А ведь мои расчеты близки к завершению. Я построил таблицу для Земли от протопланетной эры до того момента, когда Земля завершит последний в своей геологической истории цикл. Я составил подобную таблицу для Луны, для всех планет нашей системы. Я понял, что все небесные тела, вещество, эквивалентны поперечному гравитационному полю. Я понял также, что любое небесное тело, любая система, возможно даже вселенная в целом, проходят стадии уплотнения и расширения, пульсируют. Это обобщение поднимается до универсального закона мира. А потом я пошел в глубь галактики. Рассматривая массу любого небесного тела как сложнейший резонатор, взаимодействующий со всеми другими небесными телами, звездными ассоциациями, нашей галактикой и системами галактик, я показал влияние пульсации поля мирового тяготения на развитие каждой отдельной звезды и ее планет. Теперь космонавт, отправляясь на какую-нибудь планету, в любой угол вселенной, будет вооружен моими таблицами. По таблицам он сразу же определит, в какой стадии развития находится исследуемое тело, какова его предыстория, в какие периоды планета развивалась в направлении уплотнения и когда находилась в стадии расширения. Мой метод позволит составить каталоги для любого участка мирового пространства, ибо я предусмотрел возможные флуктуации.

Мне жаль расставаться с теорией, ибо она беспредельна, над ней можно работать всю жизнь, десять жизней. Но теперь кончено! Я подведу черту и опубликую свой труд. Имя Марины не будет стоять рядом с моим именем никогда! А ведь теорию берег только для нее, хотел увлечь ее грандиозным замыслом, отпраздновать вместе наш интеллектуальный праздник. Теперь все ни к чему, ни к чему… Может быть, она наконец поймет, кого потеряла в моем лице… Но что толку? Все равно она не вернется ко мне никогда, если бы даже всемирная слава осенила меня, если даже я вдруг затмил и Эйнштейна, и Дирака, и Планка, вместе взятых. Ей не нужно мое бессмертие. Ей нужен Бочаров. Она свяжет свое имя с именем Бочарова более прозаическим способом — в загсе…

На дворе зимняя ночь. Там глубокое черное небо в звездах, мороз. А в комнате уютно. Сижу за столом, отодвинув исписанные листы. Многолетний труд завершен. Кто-то сказал: оставьте человека с его одиночеством — и вы узнаете цену человеку. А может быть, сентенцию я придумал сам?.. Будет ли моя музыка звучать в ушах поколений?.. Жалкое тщеславие. Да и нужно ли, чтобы на каждом кирпичике стояла марка, тавро? Вспоминаю слова японского физика Судзуки. Тогда он раскрыл какую-то древнюю книгу, прочитал:

Помню, слова навеяли бесконечную грусть. Передо мной сидел человек, обреченный на смерть. Сухощавый маленький японец в очках. Он казался представителем какой-то другой планеты. Вот очутился на Земле — и сразу же сделался жертвой людских неурядиц.

«Я люблю древнюю историю, — сказал Судзуки. — Извечная драма человеческого рода… Был такой вождь гуннов Mao-дунь. Он завоевал Китай, покорил все племена. Он считал, что его славы хватит на тысячелетия. А вы, к примеру, слышали хоть когда-нибудь о Мао-дуне?..» Нет, я никогда ничего не слышал о знаменитом гунне, да и большая часть людей не слышала о нем. У каждой эпохи свои иллюзии. Я понял, что Судзуки думает о неизбежном уходе в вечное забвение. Из него не вернешься, ничего не исправишь, ничего не докажешь, ни с кем из друзей больше не встретишься… Я не раз переживал нечто подобное на фронте. Неотвратимое, неизбежное… Судзуки был единственный, кому я рассказал о своей теории. Он сразу оживился, схватил лист бумаги, стал производить расчеты. А потом вдруг как-то сник, увял. «Охотно занялся бы разработкой вашей гипотезы, — с горечью сказал он, — возможно, буду думать о ней до последней минуты… Если исходить из ваших посылок, то чем ближе система, звезда, планета к центру галактики, тем она менее долговечна, цикл ее развития короче — и наоборот. Ядро галактики — своеобразный эпицентр. Постепенное разрушение галактики, превращение вещества в особую, неизвестную нам форму материи идет оттуда. Сверхновые, квазизвездные радиоисточники должны чаще всего появляться поблизости от ядра. Там свой, неведомый нам круговорот. А наша старушка Земля долговечна, потому что она далеко от всех космических бурь. В галактике, существуют строго определенные пояса жизни, и они удалены от центра. Да, вы правы: Марс и Земля как два дерева, посаженные в одно и то же время, — у них одинаковые годовые кольца — геологические циклы. Как бы качественно ни отличались эти «кольца», причина, их вызвавшая, одна. Мысли о бесконечном и беспредельном возвышают над смертью… Почему люди так мелочны, почему они из-за ничем не прикрытой корысти уничтожают друг друга? Или мало места на Земле, или все сокровища природы уже поставлены на службу обществу? Я говорю, конечно, банальные вещи. Хитрость и лицемерие в чести у целых народов. Почему человечество осознанно не стремится к целостности? Ведь оно — целостный общественный организм. Я мечтаю побывать в вашей стране хоть раз, перед исчезновением, вдохнуть иной воздух… Я не боюсь смерти. Великая боль подавляет страх. Жалею только об одном: не успел поработать. Ведь работа и есть главное содержание жизни. — И неожиданно сказал шутливо: — Знаете, что такое сверхподхалимаж? Английские топографы высочайшую вершину мира назвали именем своего начальника. Эверест… Но ничтожество осталось ничтожеством».

За окном светлеет. Складываю листы.

Будет или не будет звучать моя музыка в ушах поколений — посмотрим лет через сто…

Нет любви — нет честолюбия. Зачем оно мне?

Он входит как-то суетливо, бочком, бочком, без чувства собственного достоинства. Худое небритое лицо, запавшие глаза в красных веках.

— Я муж Марины Феофановой.

— Бывший?

Он виновато улыбается:

— Да, именно так.

Не спросив разрешения, плюхается на стул.

— Я вас слушаю.

Он явно не знает, с чего начать. Затем, по-видимому собравшись с духом, выпаливает:

— Верните мне ее!.. Я не могу больше так. Я понимаю: вы любите ее. Но у нее дочь. Наша дочь. Я думал, все будет гораздо легче. Я был глуп, просто глуп. Вы старый, опытный человек. Вы должны понять…

С жалостью смотрю на него. Он вовсе не похож на того самоуверенного, бесшабашного красавчика, каким всегда представлял его себе. Просто раздавленный несчастьем человек. Что сказать ему? Смотрю на часы. Времени в обрез. Но тут уж ничего не поделаешь.

— Не хотите ли пообедать? Я знаю небольшое уютное кафе за переездом.

Он покорно встает, плетется за мной.

— Она к вам не вернется никогда. Вы знаете Марину не хуже меня. Вы слишком разные люди. Сперва ей казалось, что она любит вас. Но то был самообман. Вы наскучили ей. Она не из тех, кто ради ребенка будет держаться за вас. Вы ее оскорбили как женщину, и этого она не простит вам никогда. Она полюбила другого. Нет, не меня. Я успел наскучить ей еще раньше. А тот, другой — человек незаурядный, не мелочный, а главное — целеустремленный, чего нет в вас. Они подходят друг другу, и тут уж ничего не поделаешь. Вы встречались с ней?

— Нет. Я решил вначале зайти к вам. Я боялся, что не сдержусь…

— Ха! Теперь вам придется сдерживаться. Возможно, даже подружиться с ее новым мужем, чтобы иметь возможность хоть изредка видеться с дочерью.

— Разве она вышла замуж?!

— Пока еще нет. Но мне кажется, ждать осталось недолго.

— Значит, все?

— Возможно. Если вздумаете вешаться, позвоните по телефону.

— С чего вы взяли? Я просто запью — и все.

— Не запьете. Вы — мелкий ловелас. Вам нравится страдать, вы и страдаете. А вечером пойдете на очередное свидание. Запивают от психической недостаточности, а из вашей нервной системы канаты можно вить. Через месяц женитесь.