Старик хмурится:

— Обещал тебе как-то интересную поездку. Как раз имел в виду этот завод. Вместо Канады.

Он беззвучно смеется.

— Ну, а еще какие у нас просчеты?

— Опять же неорганизованность. Вчера, например, монтажнику руку придавило. Все побросали работу, сгрудились. Стали выяснять, кто виноват. Три часа потеряли. А виноват-то оказался он сам: действовал не по инструкции.

— М…да… — Подымахов молчит. Молчит минут десять. Потом говорит с явной иронией: — Нынче в моде фантазировать. Роботы и все прочее. Вложил программу — робот действует как часы. Вот бы все люди так! Легко было бы командовать. Щедринское единомыслие. Никаких нарушений инструкций. Милиция и отрезвиловки не нужны, страсти не терзают. А мы, грешные, любим отступить от инструкций. У нас, видишь ли, своя программа, людская. Иногда в башке сумбур: любовь, ревность. Руки опускаются. Роботы в гости не ходят и водку не пьют. Я так рассуждаю: если бы люди были бездушными автоматами, зачем нужен был бы прогресс, зачем наша установка? Для кого? Да и на Марс не стоило бы лететь. А тут приходится все разнонаправленные человеческие страсти сосредоточивать в одной активной зоне. Роботам организаторы не нужны, роботы организованы изначально. А мы в своем великолепном ханжестве забываем природу человека, живую, чувствующую, великую и слабую. Роботу можно приделать железную руку, а человеку нельзя. Потому-то и страдает. И все вокруг страдают. Я у врача-автомата лечиться бы не стал. Ведь участливое слово иногда дороже самого точного диагноза… А ведь весна, парень! В тайгу бы теперь, в Сибирь…

— А какая она, Сибирь, если без прикрас?..

Он широко разглаживает ладонью усы.

— Сибирь — сказка.

До завода семь часов езды. Встречает Вишняков. Похудевший, повеселевший. Белый халат прожжен кислотами и щелочами. Сразу же тащит в лабораторию. Тут испытывают жидкие металлы. Натрий, калий, ртуть, литий. У Вишнякова своя обширная программа: его сектор исследует теплообмен, взаимодействие жидких металлов с конструкционными материалами.

Я уже знаю, что у жидкометаллических теплоносителей огромное будущее. Ведь жидкие металлы — единственно возможные охладители для установок на быстрых нейтронах, наподобие нашей. Вишняков трудится в области малоисследованной и перспективной. Завод изготовляет весь комплекс оборудования жидкометаллических систем: теплообменники и парогенераторы, насосы, приборы, вентили, клапаны.

— Как Вера, как детки?

— Полный порядок. Вечером ко мне! Вы знаете, что такое бижутерия из металла?

— Не знаю. Что-нибудь из области жидкометаллических теплоносителей.

— И я не знаю. К зимним платьям, оказывается, модна бижутерия. Вот что это такое, а вовсе не то, что мы с вами думали. Детей учу музыке.

— Любопытно. И как вы это делаете? Ведь они еще малы.

— Разработал особый метод: разрезаю яблоко на части, чтобы показать наглядно разницу между половиной ноты, восьмой, шестнадцатой, тридцать второй.

— Я приехал проталкивать электромагнитные насосы.

— Знаю, знаю. Начальство, как только услышало, что вы приезжаете, сразу же все оформило. Насосы отгружаются.

— Значит, мне не следовало сюда ехать?

— Почему же? Я распустил слух, будто Подымахов присылает комиссию из Москвы.

— У вас директор бюрократ?

— Наоборот. Он все время воюет с бюрократами, а на конкретное дело не остается времени.

— Хотел бы с ним познакомиться. У меня подобная история.

— Пожалуйста! Вот уже третий день, как по приказу свыше директор — я.

— Ах вот оно что! Поздравляю. А как же лаборатория?

— Пока не проведу исследования по теплоотдаче при поперечном обтекании пучков труб, из лаборатории не уйду! Скажите, зачем мне директорство? У меня в жизни сплошные флуктуации: то думать заставили — чуть не спятил; то теперь вот вешают административный хомут. Мол, если тебе думать нельзя, то садись в директорское кресло: тут думать не надо! Отвечать за жидкометаллические унитазы?.. Жертва по призванию.

— Крепитесь, Вишняков. Меня вридом сделали.

— Слыхал. Говорят, волюнтаризм насаждаете.

— Этого еще не хватало! Я борюсь с волюнтаризмом.

— И насаждаете новый. Всех зажали в кулак.

— В самом деле, заколдованный круг. А кто все-таки насплетничал?

— Бочаров.

— И жаловался, что я его обокрал?

— Не жаловался. Он же умный человек — на начальство жаловаться не станет.

— Мудрит Бочаров. Совсем замудрил. Может быть, вы объясните историю с принципом регулирования? Почему Бочаров упорно отказывается от авторства? Что это — широкий жест?

— Вряд ли. Тут что-то другое. Нечто психологическое.

— А все же?

— Запретил говорить. Семейная тайна.

— Семейная? Почему семейная?

— Не продадите?

— Слово джентльмена.

— Кстати, ездил в больницу к Ардашину. Дал взбучку. Хлюст из хлюстов. Говорит: «Вы меня все-таки общими усилиями до петли доведете. Перевоспитался я, ей-богу, красть больше не буду». Ну, плюнул ему в рожу и ушел.

Началось все красиво, как в романе. Идея в первоначальном виде принадлежит Марине. Ведь ей приходится возиться со всеми такими штуками. Подсказала Сергею, А он додумал, облек, так сказать, в чертежи и исходные формулы. Как вам известно, додумать до конца не успел. Заехал ко мне в больницу, изложил самую суть — и на аэродром. Если бы Ардашин не занялся шельмовством, все получилось бы хорошо. А этот слюнтяй все запутал. Бросил тень на вас. Вот так. В общем, получилось все густо по-свински. Марина упросила Сергея ни при каких обстоятельствах не приплетать ее имени к изобретению. А так как Сергей не может целиком присвоить себе идею, то и отказывается от всего. Дураки они или романтики?

— Ни то, ни другое. Берегут моральное здоровье.

Значит, Марина… Глупый, тугой узелок… Представляю, какими глазами смотрела на меня, прочитав идиотскую статью в «Научном бюллетене». Наверное, сперва показалось, что преднамеренно обокрал ее и Бочарова. Прельстился на открытие.

— Чаю, Алексей Антонович?

— Шнапсу бы, Вишняков! Грамм шестьсот…

О как хорошо знаю я тебя, Марина!.. Принцип мог обосновать математически Бочаров. Тогда наука получила бы «принцип Феофановой — Бочарова»». На веки вечные. Он вошел бы во все технические справочники. Но принцип обосновал я. Можно, разумеется, включить Бочарова. «Принцип Феофановой — Коростылева — Бочарова». Она не захотела связывать свое имя с моим даже в научной работе. Я не должен стоять между ними даже в справочниках по энергетике. Я третий лишний.

— А если я доложу обо всем Подымахову?

— Вы этого не сделаете. Дали слово? А кроме того, Бочаров надает мне по физиономии. Есть у него такая дурная привычка. А я все-таки должностное лицо, директор. Нельзя подрывать авторитет.

— Знаете, Вишняков, мне иногда хочется удрать куда-нибудь. В Сибирь, за Полярный круг.

— А кто будет двигать науку в Московской области?..

Электромагнитные насосы получены. Они нужны для перекачивания жидкого металла. Подымахов доволен. Что-то произошло за время моего отсутствия. Старик не поднимается больше в «каменное гнездо».

— Сердчишко пошаливать стало, — говорит он извиняющимся тоном. — Как думаешь, до осени закруглим?

— Закруглим.

— Движется, милая! А если упрется копытами в землю, мы ее вожжой, вожжой…

Дела идут хорошо. В невиданно короткий срок мы завершим все. Одиннадцать комиссий не знают роздыха ни днем ни ночью. Одну возглавляю я, другую — Дранкин. Благообразный старичок в основном разрабатывает документацию.

— Да какой же из меня практик! — чистосердечно признается он. — Я железа никогда не нюхал. Всю жизнь в кабинете. Скажем, вы контролируете чистоту кромок под сварку. Для меня тут — темный лес. Вот произвести анализ оптимальных условий осуществления термодинамических циклов установки я могу.

Дранкина никто не осуждает. Каждый хорош на своем месте. Только Подымахов многогранен, как друза хрусталя. Он проверяет расчеты, следит за тем, как соединяют импульсные и дренажные трубы с магистральными трубопроводами, своим авторитетом наваливается на директоров заводов. Вспоминаю его слова: «Кем бы вы заменили, например, Менделеева?» Во всяком случае, я заменить Подымахова не смог бы никогда. И совсем карикатурно выглядел бы на его месте Федор Федорович, орел иного полета. Мы всегда чувствуем присутствие Подымахова, его неукротимую натуру. Но не забываем и другое: не поддержи Дранкин нашего Носорога на Комитете, стройка затянулась бы на долгие годы: соорудить гигантский стальной шар — дело не только дорогостоящее, но и очень сложное в монтаже. Федор Федорович способствовал также увольнению Храпченко «в связи с переходом на другую работу».