ярость - источник быстрых и решительных действий. Ночью она пыталась бежать...

Когда авторы сочинений, посвященных Жанне д’Арк, подходят к этому эпизоду, в их рассказах часто появляется стандартный набор романтических аксессуаров: разодранные простыни, самодельная веревка, осторожный .спуск по отвесной стене и неизбежный - так хорошо знакомый всем по историческим романам - обрыв веревки. Любителей дешевой романтики приходится разочаровать: ничего подобного в действительности не было. Все произошло проще и трагичнее.

Поручив себя богу и святой Катерине, Жанна выбросилась из окна верхнего этажа башни и упала на плиты замощенного двора. Она чудом осталась жива. Ее подобрали утром - окровавленную и без сознания. Придя в себя, она сказала: «Лучше умереть, чем попасть в руки англичан» (Т, I, 144). Несколько дней она не могла ни есть, ни пить, и прошло немало времени, прежде чем она оправилась и окрепла настолько, что ее можно было передать людям короля.

Позже этот эпизод дал судьям повод обвинить Жанну в смертном грехе - попытке самоубийства. Трижды возвращалось следствие к «прыжку с башни Боревуара», допытываясь о его причинах и замысле, но оно так и не смогло доказать, что здесь имела место попытка подсудимой убить себя. Объяснения Жанны были предельно ясными: «Я сделала это не в безнадежном отчаянии, но в надежде спасти свое тело и пойти на помощь многим славным людям, которым эта помощь была необходима» (Т, I,153).

Она говорила о защитниках Компьеня, тревога за которых нарастала у нее с каждым днем. Эту тревогу не могло заглушить даже известие о бесповоротном решении ее собственной судьбы. Зная это, сторожа-бургундцы развлекались тем, что заводили в ее присутствии разговоры о скором падении Компьеня и участи, ожидающей его население. Что испытывала Жанна, слушая эти разговоры, - об этом можно узнать из протоколов ее позднейших допросов. «Спрошенная о причине, заставившей ее совершить прыжок с башни Боревуара, отвечала, что слышала, как говорили, будто все жители Компьеня, включая семилетних детей, будут преданы огню и мечу. А она предпочла бы умереть, чем пережить такое истребление славных людей. И это было одной из причин» (Т, I, 143, 144).

Ее тревога была напрасной. Защитники крепости на Уазе не только выдержали многомесячную осаду, но и сами перешли в контрнаступление. В конце октября стянутые под стены Компьеня французские отряды - ими командовали Ла Гир, Буссак, Потон де Сантрайль и другие соратники Жанны - нанесли бургундцам сокрушительное поражение. Жан Люксембургский, которому Филипп поручил общее командование (сам герцог еще в августе уехал в Нидерланды), поспешно отошел, оставив всю артиллерию. Развивая успех, французы заняли мосты и переправы на Уазе, что окончательно сделало их хозяевами положения. «Когда эти вести дошли до герцога Бургундского, который находился тогда в Брабанте, - сообщает анонимный хронист, - названный герцог распорядился произвести немедленный набор солдат. Но из этого ничего не вышло, потому что одни не имели лошадей, а у других совсем не было денег».[15]

Потерпев разгром под Компьенем, Жан Люксембургский по возвращении в Боревуар должен был выдержать еще одну «баталию» со своими домочадцами. Дело в том, что к Жанне за время ее жизни в замке успели искренне привязаться жена хозяина и его престарелая тетка. Вряд ли следует объяснять их привязанность какими-то политическими симпатиями (как это иногда делается) и видеть в этих женщинах тайных сторонниц «арманьяков». Обитательницы замка были очень далеки от политики, и их чувства к невольной гостье объясняются обаянием Жанны. Особенно горячо полюбила Жанну старшая хозяйка Боревуара мадемуазель де Линьи, у которой никогда не было детей. Обе женщины постарались, как могли, смягчить условия содержания пленницы и употребили все влияние на мужа и племянника, чтобы заставить его отказаться от постыдной сделки. Но разве могли они противостоять воле «святой инквизиции» и могущественных государей Европы, заинтересованных в гибели пленной девушки? Единственное, чего им удалось добиться, - это кратковременной отсрочки выдачи Жанны англичанам. Жан Люксембургский уступил, не желая ссориться с теткой, на богатое наследство которой он рассчитывал, предвидя, что она долго не проживет.

Мадемуазель де Линьи умерла 13 ноября. А спустя восемь дней ректор Парижского университета писал Кошону: «После удивлявших нас проволочек сия женщина (Жанна - В.Р.) должна быть передана сегодня, как нам сообщили, в руки людей короля... Соблаговолите сделать так, чтобы ее доставили сюда, в Париж, где достаточно ученых людей и где ее дело будет тщательно рассмотрено и решено» (Т, I, 11, 12). С такой же просьбой университет обратился в тот же день к Генриху VI.

Но Совет по делам Франции не внял просьбе университета. Люди английского короля получили приказ везти Жанну совсем другой дорогой, нежели та, что вела в Париж. Ее повезли кружным путем, через Аррас, Аббвиль, Сен-Валери и Дьеп, в самый центр английских владений - в Руан. В конце декабря 1430 г. зловещий кортеж прибыл в столицу Нормандии.

Решение Бедфорда провести суд над Жанной в Руане было продиктовано отнюдь не недоверием к парижским богословам и законникам. Определяющим мотивом было желание провести этот суд на французской земле, но в максимальном удалении от освобожденной территории.

В Париже оккупанты чувствовали себя непрочно. Над ними нависали мощные крепости французов, таившие угрозу внезапного нападения. Опасность подстерегала англичан и в самом городе, где действовали тайные группы патриотов. Полиция Бедфорда свирепствовала, раскрывая действительные или вымышленные заговоры, но она была бессильна подавить все растущие сопротивление. Кое-кто из парижан связывал надежды на освобождение с деятельностью Жанны д’Арк. Как раз в сентябре 1430 г. инквизиционный трибунал Парижа рассмотрел дело двух женщин, все «преступление» которых заключалось в том, что они говорили о Жанне похвальные слова; одну приговорили к сожжению, другую - к длительному тюремному заключению. В этой обстановке судить Деву в Париже было просто-напросто опасно.

Руан же был глубоким тылом, а его поредевшее и полностью терроризированное население не было пока что способно на сколько-нибудь серьезное выступление против оккупационных властей.

Была еще одна причина, побудившая организаторов процесса избрать местом его проведения столицу Нормандии. Жанна должна была предстать перед судом бовеского епископа. Но Бове находился в руках французов, и Кошону негде было судить «еретичку»; его судебные полномочия распространялись лишь на территорию подвластной ему епархии. Каноническое право предусматривало для таких случаев возможность проводить процесс в чужом епископстве с разрешения его владыки. Обратись Кошон с такой просьбой к епископу Парижскому, он вряд ли встретил бы отказ. Но это ставило его самого в чрезвычайно трудное положение: этикет требовал, чтобы честь председательствовать на суде была бы предложена хозяину.