В ушах стоял непроходящий гул — скрежет рушащегося металла, истошные крики горящих людей. Глебов откинулся на спину — вертолет полыхал, как жаркая поминальная свеча. Зажатый в кабине летчик на глазах темнел и скукоживался, оседая куда-то вниз. Вывалившиеся из салона офицеры корчились от боли, беспорядочно махали руками, тщетно стараясь сбить необъятное пламя. Подрагивая обожженными мышцами, они постепенно затихали.

Верочка плакала…

— Ты слышал, как кричал раненый?

— Нет, я думал о нас.

— Он кричал: «Спасите, у меня двое детей!».

— Да, он думал о своих детях.

Жар от догорающего вертолета мало-помалу отступал. Прохладная тишина возвращалась в земное лоно, и становилось слышно, как между камнями журчит ручей.

— Пойдем. — Глебов встал и протянул руку Верочке. — Быть может, кому-то еще можно помочь.

Они направились к вертолету. Первую жертву обнаружили неподалеку. Как видно, санитарка силилась сорвать с себя вспыхнувший камуфляж — обнаженная грудь обгорела наполовину, другая сторона розовела нежным девичьим соском. Опаленное лицо казалось чудовищным — широко раскрытый рот, обтянутый испекшимися губами, ощерился зубами. Другие жертвы представляли не менее страшную картину.

— Ожоги, не совместимые с жизнью, — вздохнула Верочка. — Все погибли.

— А мы вот спаслись, — пробормотал Глебов. — И теперь должны думать, как выбраться отсюда.

Неожиданно он вынул из нагрудного кармана удостоверение и швырнул в огненное жерло. Тисненый двуглавый орел, взмахнув державными крыльями, моментально обратился в прах.

— Что ты делаешь?

— Скоро сюда прибудут боевики. Если эти корочки попадут к ним, они меня сразу — чик-чик. Такой у них приказ номер один. Такое у нас нынче время, не совместимое с жизнью.

Они уселись под кустом, чудом уцелевшим на пепелище. Глебов попросил Верочкины документы, стал их тщательно просматривать:

— Договоримся так. Что бы ни случилось, мы друг друга раньше не знали. Познакомились только что. Ты — обычная медсестра. Они тебя не тронут. Им самим врачебная помощь нужна позарез.

— А ты?

— Обо мне не беспокойся — постараюсь им наплести что-нибудь. Подожди, это что? — Он протянул картонную иконку, завернутую в целлофан.

— Небесный покровитель медиков — подарок мужа.

— Надо бы сжечь — некоторые боевики терпеть не могут крестов, иконок и прочего православного добра.

— Ну уж нет! — взмолилась Верочка. — Это теперь наша последняя надежда.

— Хорошо, — грустно улыбнулся Глебов и вернул бумаги. — У самого рука не поднимается бросить в огонь.

Верочка взяла образок, сунула под куст:

— Пусть послужит весточкой от нас.

— Пустое! Вряд ли его найдут среди этой неразберихи.

— Почему же? Если веришь, все возможно.

Светало. Гористые окрестности наполнялись утренними звуками — зашептала, заколыхалась трава, запели птицы воскресшего мира. В этом жизнерадостном многоголосии Глебов различил отдаленное механическое завывание. Вскоре на склоне, окутанном полумраком, показался грузовик — бледные фары освещали путь к месту крушения. Послышалась чужая речь.

— Вот и они.

— Не положено! — отрезал начальник поисковой группы.

— Товарищ полковник, Иван Васильич, — не сдавался Турин. — У меня земляк летел этим рейсом — вместе с невестой.

— Хочешь опознать их трупы?

— А может, они живы?

— Дай-то Бог, капитан, хотя маловероятно. Марш в вертушку!

Вылетели в полдень. Долго блуждали над угрюмыми отрогами, снижались, рискуя попасть под обстрел. Наконец в одном из квадратов обнаружили останки летательного аппарата. Сделав повторный круг, приземлились около.

Вертолет выгорел основательно. В покореженной кабине маячил силуэт летчика, который, уменьшившись вдвое, казался жутким карликом. Кое-где из-под пепельных обломков торчали обугленные кости, оплавленные фрагменты воинского обмундирования. Рядом валялись тела — истерзанные огнем, в горелых лохмотьях.

Капитан осмотрел всех.

— Ну что, нашел земляка с невестой? — посочувствовал Иван Васильевич.

— Нет.

— Ладно. — Полковник повернулся к солдатам. — Пакуйте «двухсотых» в мешки.

Турин отошел в сторону, закурил. Птица летела по небу. Дымка клубилась над ущельем. Шумел внизу поток вечности.

Докурив, капитан бросил окурок под куст. Уже собрался уходить, как вдруг заметил в траве небольшой предмет. Поднял — это была картонная иконка, завернутая в целлофан. Точно такую же он видел у Верочки, когда лежал в госпитале.

— Странно, — недоумевал Турин. — Как она здесь очутилась?

Остальных находка тоже удивила.

— Чудеса, да и только! — озадачился Иван Васильевич. — Ничуть не оплавилась. Нужно занести в протокол осмотра. Кстати, кто там изображен?

Турин взглянул на образок: облаченный в красный хитон святой держал в руках раскрытый ларец и тонкую ложечку, увенчанную крестиком. Он как будто приготовлялся дать лечебное снадобье, исцелить от слепого недуга, спасти. Слева направо от золотистого нимба вилась надпись: «Святой Пантелеимон»…

«При Навуходоносоре, царе вавилонском, Бог явил многие чудеса, в том числе спасение трех отроков в раскаленной печи, таким способом давая понять, что есть всевышняя десница, которая управляет судьбами людей».

Начальник караула закрыл книгу и вышел на воздух. Огненный закат догорал над Грозным. Вдали пламенели края кучевых облаков, оттеняя синюю густоту посредине. Трассирующие пули время от времени рикошетили о камни, стремительными искорками уносились ввысь. Все это напоминало громадную печь, в которой потрескивают горящие поленья.

Постояв у заката, начальник караула объявил:

— Сегодня пароль — Навуходоносор.

— Как?

— На-ву-хо-до-но-сор.

Помощник хмыкнул, почесал затылок и отправился передавать по цепочке.

В темное время суток войска в Чечне пользовались двумя паролями. Первый начинал действовать поздним вечером и означал какое-нибудь число, к примеру, семерку. Заметив приближающуюся фигуру, часовой кричал:

— Стой! Тройка!

Идущий из тьмы отвечал:

— Четверка!

— Продолжить следование!

Часовой мог выкрикнуть любую цифру, но ответ должен был в сумме составлять семерку. Ближе к полуночи подобная арифметика уже считалась недостаточной, и придумывалось второе заветное словечко. Сегодня им стало имя вавилонского царя.

Рядовой Порохов заступил в караул больным: жар томил суставы, каруселью кружилась голова, жутко хотелось спать. Однако жаловаться на сонливость не стоило — сержант Рыло, прозванный так за приплюснутый нос и поросячьи глазки, опушенные бесцветными ресницами, в ответ только резанул бы: «А цеглой по башке не хочешь?».

Накрапывал дождь. Порохов переместился под дерево — крупные капли равномерно стучали по листьям, навевая сладкую дрему. Вечерняя тропа, уходившая на ту сторону, постепенно озарялась сиянием, и на ней выткался из света молодой чеченец — правый рукав его рубашки был наполовину пустым.

— Стой! — Часовой наставил автомат и попробовал снять предохранитель, но пальцы, как заколдованные, безвольно скользили мимо.

— Ну что, будешь меня убивать? — Голос юноши был мягким, почти голубиным. — Только скажи, за что? Жили, как братья, в великой державе, делились последним куском хлеба, а теперь стреляем друг в друга.

— Державы нет, вот некому и удерживать.

— Нет, нет, — ворковал чеченец. — У тебя теперь своя большая страна, у меня — своя, маленькая. Зачем она тебе?

— Да я что? Я хоть сейчас домой.

— Молодец, дай твою руку.

Чеченец протянул левую ладонь. Часовой чуть замешкался, пытаясь отозваться на непривычное рукопожатие. Под ногами хрустнула ветка.

— Стой! Стрелять буду! — очнулся Порохов.

— Дурко, что ли? — из сумеречного дождя вынырнул сержант Рыло. — Забыл пароль?