Всадив Таурису в бок шпоры, Наполеон рванул с места в галоп туда, где все еще продолжали пребывать в ожидании сигнала к началу охоты почетные гости.

— Вы здесь, князь Понятовский? — Наполеон остановился возле пяти или шести польских офицеров, одетых в форму легионеров. Среди них Чернышев сразу увидел князя Доминика Радзивилла. На нем были знаки полковника и он стоял рядом с красавцем Юзефом Понятовским, военным министром герцогства Варшавского.

— Ах, вы здесь, генерал, — повторил Наполеон. — Тогда прошу вас, передайте уважаемому русскому полковнику, что думают о них, русских, в герцогстве Варшавском. Ждут ли их как избавителей на Висле или, напротив, питают к ним ненависть? Да, ненависть, как только вообразят себе казаков, которые готовы еще раз растерзать и перекроить польские земли и присоединить ваши воеводства к Российской империи.

Похожие на две крупные маслины красивые глаза князя Понятовского иронично, даже с ухмылкой остановились на русском офицере.

— Скорее мы, поляки, дадим своим коням испить воды из Немана и Днепра, чем позволим сынам Дона увидеть берега нашей Вислы, — произнес будущий маршал и, бросив два пальца к лакированному козырьку своей конфедератки, еще раз оглядел Чернышева, довольный своим ответом.

— Слыхали, полковник, с какими жаркими объятиями ждут вас поляки? — воскликнул Наполеон, обратившись вновь к Чернышеву. — Вы, граф, давеча привезли мне от моего брата императора Александра письмо, в котором он уверяет меня в дружбе, любви и мире. Но мне докладывают, что вы, русские, по самым скромным подсчетам, уже собрали на границе полтораста тысяч солдат. Ежедневно из Турции возвращается по одному полку, а то и целой дивизии. Не значит ли это, что вы готовитесь к внезапному нападению? Конечно, вам, может быть, удастся вторгнуться в герцогство Варшавское. Только военное счастье переменчиво, и стоит ли им рисковать, имея дело с армией, которой предводительствую я?

Приглушенный шепот зашелестел, перебегая от одних гостей к другим: «Эго война?»

Лицо Наполеона побагровело, подбородок глубоко впечатался в туго опоясывавший шею воротник мундира. Наконец он вскинул голову и постарался придать своему голосу некую шутливость.

— Вот видите, граф, что означает не уметь вовремя остановиться в разговоре, который мы с вами так интересно и, главное, искренно и доверительно начали, — сказал он, вновь близко подъезжая к русскому флигель-адъютанту. — А меж тем — слышите? — к нам уже приближаются победные кличи загонщиков и бешеный лай собак. Бьюсь об заклад, измученный и загнанный олень вот-вот будет повержен. Неужели мы лишим себя удовольствия присоединить свои голоса к победным возгласам наилучших стрелков? Прошу вас, граф Чернышев, и всех моих гостей — вперед!

И уже на ходу, но так, чтобы слышали и остальные, скакавшие следом, император бросил:

— Не правда ли, вот единственный род войны, который должен в наше время остаться мужчинам — благородная охота на дикого зверя? Поэтому передайте, граф, императору Александру: давайте, как и прежде, договариваться, а не угрожать друг другу.

Меж тем в голове Наполеона сидела мысль, которая ни несколько дней назад в Тюильри, ни теперь в разговоре с доверенным лицом русского царя не давала ему ни минуты покоя: как мне узнать, в конце концов, какою ценою смогу я, не прибегая к войне, вновь заручиться содействием России в моей борьбе с извечным и ненавистным моим врагом — Англией? Смогу ли я сломить Александра без того, чтобы, не вступая в бескрайние и погибельные просторы Московии, заставить его выполнить мою волю? Или этот византийский сфинкс все-таки переиграет, перехитрит и повергнет меня самого, став сам во главе всей Европы?

Поздно ночью, заперев дверь и опустив плотные гардины на окна, Чернышев зажег свечи и взял в руку перо.

«Ваше величество, только час назад я воротился с охоты в Сен-Жерменском лесу, куда был приглашен Наполеоном и где вновь имел с ним тяжелый и неприятный для нас разговор», — легко и стройно вывел он первую фразу и далее подробно описал, как его поначалу встретил в лесу император, как мило увлек на прогулку, о чем начал спрашивать и о чем стал сам говорить.

«Прошло для нас время переговоров, — заключил он переложение разговора. — Никакие снисхождения не поколеблют отныне намерения Наполеона напасть на Россию. Он не может терпеть в Европе равного себе и потому ищет нашей погибели. Война неизбежна, ваше величество, посему готовьте войска, спешите с миром с турками, заключайте тайный союз с Англией. Спасайте Россию: от ее жребия зависит участь вселенной».

Голова была легкой, но озноб начинал чувствоваться где-то со спины. Он зажег спиртовку, чтобы приготовить пунш, и вновь обратился к бумаге.

«Первое правило в политике и на войне — делать то, чего не хочет противник, то есть ниспровергать ответными действиями все его планы, — начал следующую мысль Чернышев, которая с некоторых пор казалась ему главной. — Желания и выгоды Наполеона заключаются в скорейшем окончании замышляемой им войны против России. Почему так? Ему, ваше величество, опасно удаляться на долгое время из Франции, и, двинувшись на север, он так же будет озабочен тем, чтобы в этом неимоверном походе против нас постоянно поддерживать свою армию в надлежащем положении. Напротив, нам должно тянуть сколько можно с войною, если мы вынуждены будем в нее вступить.

Только так мы сможем сокрушить военные планы Наполеона, принудив его отказаться от быстрых действий, истомить его в ожидании подкреплений и подвоза продовольствия, приготовляя ему на каждом шагу затруднения. Таково, ваше величество, на мой взгляд, единственное средство восторжествовать над угнетателем мира и спасти Европу. Но для достижения сей высокой цели нужна твердая воля и немедление в составлении резервов. Особенно необходимо кончать дела с турками, которых Наполеон ободряет и возбуждает к войне с нами. И другое — сделать уступки Австрии. В таких пожертвованиях наших Европа увидит действие добровольное, внушенное нам желанием сосредоточить все наши силы для поборения общего врага. От того зависит целость России и свобода Европы, коею ей может доставить только Россия, во главе которой стоите вы, ваше величество».

Пунш приятно обжигал. Чернышев чувствовал, как тепло начинает разливаться по всему телу. Наполеон оказался недалек от истины, когда осведомился, почему я выгляжу не совсем здоровым. В самом деле, что это — простуда, переутомление?

Тут же вспомнилась сцена с поляками. А князь Доминик, оказывается, уже в армии герцогства! Гм, хорош «соотечественник», — пришло на ум словечко, впервые произнесенное, кажется, Меттернихом. Подданный России — и в стане тех, кто мечтает напоить своих коней в Немане или даже в Днепре.

Нет, нам обязательно следует быть на Висле, чтобы упредить Наполеона и тем самым уже в начале движения его к нашим пределам смешать все его карты!

Чернышев обмакнул перо в чернила и, быстро пробежав перед тем написанные слова о необходимости мира с Турцией и обещании части Молдавии и Валахии Австрии, добавил:

«…при сих совокупных условиях мы без сомнения возможем двинуться к Висле, занять там крепкие позиции, устроить мостовые укрепления, посылать легкую конницу к Одеру, уничтожая запасы неприятельские, приготовляя Наполеону тысячу затруднений…»

Казалось, сегодня во время охоты разговор с Наполеоном не был достаточно широк. Но именно теперь перед Чернышевым встали все предыдущие беседы с французским императором, которые позволили вдруг отчетливо увидеть все Наполеоновы замыслы. И так же отчетливо в его собственной голове сложились и выстроились мысли о том, как единственно правильно и безошибочно должна строить Россия свои политические и военные устремления.

Он растопил воск и запечатал конверт личной печаткою. Завтра донесение дипломатической почтою уйдет в Россию. Долгий путь. Но пока и не так скоро здесь, во Франции, становятся под ружье новобранцы, чтобы слиться в полки и дивизии великой армии. И пока никто, даже их великий стратег, не ведает, где этим молодым парням доведется сложить свои кости — на Одере или Висле, а может, на Немане и Днепре.