Противник усилил огонь. Снаряды поднимали вверх высокие рыжие столбы земли и пыли. От разрывов в ушах стоял сплошной гул. Теперь глаза Чекаренко вновь смотрели жестко и строго. Он приметил какое-то движение за дальними постройками. «Неужели они?» Кровь ударила в виски. «Обходят, сволочи! Неужели прорвутся к складу?.. Продержаться хотя бы еще немного. Только бы успели там, в складе, все подготовить…»

Мысль о том, что гитлеровцам удастся пробиться к минному складу, страшила. Это наиболее важный объект здесь, на Северной стороне. Сотни тонн взрывчатки…

Командование приказало подготовить склад к взрыву, работами руководил мичман Абросимов. Но что-то Абросимов медлит… Пора бы ему уже вернуться.

Смогут ли пять человек долго сдерживать натиск врага? Все поклялись драться до последней капли крови. И даже юнга Алеша Синягин. Хорошо бы отправить Алешу в тыл… Но где он сейчас, этот тыл? Правда, еще можно отойти к северному доку. Но, пока склад не подготовлен к взрыву, об этом нечего и думать. Склад должен взлететь на воздух! Таков приказ…

А серовато-зеленая цепочка солдат уже медленно выползала на пустырь. Да, теперь все ясно: они стремятся просочиться в Сухарную балку…

Появился мичман Абросимов. Он привел с собой матросов. Александр облегченно вздохнул: теперь-то можно стоять насмерть! Кроме того, командовать будет мичман, и тем самым огромная ответственность снимается с плеч Чекаренко. Это большое облегчение, когда отвечаешь только за себя…

— Значит, все в порядке, товарищ мичман?..

Абросимов зло усмехнулся в прокуренные усы, насупил выгоревшие клочковатые брови, бросил иронически:

— Дела как сажа бела. С учетом прежней обстановки часовой механизм взрывателя установили на девять часов. А сейчас, насколько я понимаю, половина девятого. Через тридцать минут будет фейерверк! Нам приказано отходить к переправе — и на тот берег. Катерок ждет. А обстановка, кажется, изменилась…

Чекаренко понял мичмана. Да, обстановка изменилась. Серо-зеленая лавина расползлась по балке. Склад почти окружен. Пожалуй, и к переправе уже не пробиться. Да и не это главное сейчас… Главное — продержаться еще полчаса, не дать врагу ворваться в оклад и обезвредить взрыватель. Вот что хотел сказать мичман Абросимов.

Над самым ухом Чекаренко взвизгнула пуля. Он инстинктивно вобрал голову в плечи. Потом ружейно-пулеметная стрельба участилась.

С этой высотки хорошо просматривалась не только вся Сухарная балка, но и виден был минный склад. Он был защищен от прямого попадания со стороны моря высокой каменной стеной. Вот он, склад, совсем близко…

Гитлеровцы подошли к высотке почти вплотную. Чекаренко не считал врагов: он нажимал и нажимал на спусковой крючок винтовки. И в то же время успевал бросить быстрый взгляд на Алешу Синягина. «Держится молодцом!..»

Это важно, очень важно, что Алеша держится хорошо. Мальчик до крови закусил губу, сдвинул брови.

И неожиданно он уронил голову, выпустил из рук винтовку.

— Алеша! Алеша… — Чекаренко подполз к юнге.

— Они уже у склада!.. — это крикнул матрос Зеленцов.

Да, теперь все увидели, что фашисты просочились к складу. Мичман Абросимов скрипнул зубами. Еще несколько минут — и враги ворвутся в склад… А тогда…

И тогда поднялся Александр Чекаренко. Он был страшен в своей решительности. Лицо перекосила ненависть. И в то же время оно было прекрасным, это смуглое молодое лицо.

— Я еще успею… А вы пробивайтесь к своим…

…Вот он врезался в гущу врагов. Швырнул гранату… вторую… Вот вход в штольню. Еще минута — и он захлопнул тяжелую бронированную дверь. Теперь Чекаренко был отрезан от всего мира.

Большая штольня терялась в полумраке. Синеватый свет аккумуляторной лампочки падал на штабеля взрывчатки. Равномерно, как-то по-домашнему спокойно тикал часовой механизм взрывателя. Чекаренко невольно прислушался к этому звуку.

— Как громко стучит! — оказал он вслух.

И неожиданно он почувствовал себя бесконечно одиноким. Мичман Абросимов… Алеша… друзья… Как они там?.. Удастся ли им пробиться к переправе?

Но почему так сильно и будто учащенно стучит часовой механизм?..

Потом он понял, что слышит биение собственного сердца. Томительно текли секунды, а стук сердца становился все громче и громче. На какое-то мгновение им овладела безумная жажда жизни. Жизнь, море, друзья, много друзей… — все, что он любит!

Только бы хватило выдержки… Главное — сжать волю в кулак, не распускать нервы… И еще — не колотилось бы так сердце… Как это? «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой…» И что такое подвиг? Это твой долг, выполненный до конца.

Тяжелые удары сотрясали бронированную дверь. Враги озверели. Они сделают все, чтобы пробиться в штольню.

Ты мечтал стать взрывником… Так вот, сейчас важнее всего на свете взорвать этот склад. Да, это важнее всего… Раздался глухой взрыв за дверью. Чекаренко судорожно глотнул воздух, почувствовал, как холодеют пальцы. А сердце на какую-то долю секунды замерло.

Да, пора… Дверь трещит…

Он последний раз услышал биение своего сердца, выпрямился, широко расставил ноги, рванул тельняшку. А потом сделал шаг, не вздрагивающими больше пальцами нащупал часовой механизм взрывателя…

О чем он думал в эту последнюю минуту своей жизни? Кто может сказать об этом? Может быть, перед его взором сверкнуло безграничное море, может быть, он увидел родные ковыльные степи. А может, услышал ласковый голос своей матери или увидел черные очи дивчины, что пела по вечерам такие печальные песни… Кто может оказать об этом?

Известно только то, что в эту последнюю минуту он увидел лица своих врагов у входа в штольню. Он увидел эти ненавистные, искаженные нечеловеческой злобой лица и сам, задохнувшись от презрения и ненависти к врагу, соединил контакты.

Дрогнула земля, и грянул взрыв невиданной силы. Багровое пламя осветило полнеба над Севастополем. И даже с мыса Фиолент виден был огненный столб, выросший над городом. Железную дверь, что прикрывала вход в штольню, силой взрыва перебросило через Северную бухту. А осколками и камнями было ранено несколько наших моряков на том берегу. Вспенилось море от рухнувших в воду скал.

Известно также, что в это время на палубе маленького катера, увозившего раненых на южный берег бухты, стоял пожилой мичман и прижимал к груди тяжело раненного матроса. Молодой матрос, совсем еще мальчик, метался в бреду и шептал запекшимися губами: «В тебя стреляют — а ты иди! Тебе больно — а ты не плачь!..»

Коктебель.

Виктор Ус был веселым хлопцем. Обладая неистощимым юмором и волевым характером, он умел даже в, казалось бы, безвыходных положениях находить смешные стороны. Другие перед ответственным походом писали пространные письма, давали наказ остающимся товарищам, и только Виктор ходил как ни в чем не бывало, напевая шуточную песенку:

— Помирать не собираюсь, завещать мне нечего, а потому завещание писать не буду, — неизменно говорил он перед опасным заданием. Он был со смертью, что называется, на «ты» и не боялся ее.

Рассказывали такой случай. Однажды нужно было доставить груз на правый берег Волги, в Сталинград. Ночная мгла окутывала воду. По реке шел лед. В призрачном свете ракет и разрывов возникали вдруг остовы разрушенных зданий, вздыбленные к небу каменные глыбы. Катер, за рулем которого стоял Ус, врубался форштевнем в стыки между льдинами, крошил лед, упорно продвигался к правому берегу. Но враг держал фарватер под прицельным огнем не только днем, но и ночью. Много выдержки и умения требовалось в такие ночи от рулевых.

Когда катер вошел в зону обстрела, вражеский снаряд пробил броню и угодил в боевую рубку. Осколок впился в ногу Виктора. Катер резко рыскнул влево. Рулевому казалось, что он вот-вот потеряет сознание от невыносимой боли. Но, прикусив губу до крови, он продолжал вести корабль сквозь огонь и лед. Через несколько минут его ранило вторично. Матросы перенесли Виктора в кубрик. У руля встал командир корабля. В это время в кубрик зашел солдат, который торопился на правый берег в свою часть. Солдат попался флегматичный. Он словно не замечал боя и все сокрушался, что не успеет к сроку попасть в часть.