И когда мы совсем выбились из сил, сквозь летучую пелену блеснул приветливый огонек контрольно-пропускного пункта.

Пограничник принял нас в свои объятья и провел в помещение.

Здесь было все, о чем мы так мечтали: весело потрескивающие сучья в печке, живительная теплота и свет. Сняли сапоги, развесили мокрые портянки, растерли Павлу щеки и пальцы ног. Случилось так, что сверток Ивашкина развернулся сам собой: возможно, выскочили булавки. Я не поверил своим глазам — из японского одеяла посыпались на пол детские игрушки: заводные автомашины, прыгающие лягушки, ножички, губные гармошки, уточки, дудочки!..

— Это для кого же? — изумился я.

Ивашкин налился кровью от смущения.

— Да для него же, для Павла… — проговорил он хрипло. — Ты не гляди, что он большой. Детства у него не было. Понятно? И нечего улыбаться!..

Удивительный ты человек, Николай Ивашкин, Герой Советского Союза!..

Хабаровск.

Автомашина то взбиралась на крутые перевалы, то снова осторожно спускалась в зеленые долины. Лейтенант Морозов уже давно привык к тряским горным дорогам, и картины, открывающиеся перед ним, одна величественнее другой, больше не волновали его. Он слишком хорошо знал этот край заснеженных пиков, гигантских ледников и бурных порожистых рек. Морозов возвращался к себе на далекую заставу. Правда, до конца отпуска оставалось две недели, и лейтенант мог бы еще пожить в Москве. Но он уехал, он не мог больше находиться там.

Где-то далеко-далеко за хребтами, за степными просторами и лесами остался веселый шумный город. А он, лейтенант Морозов, увез с собой тяжелую тоску и боль. Горечь не проходила. Ее нельзя было заглушить.

Он помнит шелест листвы на Тверском бульваре и немного печальный, приглушенный голос девушки в белом. Тогда он гладил ее теплые ладони, следил, как ветер треплет светлую прядь. И всю ее, белую, хрупкую, очень женственную, трудно было представить где-то еще, помимо этого города, сияющего в неоновых огнях.

Начальник заставы майор Глущенко еще перед отъездом Морозова в отпуск долго вертел в руках фотографию Людмилы, болезненно узил усталые глаза, а потом неожиданно сказал: «Красивая у вас невеста. Желаю вам успеха… Да, очень желаю успеха… О квартире не беспокойтесь: комнату мы вам приготовим. Прокопян, пока тепло, поживет и в палатке».

Людмилы еще не было в этих горах, а о ней уже заботились. Суровые люди, для которых смысл жизни — служба, они понимали, как нелегко будет на первых порах девушке из большого города здесь, на заставе. Веселый холостяк лейтенант Прокопян, товарищ Морозова, с радостью согласился переселиться в палатку. «Ты только, Федя, женись. А уж встречать мы вас будем с музыкой!..» — сказал он Морозову. А Мария Васильевна, жена начальника заставы, захлопотала, засуетилась. Она-то сумеет позаботиться о молодых! На семейном совете уже было решено, что гардероб, стол и три стула перекочуют из квартиры Глущенко в большую комнату. Придется поделиться посудой.

И вот теперь, вспоминая все это, лейтенант Морозов стискивал зубы. Он сидел, низко опустив голову, и яростный ветер рвал, трепал его густые черные волосы. А в ушах все еще звучали слова, жесткие, холодные:

«Я не могу поехать с тобой туда…» — «Но ведь ты обещала!.. Я приехал за тобой, как мы условились. Вот твое письмо…» — «Видишь ли, с тех пор многое переменилось. Как бы тебе это объяснить?.. Я закончила институт, и мне дали направление в Магадан. А потом за меня долго хлопотали, и вот я остаюсь здесь. Тогда мне было все равно. Лучше уж Хорог, чем Магадан… Но я люблю Москву и ни за что не расстанусь с ней. Ведь здесь мои старенькие папа и мама. Кроме того, нам дают новую квартиру. Не нужно рассуждать, как ребенок, Федя. Вот если бы тебя перевели служить сюда…»

Он не стал больше слушать, поднялся и ушел. Ее слова казались ему чудовищными. Они как-то не укладывались в голове. И это девушка, с которой он так долго переписывался, подруга детства!.. С таким цинизмом зачеркнуть все, что было между ними… И хотя бы упоминание о любви, о тех чувствах, которыми были полны ее письма!.. Нет, она без сожаления порвала с ним. С холодной расчетливостью она променяла любовь на какие-то маленькие удобства. Как объяснить все это майору Глущенко, друзьям? Может быть, он не прав, погорячился? Может быть, не следовало уходить так вот сразу? Нужно было убедить ее. Ведь она могла бы работать в Хороге…

Могла бы…

Он даже застонал от внутренней боли. Машину подбрасывало на ухабах, трясло, как в лихорадке, но Морозов ничего не замечал. Его мысли блуждали слишком далеко от этих мест.

И когда девушка в помятом коверкотовом пальтишке, сидящая напротив на скатанных войлоках, чуть вскрикнула, он вздрогнул, очнулся. Автомашина осторожно пробиралась по самому краю обрыва. Лейтенант взглянул на расширенные от ужаса глаза девушки, едва приметно улыбнулся и сказал мягко, ободряюще:

— Не бойтесь. Все будет хорошо. А вот когда будем проезжать осыпь у Кияка, тогда держитесь за меня…

Она тоже улыбнулась в ответ вымученной улыбкой и прошептала:

— Страшно… Ой как страшно!

Но вот карниз остался позади, и девушка снова повеселела. Лейтенант уже знал, что зовут ее Таней. Знал также, что она совсем недавно закончила техникум и теперь вот едет на высокогорную биологическую станцию в Кияк. Если бы лейтенант не был так занят своими невеселыми мыслями, он, пожалуй, заметил бы, что у девушки длинные ресницы, очень белая нежная шея и красиво очерченные пухлые губы. Косы медноватого оттенка были аккуратно уложены на голове. Но Морозов мало обращал внимания на свою спутницу. Да и она не особенно докучала угрюмому лейтенанту. Она много смеялась и подшучивала над солдатом Шариповым, которого начальник заставы послал в Хорог «помочь лейтенанту Морозову и его жене погрузить вещи в машину». Вместо жены лейтенанта в машине оказалась хохотушка Таня, и Шарипов сперва был озадачен. Но потом он все понял и в душе пожалел лейтенанта: Шарипов всегда отличался сообразительностью. Да, кроме того, выражение лица лейтенанта было красноречивее всяких слов. Значит, ничего не вышло с женитьбой… Ай-яй-яй! Почему девушки так неохотно едут в эти места? Такие красивые горы, а внизу шумит Пяндж, весь белый от пены… А сколько цветов здесь весной!.. Почему люди теснятся в душных городах?.. Правда, Таня как будто с охотой едет в горы. Она то и дело тянет Шарипова за рукав гимнастерки и кричит в восторге:

— Посмотрите, Шарипов! Какой чудесный вид! А что это там на скале? А как называется вон та вершина? Та, что блестит на солнце?..

Горный воздух пьянит ее, румянит ей щеки. И только когда машина ползет по краю пропасти, Таня бледнеет, прикусывает губу. Но озорство берет в ней верх: она показывает взглядом на мрачного Морозова и шепотом спрашивает:

— Он всегда у вас такой?

— Нет, не всегда, — так же тихо отвечает Шарипов. — Он хороший, веселый и на аккордеоне играет. Его все любят. Девушка в Москве, наверное, не любит. Очень плохо.

Таня нравится Шарипову. Ей даже можно сказать, почему лейтенант в плохом настроении. По строжайшему секрету, конечно. Теперь они вместе сочувствуют лейтенанту. Затем Таня расспрашивает о высокогорной биологической станции.

— Правда ли, что от заставы до Кияка можно добраться только пешком или на коне?

— Да, туда дороги нет. Есть узенькая тропинка, овринги. Очень высокая гора Кияк. Машине туда не пройти. А вас пограничники проводят…

Уже смеркалось, когда автомашина остановилась у белого домика заставы. Чьи-то услужливые руки помогли Тане выбраться из кузова. Лейтенант Прокопян ринулся ей навстречу, протянул роскошный букет цветов.

— Это от нас, — сказал он. — Поздравляем с благополучным прибытием!

Девушка взяла букет, зарылась лицом в нежных лепестках. Лейтенанта Морозова как-то оттеснили на задний план. Мария Васильевна всплеснула руками, поцеловала Таню трижды в щеки, прослезилась: